– Наверное, она ничего не знает, – услышал Мансур свой собственный голос. – Должно быть, убежала в горы одна и просто хотела вернуться в аул.
– Она убила нашего воина и заслуживает серьезного наказания, – сурово изрек Джахангир-ага.
– Отдайте ее нам, господин, – произнес стоявший рядом Бекир.
– Вам? Нет. После насилия она потеряет цену, – задумчиво произнес командир, разглядывая девушку. – Я отправлю ее в Стамбул. Такая красавица, если суметь привести ее к покорности, сделает честь гарему самого султана, да будут благословенны дни его жизни!
Мансур до боли сжал челюсти. Он понял замысел своего командира. Джахангир-ага содержал в столице собственный гарем, по большей части состоявший из захваченных на войне пленниц.
– Я отошлю ее в Стамбул вместе с тяжелоранеными воинами и ценными вещами. – Командир сообщил своим подчиненным то, что пожелал нужным сообщить. – Возвращаемся в лагерь. Скоро стемнеет. Продолжим поиски завтра.
Девушку привели в аул и заперли под охраной. Джахангир-ага вновь попытался выведать у пленницы, где скрываются непокорные горцы, но она не проронила ни единого слова.
Больше Мансур не видел черкешенку. Ему удалось узнать, что ее отправили в Стамбул вместе с частью обоза.
Вскоре, османы покинули аул и двинулись дальше, на север. Кинжал, данный Мадине Айтеком, остался у Мансура. Случалось, молодой воин вынимал его и разглядывал костяную рукоятку и тонкое лезвие. Мансур знал, что никогда не встретит эту девушку, а потому не сумеет загладить свою вину, и все-таки часто думал… нет, не о том, правильно ли он с ней поступил, а о том, мог ли поступить иначе.
Иногда черкешенка, имени которой ему так и не довелось узнать, приходила к нему во сне. Мансур гладил ее густые волосы, ласкал юное тело и говорил слова, какие едва ли был способен произнести в реальности, и какие девушка все равно не смогла бы понять, поскольку не знала их языка. Молодой янычар еще не понял, что полюбил, полюбил впервые в жизни той роковой любовью, которая способна возвысить и унизить, подарить неземное наслаждение и ввергнуть в пучину горестей и утраты последних надежд.
Айтек очнулся на пустынном берегу и сразу понял, что жив. Он тяжело дышал, раны болели, его пробирал озноб. Высоко над головой виднелась полоска синего неба, кое-где заслоняемая мрачными глыбами гор.
Над ним склонилось тонкое, нежное девичье лицо.
– Мадина! – Прошептал юноша.
– Мама, он очнулся!
Асият проворно вскочила на ноги и бросилась к реке. Сложила ладони ковшиком, зачерпнула холодной воды и напоила Айтека. Подошла Хафиза и присела рядом. Нужно как можно скорее доставить юношу к людям, домой, в тепло, ибо он находился между жизнью и смертью. Однако они с Асият не знали, покинули ли османы аул, и не ведали о судьбе своих близких. Женщины убежали в горы и блуждали там, питаясь ягодами, кореньями и диким медом, пока однажды не увидели лежащего на отмели человека. На свой страх и риск спустились вниз и узнали Айтека. Хафиза промыла и перевязала его раны, приложила к ним пучки целебных трав и укрыла молодого человека своим кафтаном.
– Где Мадина? – Из последних сил прошептал он. Женщина покачала головой.
– Мы не знаем.
Услышав ее ответ, Айтек вновь потерял сознание.
Потом он очнулся в другом месте, под крышей сакли, в постели с разноцветными войлоками и пестрыми шерстяными подушками. На деревянном потолке были вырезаны изречения из Корана. Повернув голову, юноша увидел украшенное красивой резьбой окно, а в нем – кусок голубого неба, пересеченный качавшимися на ветру ветвями деревьев.
Над ним вновь склонилось девичье лицо, и на этот раз Айтек не позволил себе обмануться.
– Асият! Где Мадина?
От волнения девушка затаила дыхание и не сразу смогла заговорить.
– Мы не знаем, Айтек. Она исчезла. Последний раз ее видели в ауле перед уходом османов. Говорят, она выглядела очень измученной, быть может, ее пытали! Турецкие воины заперли Мадину, а потом увели неведомо куда!
Айтек попытался подняться и не смог.
– Что со мной?
– Ты выздоравливаешь, – мягко промолвила девушка.
Ее глаза сияли. Они были такими же большими и яркими, как у сестры, только смотрели куда более простодушно и наивно. И личико выглядело почти детским. Ну да ей ведь всего четырнадцать лет! А Мадине было шестнадцать, но она уже стала женщиной. Его женщиной. Айтек заскрипел зубами. Куда ее увели, что сделали с ней?!
– Твой отец жив, Асият?
– Да. И братья тоже. Все, кроме Керима. – Айтек попросил:
– Позови отца.
Асият тихо отошла от его постели, втайне обиженная тем, что он не произнес ни единого слова благодарности. Не она ли ночи напролет просиживала возле постели Айтека, не она ли поила его целебными отварами и меняла повязки на ранах! Последнее время девушку одолевало неосознанное томление, непонятное беспокойство, похожее на неведомую болезнь. Об этом никто не знал, и никто не мог дать ей совет. Асият молчала, она хорошо понимала, как много горестей и забот у ее родных – у матери, потерявшей младшего сына, у отца, который всеми силами пытался восстановить разрушенную и разграбленную усадьбу.
Ливан подошел; его походка была тяжела, а в глазах затаилась горечь. Он должен был сообщить Айтеку о многом. О том, что его отец погиб в бою с османами, а мать, не выдержав горя, бросилась с балкона сакли и разбилась насмерть, так что отныне их усадьба стоит пустая. О том, что, вероятнее всего, Мадина никогда не вернется в родной аул.
Услышав страшные новости, Айтек на мгновение закрыл глаза. Внезапно у молодого человека появилось ощущение, будто ему привиделся жуткий сон и эти слова, эти люди – всего лишь часть кошмара, который исчезнет, едва настанет утро. Однако кошмар не исчез, и ему оставалось только одно – жить с тем, что он узнал, с тем, чего не мог изменить.
Когда Айтек первый раз вышел во двор, ему показалось, будто солнце потускнело, а деревья качаются сильнее обычного. Молодой человек пошатнулся и оперся на плечо Асият. Он не понимал, для чего остался жить, и его взор был полон отчаяния. Вчера Айтек сказал Ливану, что пойдет искать Мадину, но отец девушки возразил:
– Не стоит. Мою дочь увели в неведомые края, искать ее – все равно, что искать в воздушном океане невидимый ключ. Если ты веришь в то, что она жива, верь. Даже капля веры способна проложить путь к спасению. Как и капля любви. Мы тоже будем верить в то, что когда-нибудь Мадина вернется домой!
Юноша промолчал, тогда Ливан добавил:
– Оставайся у нас сколько захочешь. Отныне наш дом – твой дом, а ты нам как сын.
– Спасибо, – тяжело обронил Айтек. – Я поживу у вас до тех пор, пока окончательно не выздоровею, а потом мне надо идти домой.
Он знал, что отец Мадины прав. Жизнь любого смертного подобна плаванию в безбрежном океане, и не стоит стремиться изменить судьбу, ибо все в руках Аллаха. Долг человека – заботиться о том, что находится рядом с ним. Ему нужно вернуться в свою усадьбу, возделывать поля, восстанавливать хозяйство и ни в коем случае не поддаваться унынию. Бог, который держит его сердце в невидимых ладонях, должен даровать ему успокоение и надежду.
Асият смотрела Айтеку в глаза, пытаясь утешить если не словом, то взглядом. Но он не видел девушку, перед его взором стояла Мадина – со светлой улыбкой на алых губах и сверкающими темными глазами. Она была в золотистой шапочке на густых каштановых волосах, в красном платье, облегающем юное тело, и в выглядывающих из-под подола сафьяновых туфельках.
Они принадлежали друг другу шесть дней, и эти дни стали для Айтека истинной жизнью. Все остальное – и прошлое, и будущее – казалось прахом и не имело никакого значения.
Глава IV
1660 год, Стамбул, Турция
День за днем вокруг кипела яркая жизнь. Глазам открывался прежде невиданный, необъятный простор: бесконечные равнины и небо, которое не охватишь взглядом! Несмотря на жестокие потрясения, Мадина была слишком юной, чтобы без конца грустить, и смотрела на мир широко распахнутыми, ненасытными глазами. Она не могла представить, что земля столь многообразна и живописна!
Девушка шла пешком, иногда ехала в повозке. Караван двигался долго; за время путешествия Мадина научилась понимать язык тех, кто ее пленил, и понемногу складывать труднопроизносимые, незнакомые слова в короткие фразы. Конечно, она пыталась бежать, но караван хорошо охранялся, и девушке сразу дали понять, что если она не будет вести себя смирно, то ей не поздоровится. Мадина знала, что непокорных невольниц не бьют плетью, дабы они не потеряли цену, а поят неведомым зельем, после чего они становятся слабыми и безвольными. О нет, она предпочитала сохранить силу тела и ясность ума – так будет проще избежать той участи, которую уготовила ей судьба!
Потом юная черкешенка увидела Стамбул, опоясанный белоснежными крепостными стенами город со стрелами минаретов, высоко вознесенными в чистое небо, множеством красивейших зданий и великолепных садов. Хотя многие улицы были плохо вымощены, узки, темны и выглядели весьма неопрятно, они удивили Мадину своей протяженностью и скопищем народа. Никогда и нигде девушка не видела столько заваленных товарами лавок, крикливых, шумных, ярко одетых людей. Здешние женщины одевались так, что были видны только глаза, тогда как жительницы ее родного аула никогда не закрывали своих лиц.
Больше всего Мадину поразило море; исчерченное белыми полосками волн, оно простиралось перед ней насколько хватало глаз. Девушка уже видела казавшиеся бесконечными степи, но не могла представить, что на свете существует водный простор, раскинувшийся до самого края небес! Запахи моря были будоражащими и резкими, они жгли ноздри, дразнили и влекли, как влечет новизна. Мадина подставляла лицо соленому ветру и наслаждалась его влажным дыханием.
Ее привели в незнакомый, окруженный садом дом и передали на попечение злой и подозрительной старухи, которая окинула девушку недобрым взглядом и велела подождать во дворе. От нечего делать Мадина разглядывала особняк, двухэтажный, с нависавшей над закрытыми балконами крышей. Во дворе был никогда не виданный Мадиной фонтан, мраморные скамьи и множество пылающих яркими цветами клумб.
Девушке хотелось пить и есть, а еще больше где-нибудь присесть: в последнее время Мадина часто уставала, быть может, от перемены климата и не спадавшей даже ночью жары.
Старуха приковыляла обратно и сказала:
– Мне прочитали бумагу, которую прислал господин. Он велел устроить тебя в гареме и дожидаться его приезда. Ты понимаешь мои слова?
Девушка нехотя кивнула, тогда старуха продолжила:
– Тебе нужно вымыться, ты слишком грязная. Я дам тебе другую одежду. Еще я должна тебя осмотреть, чтобы узнать, нет ли у тебя телесных пороков. Меня зовут Шади, ты должна меня слушаться. Как твое имя?
– Мадина.
Старуха отвела девушку на задний двор, велела раздеться и влезть в бак, полный нагретой солнцем воды. После купания она протянула Мадине новую одежду: цветные шаровары, тонкую и легкую, как паутинка, рубашку, блузку из стеганой ткани темно-зеленого цвета, туфли без задника из украшенной орнаментом кожи, четырехугольную шапочку красного сукна. Потом напоила Мадину смесью кислого молока с холодной водой, накормила лепешками и фруктами.
– Теперь иди за мной.
Шади привела девушку в застланную коврами комнату во втором этаже дома, велела снять одежду и лечь на низкий, обложенный вышитыми подушками диван. Мадина не двигалась; взгляд ее больших карих глаз прожигал старуху насквозь.
– Что застыла? Не понимаешь?
Шади ударила девушку по лицу и тут же получила ответную оплеуху. В родном ауле Мадину учили уважать старших, но в этом незнакомом и враждебном мире все прежние правила утратили силу. Нужно было защищаться и выживать любой ценой. Старуха вмиг подняла крик, и в комнату ворвался пестро одетый мужчина, за ним еще один. Это были евнухи. Они схватили непокорную черкешенку, скрутили ей руки, связали ноги, и девушка почувствовала на своем теле безжалостное и бесцеремонное прикосновение твердых пальцев Шади.
Через четверть часа Мадина сидела в углу дивана, прижав к обнаженной груди ворох одежды и опустив голову. Растрепанные волосы скрывали лицо. Пережитое унижение жгло душу раскаленным железом.
– Мало того, что ты не девственница, так еще и беременна! – Сердито заявила Шади. – В письме господина нет ни слова об этом; судя по всему, он был уверен в том, что ты не тронута. Кто сделал это с тобой? Караванщики? Или воины господина?
– Я принадлежала и буду принадлежать единственному мужчине, тому, за которого должна была выйти и выйду замуж! – Сказала Мадина. – Он моего народа, он честен, смел и не похож на тех шелудивых псов, о которых ты говоришь!
Она вскинула голову, и на ее лице вспыхнул отсвет той яркой радости, что только что вошла в отчаявшееся сердце. Ребенок! Ее и Айтека! Какая неожиданность и какое счастье! Ее грудь переполняли невысказанные слова и невыносимая по силе и страданиям любовь.
Старуха усмехнулась.
– Ты красива, не спорю, и тело твое безупречно. И все же на месте господина я не стала бы тебя брать, ибо твоя душа отравлена ядом непокорности и вольнодумства. Нет ничего хуже женщины, которая считает, что может распоряжаться собой. Господин решит, что с тобой делать. Придется подождать его возвращения с войны. Я не пущу тебя к остальным, будешь сидеть взаперти и ждать появления младенца.
С этими словами она отобрала у Мадины новую красивую одежду и небрежно швырнула ей простую рубашку и полотняные штаны. Потом велела спуститься в подвал и заперла девушку на ключ.
Потянулись длинные, одинокие, похожие друг на друга дни. Иногда Мадину ненадолго выпускали во двор, но чаще она сидела в полутемной комнате, на бедно убранном ложе. К ней никто не приходил, и никто не разговаривал с ней, только приносили поесть. Лицо девушки осунулось, его черты обозначились резче, упрямый взгляд глубоких темных глаз выдавал нелегкие думы. Она тосковала по своим родным, по недосягаемым горизонтам и многозвездному небу, по не стесненным стенами и решетками движениям, по вольному воздуху и живым запахам природы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28