Дам тебе денег… А пока нам лучше уйти отсюда. Я снял небольшой домик, тебе придется немного пожить в нем.
– Мы можем пойти туда прямо сейчас? – Спросила девушка.
– Да. Я провожу тебя. Потом мне надо уйти. Но я приду снова. Дождись меня и, пожалуйста, не выходи из дома!
– Ты так боишься за меня? – Спросила Мадина.
– Если с тобой что-то случится, я никогда себе этого не прощу. – Мансур поблагодарил сапожника и щедро расплатился с ним.
Тот на радостях подарил Мадине новые туфли без задников из вышитой кожи с изящно загнутыми носами. Девушка взяла ребенка и молча пошла рядом с Мансуром. Глядя на ее легкую походку, густые волосы, красивое лицо, по которому скользили пятна солнечного света, янычар почувствовал, как в сердце вливается новая струя боли. Чтобы забыться, он стал смотреть туда, где покрытые теплой пылью узкие улочки спускались к лазурному морю, где в вышине небес медленно и безмятежно плыли редкие облака, где над берегом колыхалось зыбкое марево полуденного зноя.
Подавленный своими переживаниями, Мансур утратил привычную бдительность и не сразу заметил, что их преследуют трое. Это были воины его корпуса, но из другой казармы. Не было никаких сомнений в том, что они идут именно за ним. Мансур остановился, заслонил собой Мадину, вынул саблю и стал ждать приближавшихся к нему янычар.
– Что вам нужно? – спросил он, когда они подошли.
– Отдай девушку.
Лицо Мансура было неподвижным и спокойным.
– Попробуйте взять, если не жалко жизни.
– Это приказ аги, – сказал один из них, а второй добавил:
– Не надо сражаться со своими.
– Это вы хотите сражаться со мной, – заметил Мансур. – Не важно, что вас послал командир. Я подчиняюсь только воинским приказам. Другие стороны моей жизни никого не касаются.
– Ты ошибаешься.
– Посмотрим.
Схватка была короткой. Мансур выглядел сосредоточенным и целеустремленным. От растерянности и беспомощности не осталось и следа. Теперь это был сильный, мужественный и хладнокровный воин. Мадина даже не попыталась убежать. Она прижалась к стене дома и взволнованно следила за поединком. Один из янычар был серьезно ранен, двое других отступили. Они удалились, громко крича Мансуру, что он предатель и нарушитель священных законов.
– Они говорят правду? – Спросила Мадина, когда они остались одни.
– Да, – тяжело дыша, ответил янычар. – Я ослушался приказа аги, но это не главное. Верность товарищам стоит выше преданности командиру и даже султану. Я давал клятву на Коране.
– Что теперь будет?
– Не знаю. Возможно, меня изгонят с позором. Или казнят.
– Не возвращайся туда, – сказала Мадина.
– А куда мне возвращаться? – Они молча пошли дальше.
Со дна души Мансура поднялась тревожная волна, его обдавало то жаром, то холодом, руки дрожали, а губы не хотели разжиматься. В самом деле – он перешел все границы дозволенного, он преступил невозможное. Что теперь делать, как жить?!
Домик был маленький, но уютный, с навесной кровлей и защищенными ставнями окнами. Он был окружен небольшим садом; в крошечном дворике стояла цистерна с водой. Внутри было тихо и пусто. Мебели мало; на полу лежал один-единственный потертый ковер.
Мадина положила спящего сына на обитый пестрой тканью диван, села рядом и сложила руки на коленях. Мансур стоял перед ней и молчал. Девушка подняла голову и посмотрела ему в лицо. В этом человеке ощущалась странная, напряженная сдержанность – будто он постоянно боролся с самим собой. А еще Мадина чувствовала, что он по-особому беззащитен перед ней, а быть может, и перед своими чувствами.
Потом девушка заметила, что рубашка Мансура на левом боку потемнела от крови.
– Ты ранен?
– Кажется, да. Но это ерунда.
– Рану нужно перевязать, – строго произнесла она.
Мансур разделся до пояса, и девушка, не смущаясь, стала разглядывать его красивое, сильное, отмеченное шрамами тело. Рана была поверхностной и не представляла опасности. Девушка сняла с себя длинный тканый пояс и обвила им туловище Мансура. Он не шевелился, мечтая, чтобы это мгновение длилось вечно. Прикосновения Мадины обжигали его кожу, точно языки пламени.
Когда Мадина закончила перевязку, янычар достал кинжал и вложил ей в руку.
– Зачем? – Спросила девушка.
– Я хочу, чтобы ты меня убила. – Он говорил без тени притворства, в его взгляде, в голосе не было и намека на слабость – только порожденная безысходностью твердая уверенность в правильности своего решения.
– Почему?
– Потому что теперь я действительно не знаю, как мне жить дальше.
Ее взор оживился – казалось, в глубине глаз зажглись маленькие звезды.
– Ты считаешь, я смогу вонзить нож в тело живого человека?
– Ты дважды делала это. И не раз пронзала невидимым оружием мое сердце. Ты уничтожила мою надежду, погубила душу. Осталось покончить с телом.
Мадина тряхнула головой.
– Ты меня обвиняешь?
– Нет. Я тебя люблю и понимаю, что именно в этом заключается смысл моей жизни. Но, к сожалению, моя любовь навсегда останется неразделенной и безответной. Стало быть, мне незачем жить.
Он произнес это не умоляюще, не горестно, не униженно, а серьезно и с достоинством.
– Я не хочу тебя убивать, – прошептала Мадина, и глаза Мансура заблестели, оттого что она сказала «не хочу», а не «не смогу».
– Не хочешь, но убьешь. Я знаю, как заставить тебя это сделать. – С этими словами он решительно притянул девушку к себе и поцеловал. В этом непрошеном, неожиданном поцелуе была вся сила его отчаяния и желания. Кожа Мансура была упругой и горячей, и Мадина не знала, как вырваться из кольца его рук. Глаза черкешенки встретились с его глазами. Она была поражена красотой этих глаз, наполненных светлой мечтательностью и пронзительной грустью, – такой глубокий взгляд встретишь далеко не у каждого человека. В этот миг девушка снова увидела в янычаре не бездумного и жестокого воина, а искренне страдающего человека и пламенно любящего мужчину.
– Убей! – Прошептал он. – Умоляю, убей! Только не мучай!
Мадина выронила кинжал. Она дрожала от странного, непонятного чувства, какое испытала в тот момент, когда Мансур, надев ей на палец перстень, стал целовать ее руки. То было болезненное желание, острое, пугающее и непонятное, желание уступить, покориться его страсти.
Янычар потянул ее на пол, на ковер. Мадина не сопротивлялась. Сердце девушки билось часто и сильно, но сама она выглядела окаменевшей, завороженной, околдованной странными чарами. Перед пронзительной, чувственной силой пугающей неизвестности ее наивная, хрупкая, трепетная девичья любовь померкла. И пусть помрачение ума и сердца длилось всего лишь миг, этого оказалось достаточно для того, чтобы она сдалась.
Мадина не стала его останавливать и отдала себя так, как если бы Мансур был единственным мужчиной в ее жизни. Она чувствовала, что никто не подарит ей таких изысканных, пламенных, страстных ласк. Ни один мужчина с такой пронзительной ясностью не заставит понять, что она – единственное сокровище его жизни. Пав перед безумством его любви, она осознала, какое мучительное, огромное, невероятное счастье способна подарить другому человеку.
Взор Мансура был затуманен слезами. Повязка на боку окрасилась кровью. Он тяжело дышал, и Мадина видела, как сильно бьется его сердце.
– Я не верил, что это случится! И пусть ты меня не любишь, я благодарен тебе за то, что ты позволила мне обмануться и хотя бы ненадолго поверить, что ты принадлежишь только мне!
Девушка села и резким движением смахнула с лица прядь волос. Ее руки дрожали. Тело горело. Она не знала, что сказать. Ей было мучительно стыдно, оттого что, отдавшись Мансуру, она испытала дикое, страшное, почти невозможное наслаждение.
– Я тоже переступила черту, – прошептала Мадина. – Изменила Айтеку, забыла о том, что у меня есть его сын!
В глазах Мансура заплясало пламя.
– А если твой жених мертв?
– Неправда! – Яростно вскричала девушка. – Ты не имеешь права желать ему смерти!
– Я не желаю, – смиренно произнес Мансур. – Но если он и вправду умер? – Потом взмолился: – Мадина! Оставайся со мной! Выходи за меня замуж! Я буду любить тебя всю жизнь, только тебя, и никогда не возьму другую жену! Я стану относиться к твоему сыну, как к своему собственному.
В это время Ильяс проснулся и подал голос.
– Он очень похож на Айтека, – сказала Мадина, беря сына на руки.
– Ты родишь еще одного, и он будет похож на меня, – усмехнувшись, произнес Мансур.
Она с силой ударила его по лицу. Потом опустила голову и прошептала:
– Я не хотела. Прости. Ты ни в чем не виноват. – И, чуть помедлив, добавила: – Я ненавижу себя.
Мансур взял ее руку и поцеловал.
– Нет, лучше вини меня. В чем хочешь. Только не мучайся. – Мадина отвернулась и принялась кормить сына. Через некоторое время попросила:
– Расскажи о себе.
– Что рассказать?
– Откуда ты, из какой семьи? Почему стал янычаром?
Мансур стал отвечать. Почти в каждой фразе звучало слово «не знаю». Девушка повернулась и удивленно уставилась на него. В ее взгляде было нечто большее, чем простой интерес.
– Так ты не турок?
– Думаю, нет. Скорее всего, мои родители были христианами.
Мадина покачала головой.
– Мне страшно даже подумать о том, что мой сын может вырасти без матери и отца, не испытать родительской ласки, что чужие люди способны вершить его судьбу и кроить ее по своей мерке! По сути дела, ты служишь тем, кто отнял у тебя самое дорогое.
– Прежде я этого не понимал.
– С каких пор ты воюешь?
– С пятнадцати лет.
– Когда ты начал убивать?
– Со времен своего первого военного похода.
– Тебя не мучили угрызения совести?
– Нет. Мне говорили, что это мой долг. – Мадина взяла его за руку.
– Не возвращайся туда. Попробуй жить по-другому.
– Как? Я умею только воевать и убивать. – Она пристально посмотрела ему в глаза.
– Не только. Еще ты умеешь спасать. И… любить. – Мансур улыбнулся, и девушка впервые ответила на его улыбку.
– Могу ли я надеяться, что ты вновь побываешь в моих объятиях? – Спросил янычар и, осмелев, добавил: – Тебе было хорошо со мной – я это видел и чувствовал.
Мадина смутилась и нахмурилась.
– Не будем об этом. Твоя повязка в крови! Нужно перевязать снова. И потом, я хочу есть.
– Я видел неподалеку несколько лавок. Схожу туда и принесу что-нибудь, – с готовностью заявил Мансур и вскочил на ноги.
Мадина поразилась его выносливости. Она поняла, что перед ней человек, который никогда ни на что не жалуется, который привык твердо идти к своей цели, какой бы недосягаемой и сложной она ни была.
Через полчаса янычар вернулся и принес шарики из риса, вареноё мясо, пирожки, халву и целую корзину фруктов.
– В ваших домах существуют женские и мужские половины? – спросил Мансур, когда они сидели на ковре, привычно скрестив ноги, и ели.
– Да. Но мы всегда собирались вместе за ужином. Наши мужчины редко берут больше одной жены, а наши женщины никогда не прячут лицо под покрывалом.
Мадина рассказала о своей семье. Девушка избегала упоминать об Айтеке, и Мансур был благодарен ей за это. После ужина он лег и заснул, но Мадина не могла спать, она сидела и думала.
Вечером погода испортилась. Над горизонтом клубились темные тучи. Потом по ним огненной плетью хлестнула молния, разорвала грозную темноту пополам и по улицам рассыпались прозрачные бисеринки дождя. Мадина долго смотрела в окно, и ей чудилось, будто ее мысли сверкают, как эти огненные зигзаги, и чувства струятся непредсказуемым бурным потоком.
Когда дождь кончился, за окном воцарилась непроглядная, без единой звездочки темнота. Мадине казалось, что она очутилась в ловушке. Слова и прикосновения Мансура обладали притягательной силой. Если после всего случившегося она все-таки сможет вернуться домой, лучше утаить от Айтека события этого дня и этой ночи. Не важно, плохо это или хорошо. Просто так будет разумнее. Девушка знала: если Айтек узнает о том, что было между ней и Мансуром, он ни за что не возьмет ее в жены. Он никогда не простит ей того, что она принадлежала другому. Это способен сделать лишь обезумевший от любви янычар.
Мадина по-прежнему верила в то, что ее жених жив. Но себе самой она больше не доверяла. Недаром говорят, что человеческая жизнь – это караван-сарай; смертный вступает в его пределы, не в силах предугадать, чего ему ждать. И только один Аллах знает, как повернется судьба человека и что он посмеет нарушить. Только Бог волен судить людей и выносить им приговор.
Под утро девушку сморил сон, а на рассвете она проснулась от изощренных, чудесных, низменных и в то же время возвышенных ласк. Тело Мадины изогнулось в последнем сопротивлении и… не устояло. Оно знало о том, что его ждет, и не смогло противиться сладостному натиску. Мансур обладал ею так, словно это был первый и последний раз в его жизни. И девушка вдруг поняла, что янычар боится этой любви гораздо больше, чем она – его страсти, но вместе с тем жаждет ее с той страшной силой, с какой несутся ураганы и рушатся горы.
С этой мыслью Мадина обвила руками шею молодого воина и прильнула губами к его губам.
Глава IX
Отныне они так и жили – избегая откровенных разговоров, стараясь не задаваться вопросами о причинах своего странного союза, не загадывая, что ждет их в будущем. Каждую ночь Мадина спала в объятиях янычара; она не просто покорялась его страсти, она сполна возвращала ему поцелуи и ласки, и любой человек, если бы он только взглянул на них со стороны, мог сказать, что их связывает крепкая и отчаянная любовь.
С тех пор как Мадина уступила его страсти, янычар не стал вести себя по-иному – самодовольно, высокомерно, равнодушно или грубо. Он говорил, что своей улыбкой она похитила его сердце, сидел у ног девушки и целовал ее руки, старался исполнять все желания черкешенки. Он был очень счастлив, но смертельно боялся потерять свое счастье. А еще Мансур понимал, что ему нужно сделать окончательный выбор между войной и любовью.
На исходе шестого дня янычар неожиданно заявил Мадине, что должен сходить в казарму. Она посмотрела на него так, будто он заговорил о чем-то непонятном и странном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28