Сейчас самое подходящее время для этого: он может вырвать ее отсюда, умчать к стоявшему наготове коню, а затем к поджидавшему их кораблю, и Хаакон глазом не успеет моргнуть, когда все уже будет кончено.
Люди Хаакона уже здорово накачались вином и потому не смогут помешать их побегу. Но было в Бретане нечто более ужасное, что заставило его отказаться от мысли о побеге: какая-то отчужденность во взгляде, что-то такое, что делало ее как бы недоступной для него и чего раньше в ней никогда не было. Почему она ничего не говорит ему, а ее глаза ни о чем не молят его.
Потом Торгуна озарила мысль, от которой его сердце готово было разорваться. Магнус сказал ему правду — Бретана больше не хочет его. Он может взять ее против воли Хаакона, но не против собственного желания.
— Мой господин.
Голос ее был бесстрастен.
Торгун пытался найти в ее глазах хоть какой-то намек на желание сопротивляться обстоятельствам, объяснение того, что все это какая-то жестокая игра и что она выходит замуж за Хаакона не по собственной воле.
— Так ты становишься женой Хаакона? Этот вопрос был задан не настолько громко, чтобы Хаакон мог его расслышать. При этих словах его лоб прорезала глубокая страдальческая морщина, а лицо исказилось болью. В других, более благополучных обстоятельствах, Бретана непременно и правильно оценила бы это выражение, но сейчас, под влиянием собственных чувств, оскорбленная тем, что он покинул ее, она расценила это всего лишь как проявление уязвленной гордости.
— Мне предназначено стать королевой. Этим ответом она хотела нанести ему жестокий удар, но вместо этого он, кажется, вызвал только его гнев. Торгун протянул к ней руки и произнес сквозь стиснутые зубы:
— Но прежде объявим тебя дочерью Магнуса. Он резко обхватил ее бедра, повернул к себе и усадил на свои широкие колени. Затем, обратившись лицом в сторону Хаакона, который, все еще ухмыляясь, стоял на возвышении, слегка ударил рукой по ритуальному башмачку.
— Король, я свидетельствую в том, что эта женщина действительно дочь Магнуса.
Затем так же резко, как и все, что делал до этого, он грубо поставил ее на ноги к вытолкнул вперед себя. Хаакон сразу же сошел с возвышения, схватил ее за кисть руки и поставил рядом с собой.
— Церемония окончена, — провозгласил он собравшимся в зале. — А теперь — свадьба.
Снизу из-за столов раздались оглушительные приветствия, но Британа уже почти ничего не слышала.
Затем Хаакон и Магнус провели Бретану через все положенные стадии ритуала и усадили в кресло рядом с королевским, а находившаяся здесь же прорицательница положила перед ними священные деревянные палочки, которые Хаакон называл блотопани. Они были окроплены бычьей кровью, и прорицательница, завернутая во множество рваных, выцветших лохмотьев и поэтому походившая на ужасное привидение, должна была разбросать их.
Своими крючковатыми пальцами, в которых она крепко сжимала священные предметы, старуха сделала несколько круговых движений над возвышением, а затем певучим голосом начала произносить какие-то заклинания и ритмично раскачиваться из стороны в сторону. Хотя Британа уже немного говорила на языке скандинавов, она могла понять только то, что это были магические слова, недоступные даже для самих викингов.
Внезапно прорицательница, издавая шипящие звуки, бросила пучок окровавленных палочек на пол. Наклонившись вперед, она сделала вид, что изучает форму, в которой они расположились на помосте, как бы вникая в ее тайный смысл. После долгого молчания она выпрямилась и собрала эти странные предметы колдовства в небольшую кожаную сумку, которая висела на ее веревочном поясе. Затем с бесстрастным выражением лица она подошла к Хаакону и таинственным голосом сказала ему несколько слов. Тот в ответ улыбнулся и, наклонившись к Бретане, перевел сказанное старухой.
— Она гадала о том, насколько благоприятен наш союз. По ее словам, тебе предназначено быть королевой викингов. И что скоро ты будешь носить ребенка.
С этими словами он положил руку на колено Бретаны, от чего она почувствовала только отвращение.
Она отвернулась в сторону, пытаясь избежать его плотоядного взгляда, и встретилась глазами со взглядом колдуньи, скрючившейся на полу поблизости от нее. Старуха выразительно смотрела на Бретану, заставляя ту ломать голову над тем, было ли такое точное предсказание сделано в угоду Хаакону, или же она была столь проницательна, что определила ее нынешнее состояние.
Бретана постаралась заставить себя думать о другом. Она отвела глаза в сторону и спросила Хаакона:
— А что она делает сейчас?
Старуха поднялась, стала в центре возвышения и с поднятыми над головой руками начала медленно кружиться на одном месте, пронзительным голосом выкрикивая какие-то причитания.
— Она просит Фрея, Бога плодородия, чтобы он помог нам исполнить это пророчество. Кроме того, она молит Одина ниспослать свой гнев или милость в зависимости от того, будет ли правдивой наша клятва на священном обруче. Встань.
Хаакон взял Бретану под локоть, поднял ее на ноги и повел к центру возвышения, где стояла колдунья. Та поднесла к ним огромный серебряный обруч, гораздо толще и нарядней по сравнению со всеми предметами такого рода, которые когда-либо доводилось видеть Бретане.
— Он принадлежал моему отцу, — пояснил Хаакон, — а до него деду, прадеду и так до того времени, когда его изготовил сам Тор, используя для этого свои молот и наковальню. С того самого дня он находится на хранении у смертных и является для них символом незримого присутствия Банила. Протяни руку вперед.
Бретана осторожно вытянула руку и поднесла дрожащие пальцы к огромному серебряному предмету. Хаакон положил на них свою руку и заговорил на своем языке.
— Я, Хаакон, правитель Трондбергена и потомок самого Одина, заявляю о своем намерении сделать эту женщину, по имени Бретана, дочь Магнуса, своей супругой, о том, что могу делить с ней ложе как со своей женой, а также обязуюсь защищать ее и нашего отпрыска. Да подтвердит ярл Магнус, что цена за невесту была назначена, что я уплатил требуемую от меня часть и вступил во владение приданым. Оно должно быть доставлено завтра утром, после того, как мы действительно станем мужем и женой. Леди Бретана, ты согласна с этим?
Хаакон бросил пристальный, устрашающий взгляд на Бретану, которая вся дрожала от страха.
Магнус заранее предупредил дочь, что ей вполне достаточно сказать только одно слово да, поскольку она еще плохо говорила на языке скандинавов. Но сделать даже это было так же трудно, как произнести целую речь на чужом языке. Как ни пыталась она, но из ее уст не выходило ни звука.
— Бретана.
Она услышала свое имя откуда-то сзади. В голосе Магнуса отчетливо слышалось раздражение. Ведь от нее ждали согласия. Но даже зная, что Торгуй покинул ее, что он буквально толкнул ее в объятия своего брата, она все еще не могла представить себя согласной на эту ужасную сделку.
Но ребенок… Эта мысль молнией промелькнула в ее сознании. Единственная надежда защитить их обоих заключалась именно в этом дьявольском союзе, на который она решилась. В каком-то отчаянном порыве, подобно пловцу, вынырнувшему из-под высокого утеса, Бретана рванулась вперед, убоявшись, что еще одно мгновение колебаний, и она вообще никогда не заговорит.
— Да! — громко воскликнула она голосом человека, которого больно ударили.
Хаакон снял руку Бретаны со священного обруча и надел ей на кисть браслет гораздо меньшего размера.
И сразу тишина торжественного ритуала взорвалась неистовыми приветственными криками толпы позади них. Не в силах более сдерживаться и как бы стремясь приблизить момент обладания ею, Хаакон крепко прижал Бретану к себе и в порыве страсти впился в ее губы.
«О, Боже, — подумала она, — я не могу выдержать даже его поцелуя, а что же будет ночью?»
Наконец, к огромному облегчению Бретаны, Хаакон оторвался от ее губ. Однако он не освободил ее из своих объятий и так сильно прижимал к себе, что поверх его левого плеча она могла видеть сидящую в зале толпу. Торгуй был на том же самом месте, где она сидела у него на коленях и откуда он сам послал Бретану в жадные объятия Хаакона. Он неподвижно стоял среди всеобщего веселья, и на его лице застыла маска ненависти и негодования.
При виде Торгуна глаза Бретаны наполнились горячими, жгучими слезами, хотя окружающим ее людям они могли показаться проявлением радости по поводу свершившегося события.
Но Бретана знала лучше, почему она плачет — это были слезы утраты. Глядя на Торгуна, она знала, что несмотря на всю ненависть к ней, которой было наполнено его сердце, теперь он нужен ей как никогда раньше. И никогда еще она не была так далека от него. Теперь она принадлежит другому.
Хаакон все еще держал ее в своих жадных объятиях, когда Торгуй направился к двери. Но, прежде чем окончательно скрыться от взгляда Бретаны, он еще раз обернулся к ней, надеясь, вопреки всему тому, что знал, убедиться в своей ошибке относительно ее намерений.
Итак, Бретана стала женой Хаакона. Торгун до сих пор не верил, что такое могло свершиться, и, судя по всему, по ее собственной воле. Ведь она сама произнесла слова согласия и ему, и его брату. Он-то думал, что она не такая, как другие женщины, которые выходят замуж из-за жадности. Почему же еще она предпочла ему Хаакона? «Какая ирония, — думал он, — что сначала их разлучила его собственная, а потом все довершила ее жадность».
Торгуну и раньше приходилось страдать от боли, иногда в битвах, иногда от рук Хаакона. Но до сегодняшнего дня его не поражал такой острый клинок, которому он уподоблял выражение ее лица. Эти слезы радости были для него мучительным подтверждением того, сколь глуп он был, испытывая к ней чувство любви. Не в силах дальше выдерживать эту пытку, Торгун отвернулся от ужасной картины — Бретана в объятиях Хаакона.
Звуки бурного веселья постепенно замирали за ним, а вместе с ними угасали и надежды Торгуна. Теперь его уделом были адские мучения. Если бы он знал, что и сама Бретана обрекла себя на такую же участь.
Глава 19
С выражением отчаяния Бретана всматривалась в лицо, отражаемое огромным, вправленным в серебряную раму, зеркалом. Перед ней был манекен в облике ликующей невесты, женщина, чье сердце опустошено, но которая украшена внешними атрибутами счастливого участника празднества.
Удрученная своими мыслями, Бретана буквально рухнула в мягкое кресло в спальне Хаакона. Она чувствовала себя совсем разбитой — свадебные увеселения продолжались в течение многих часов после завершения самой церемонии, и любящие выпить викинги могли, казалось, без устали развлекаться созерцанием мастерства фокусников, поэтов и шумной игрой в кости.
Еда за пиршественным столом представляла собой внушительную демонстрацию возможностей скандинавской кухни. Гости усердно потчевали себя ломтями приготовленной на вертеле конины в чесночном соусе, зажаренной на ветках можжевельника свинины, огромными кусками сухой трески и фруктами из гигантских корзин, наполненных свежей клубникой и яблоками. Все это они запивали щедрыми глотками крепких напитков, которые целая армия слуг разносила во вправленных в серебро огромных деревянных ковшах. Если бы эти празднества можно было охарактеризовать каким-то одним словом, то им была чрезмерность, что ежесекундно подтверждалось обилием постоянно пополняемых бочонков с медом и вином, которые Хаакон выставил по этому случаю.
На всем протяжении приема Бретана была обязана послушно сидеть рядом с Хааконом. Восседавший за столом между колоннами, украшенными обильной резьбой, он и внешне, и по манере обращения с окружающими был похож на тирана, каковым (и Британа знала об этом) он и являлся на самом деле. Она была довольна уже тем, что на нее он почти не обращал внимания, требуя только, чтобы она все время была рядом с ним, играя роль послушной жены.
Она, к тому же, была избавлена и от сомнительного удовольствия танцевать с ним, поскольку ему, видно, больше по вкусу были покладистые местные дамы, чем его собственная новобрачная. И, в самом деле, только женившись на ней, он как будто уже потерял к ней всякий интерес, обстоятельство, которое внушало Бретане оптимизм относительно предстоящей ночи. Она надеялась, что он, может быть, проявит к ней такое же безразличие и позже.
И вдруг до Бретаны дошло, что в действительности дело состоит совсем не так уж благополучно. Даже если Хаакон и не захочет уложить ее в постель, она сама должна позаботиться о том, чтобы это желание у него возникло. Она с горечью подумала о том, что без осуществления их брачных отношений ребенок Торгуна после своего рождения окажется совсем беззащитным.
Смирившись с этой мыслью, Бретана начала снимать свой свадебный наряд. Она освободилась от его мягкой горностаевой вставки и вскоре стояла совершенно голая, если не считать одного выложенного хрусталем клао на голове.
Бронвин, которая помогла бы ей приготовиться к брачной ночи, с ней не было, поскольку той было отказано в разрешении остаться в доме Хаакона. К огромному неудовольствию Бретаны король, очевидно, считал более удобным для себя разорвать все ее связи с прошлым. Он предоставил ей других служанок, но она никого не хотела брать к себе.
Особенно досаждала ей парочка не в меру болтливых особ, которые могли только помешать ей в этот столь трудный для нее момент.
Глядя в свое отражение в зеркале, она мучительно думала о том, что же будет дальше. Она изо всех сил старалась отогнать эти мысли и сосредоточиться на том, что ей предстоит сделать сию минуту.
— Я должна отдаться ему, — напомнила она себе, и повторила:
— Я должна.
— Думаю, что делать этого не придется. Эти сказанные веским тоном слова донеслись откуда-то сзади. Бретана обернулась.
— Гудрун?!
Испугавшись, что она совсем голая, Бретана впопыхах начала натягивать на себя платье цвета сандалового дерева, лежавшее поперек широкой кровати Хаакона.
— Я…
Она не знала, что и говорить в этом случае.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36