Припомни, я тебе о нем писала после кораблекрушения. Он спас наши жизни. Брант Стил прекрасно образован и воспитан, но не кичится этим. Он — джентльмен во всех смыслах. К тому же Брант прекрасно разбирается в живописи и умеет танцевать котильон. И при всем при том он вовсе не мямля. Ума не приложу, как Гарнет могла упустить его.— Наверное, потому, что ее идеал мужчины отличается от твоего, — предположила Элеонора. — И еще, быть может, ей трудно забыть Дениса. Видишь, она все время сидит в кресле у окна, наблюдая за тем, что происходит в главном сквере.— Это скорее от скуки, дорогая. А что еще делать в Авалоне? Давай, что ли, устроим для нее вечеринку в честь приезда, а?— До церемонии открытия памятника? Боже упаси, ни за что! Вот потом устроим прием с чаепитием, это будет вполне пристойно.Вспомнив бесшабашный праздник на ранчо Дюка, фантастическое бегство Лэси Ли, выезд на клеймение, Дженни покачала головой при мысли о скучнейшем чаепитии.— Все, решено. Элеонора, я возвращаюсь в Техас. Сет нуждается в моей помощи. Это прекрасно — чувствовать, что кому-то нужен. Здесь при вас с Генри я живу бесполезной, паразитической жизнью.— Но ведь это не так! — У Элеоноры перехватило дыхание, и она отложила вышивку. — Ты — наша радость, Дженнифер, моя и моей дочери. Мы счастливы, что живем вместе с тобой! Ты не должна в этом сомневаться. И потом, Генри страшно огорчится, узнав, что ты решила оставить нас. И бедная маленькая Гарнет…Но Дженни прервала ее:— Элеонора! Ты не должна считать ее «бедной маленькой Гарнет»! Твоя дочь больше не нуждается в жалости, а тем более в компаньонке Гарнет, может быть, еще не поняла, но она способна теперь сама позаботиться о себе. Что касается меня, то я никогда не смогу больше вернуться к той нудной жизни старой девы после тех приключений, что пережила в Техасе. И не уговаривай меня, пожалуйста. От скуки и бесполезности своего существования я, просто сойду с ума. И тогда вам придется запирать меня на чердаке!— Что за ахинея!— Нет, — покачала головой Дженни. — Раньше я никогда не задумывалась над тем, что можно устать от безделья. Наше существование бессмысленно. Прежняя жизнь меня просто ужасает.— Ну что ж, ты, конечно, вправе выбирать, — нерешительно произнесла Элеонора, как обычно, отступая перед более сильной личностью. — Но я думаю, это простой минутный бунт под впечатлением от пребывания в стране мятежников. Надеюсь, ты тщательно все обдумаешь.Вскоре Дженни ушла искать Гарнет. Она нашла ее на обычном месте — в кресле перед окном.— Деточка, Господь с тобой! Да ты никак приросла к этому креслу! — воскликнула тетя. — Вид отсюда не слишком занимательный. К тому же, он у тебя перед глазами с самого рождения. Пойдем, Гарнет, лучше погуляем.— Маму ты пригласила?— Все ее внимание сейчас сосредоточено на острие иглы, и, честное слово, я чуть не заработала косоглазие, наблюдая за ее работой. И как это хрупкие дамы могут проводить годы, сидя с этими бесполезными кусочками материи, переводя целые мили ниток и вышивая все аксиомы, какие только известны истории! — Дженни раздраженно нахмурилась. — Как представлю себя за этим занятием, когда весь твой мир сводится к размерам тряпицы, бр-р-р! Уж лучше штопать носки и латать брюки из парусины. Может быть, занятие не столь изящное, но, по крайней мере, полезное. Это бессмысленное времяпрепровождение делает меня раздражительной и беспокойной.— И меня тоже, — призналась Гарнет, с грустью вспоминая свою работу в лавочке Сета. — Неплохо бы прогуляться, тетя Дженни.Черный зонтик, который она взяла с вешалки, был на самом деле не нужен: огромные деревья в парках и на улицах прикрывали от солнца весь город. Как отличались они от кустарников и низкорослых дубов Лонгорн Джанкшин, стоявших вокруг поросшей жесткой травой площади. Во дворах Лонгорн Джанкшин не часто встречались декоративные растения, а в Авалоне даже перед самым маленьким домиком имелся садик с розами, трубы были увиты плющом, а изгороди — виноградом. Сирень, черемуха, жасмин, вишневые и яблоневые деревья — да, такого места, как Коннектикут, больше не было нигде!— А он считал, что цветущая прерия — это рай, — прошептала Гарнет.— Что ты сказала, дорогая?— Да так, ничего, тетя. Послезавтра главный сквер будет уже не тот, что прежде, не так ли? Трудно каждое утро, просыпаясь, видеть из окна монумент погибшим.— Опускай шторы, — посоветовала Дженни.— Нельзя от воспоминаний закрыться шторами.— Да, мудрая мысль! Тогда постарайся придумать что-нибудь другое, Гарнет.— Ты могла бы мне помочь, тетя Джен.— Как же я могу тебе помочь?— Оставшись в Авалоне.— Нет, Гарнет. Я не могу быть тебе постоянной подпоркой. Я слишком люблю тебя, деточка, для этого.— Что ты имеешь в виду?— Дорогая, ты же не можешь все время на меня опираться. Если не научишься рассчитывать собственные силы, то превратишься в беспомощного инвалида. Надо научиться стоять на своих ногах. Иди собственным путем, куда бы он ни вел.— А что, если я выберу не правильное направление и заблужусь? Я думала, мне станет все ясно, как только вернусь домой. Но теперь я в еще большем смущении, чем когда была в Техасе. Авалон изменился.— Не Авалон, Гарнет, а ты изменилась. Техас повлиял на тебя, хочешь признать это или нет.Гарнет положила зонтик на плечо, и он закрутился, как ветряная мельница при свежем ветре.— Если ты имеешь в виду мистера Стила…— Ну, положим, я не называла этого имени.— Но ты держала его в уме, — не успокаивалась Гарнет. — Очень плохо, что он слишком молод для тебя!— Да, очень плохо, — спокойно согласилась Дженни и переменила тему разговора. — Ты уже решила, что положить в склеп?— Еще нет.— Времени остается не так много.— Мне ничего не хочется отдавать.— Но ты же не можешь быть единственной, кто потерял близкого человека и ничего не положил в основание монумента. Люди здесь поступают так, как другие, ты это знаешь, и того же они ждут от остальных. — Она помолчала. — На самом-то деле здесь всего один обычай — конформизм. Слава Богу, о нем так мало знают на Западе.— Ты должна присоединиться к пионерам границы, тетя Дженни. С того момента, как мы приехали, ты только и делаешь, что расхваливаешь Техас. Удивляюсь, что ты до сих пор не организовала караван фургонов с новыми поселенцами и не возглавила его.— Я бы так и поступила, если б это был единственный способ вернуться и если мне удалось бы набрать достаточное число желающих стать пионерами.Гарнет покачала головой.— Пойдем к морю. Я так долго мечтала оказаться на побережье Лонг Айленда.Дженни признала, что и она тоже мечтала о такой прогулке долгим жарким летом, когда в раскаленном воздухе над прерией появляются миражи и неожиданно возникают танцующие вихри «техасских дьяволов».— Почему бы нам не нанять пролетку и не отправиться кататься на берег, а потом по Лесной дороге? Все вокруг такое яркое и красивое!— И такое зеленое! — воскликнула Гарнет. Дженни кивнула, улыбнувшись.— А он считал, что цветущая прерия — это рай, — повторила Гарнет.— Так кто же все время думает о нем? — поддразнила ее Дженни.— Просто сравниваю Восток и Запад, тетя.— А еще — Север и Юг? Янки и мятежника?— Как я могу делать это, думая об открытии мемориала? — взволнованно спросила Гарнет. Но Дженни ничего не ответила. Глава 32 Гарнет почти всю ночь не спала, раздумывая о том, что же ей положить в склеп монумента. Лежать было очень неудобно. Она уже привыкла спать на ватном тюфяке, и пуховая перина казалась ей слишком мягкой и жаркой. Спать на твердом полезно для позвоночника, а на этой пуховой кровати она станет вялой, как тряпичная кукла.Хорошо посмотреть на себя со стороны. Какой же изнеженной и испорченной она была до поездки в Техас! Любящие родители, самая вкусная еда, самая модная одежда, слуги. Тепло зимой возле очага, прохлада летом возле моря. Собственная комната и ванная. Уж чему-чему, а терпеливости и выносливости Техас ее научил. Лишения приграничной жизни закалили ее. Жаркое солнце еще может обжечь ее нежную кожу, но она научилась терпеть боль. Неистовые порывы ветра могут трепать волосы и юбку, но не способны лишить ее присутствия духа.Гарнет села на кровати и посмотрела в окно. Укутанная в брезент громада показалась ей кораблем-призраком, плывущим сквозь туман. Перед самым восходом девушка приняла решение. И облегченно вздохнула.Мгновением позже Гарнет чиркнула спичкой и зажгла стоявшую возле кровати свечу. Как мечтала она об этом знакомом с детства аромате лавра, когда огарки жировых свечей в Техасе, потрескивая, распространяли вокруг себя чад прогорклого сала. Отперев ящик ночного столика, вынула пачку писем, которую оставила там, отправляясь в Техас, развязала голубую ленту и невольно принялась читать. Неужели эти послания когда-то казались ей романтическими? Это были письма школьника, бегло написанные словно на заданную тему на разлинованной в линейку бумаге. Короткие наброски, неспособные передать ужас войны, лишения солдатской жизни, страх смерти и поражения. Никакой поэзии, никакой страсти, никаких надежд, никаких мечтаний и робкой попытки заглянуть в будущее. Единственным чувством была юношеская тоска по дому и семье. Некоторые слова расплылись, возможно, из-за упавших на листок слез. Как и фотография Дени, чернила из черных превратились в коричневые. Бумага пожелтела.Гарнет разложила письма снова по конвертам и сунула в ящик, но уже не стала запирать его.Это не любовные письма, предназначенные только для ее глаз. Явно предполагалось, что она поделится ими с близкими, и Гарнет неожиданно поняла, что должна показать их родным и друзьям.В прихожей часы дедушки Эшли пробили два раза. Их вестминстерский бой гулко отозвался в затихшем доме. Гарнет зевнула, задула свечу и устроилась поудобнее, чтоб уснуть, не забыв прочитать молитву.Когда она проснулась, стоял великолепный день. Сияло солнце. Пахло, морем. Настроение омрачали лишь воспоминания и мысль о предстоящем событии.Элеонора стукнула в дверь и тут же вошла.— Одевайся побыстрее, милая! Завтрак готов. Клара приготовила кое-что специально для тебя.— Я не голодна, мама.— Не огорчай Клару.«Что ж, мне теперь огорчаться самой?» — подумала Гарнет. У нее болела голова. От пищи ее может стошнить.— Мне нездоровится, мама.— Гарнет, это просто нервное. После церемонии тебе станет легче.— Можно, я сяду за стол в ночной рубашке? Элеонора широко раскрыла глаза от удивления.— Конечно, нет, дорогая. Ты же знаешь, что мы вместе никогда не едим в таком виде! Но если ты хочешь немножко побыть в постели, я попрошу подать тебе завтрак сюда.— Не беспокойся, мамочка. Я оденусь и спущусь.— Вот и хорошо. Твое черное шелковое платье уже поглажено. Если хочешь, можешь взять мою брошь из черного янтаря.— Я хотела попросить твою камею.— Не сегодня, дорогая. Для такого случая — только черное.— Да, мама.— И не опаздывай, — напомнила Элеонора уже с порога. — Хотя церемония начнется только через несколько часов, народ уже начал собираться в главном сквере.— Надеюсь, церемония не превратится в карнавал с продажей сувениров и прохладительных напитков, — сказала Гарнет. — Это было бы отвратительно.— Потерявшие близких такого не допустят, моя дорогая. Не беспокойся.
Военный оркестр добровольно вызвался играть на открытии. Мэр и члены городского собрания заняли места на трибуне, задрапированной в цвета национального флага. Семьи павших героев разместились на скамьях и стульях, предоставленных предпринимателями Авалона. Присутствовало много ветеранов, все в мундирах. У кого-то из них не хватало руки, у кого-то — ноги, некоторые потеряли зрение, у многих были шрамы от ранений. Их встречали приветствиями и аплодисментами. Все старались не замечать их искалеченных тел и не обращать внимания на угрюмое выражение лиц, с которым ветераны Авалона наблюдали за церемонией.Напыщенное обращение мэра Грисби походило на множество других, всеми уже слышанных. Речь преподобного Ходжа напомнила проповеди армейских капелланов. Духовой оркестр сыграл траурный марш. Наконец полотнище поползло вниз, и взорам собравшихся предстал бронзовый солдат в форме Федерации, прицелившийся из винтовки в бронзового же минитмена Минитмен — американский солдат эпохи Войны за независимость (1775 — 1783).

с мушкетом на другом конце сквера — такого казуса создатели памятника явно не предусмотрели.Публика зааплодировала, раздались восхищенные возгласы. Все уверяли, что о людях, в честь которых воздвигнут мемориал, будут помнить вечно. Ветераны, уже почти забытые, обменивались циничными замечаниями.И вот родственникам погибших предложили подойти к монументу и положить на память о них вещи в раскрытый склеп. Захоронение должно было увенчать программу.Гарнет не двигалась, пока не осталась последней. Она стояла, сжимая в руках желтый клеенчатый футляр, внутри которого была выцветшая фотография. Девушка направилась к памятнику в одиночестве — хрупкая фигурка в скорбном одеянии с торжественным и просветленным выражением лица. Она пристально вглядывалась в статую, пытаясь увидеть черты того, кого эта статуя для нее олицетворяла. Немножко помедлив, Гарнет положила вещи на могилу и вернулась к остальным, тогда как рабочие принялись замуровывать склеп, закрывая его сверху гранитной плитой с выгравированной надписью. К подножию монумента было возложено множество гирлянд и букетов. Проповедник еще раз произнес благословение, и под звуки оркестра церемония завершилась.Зрители не спеша расходились. Родители Гарнет и тетя возвращались домой в полном молчании. Никто не спросил, что она положила в склеп. Родные думали, что знают. И только, когда дома Гарнет сняла черные перчатки, они заметили, что на безымянном пальце больше нет кольца…Три недели спустя, когда Дженни готовилась к отъезду в Техас, Гарнет вызвалась помочь ей укладывать вещи. Она взяла новую нижнюю юбку, аккуратно свернула ее и положила в чемодан.— Ты и в самом деле уезжаешь, тетя?— А ты что, сомневалась?— Нет, конечно, но у меня все же таилась надежда, что ты передумаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34