Чего-то простого, архаичного, непосредственного. Мужчина и женщина, исполняющие строго регламентированные роли. В своем вечном одиночестве они объединяются в пару. И зачем желать чего-то еще? По большому счету в этом танце ведь нет ничего эротического. Скорее религиозное. Молитва вдвоем. На лицах танцующих, которых она в последние дни видела немало, написана только серьезность, сосредоточенность. Они действуют сплоченно, как единое целое. Высочайшая степень концентрации: складки на лбу, внимание направлено исключительно на партнера. И рождается искусство. Высшая степень концентрации порождает самозабвение. Только выразительность, и никакого значения.
А Дамиан не художник. Он обманщик. Маньерист . Самовлюбленный Нарцисс. Неудивительно, что Эктор вышвырнул его. Эктор в «Альмагро» танцевал совсем иначе. Мощнее и одновременно застенчивее, чем Дамиан. Танец, в полной мере осознающий невыразимость главного. Яркий, но совсем в ином роде, чем напичканное шифровками и многозначительными позами танго Дамиана. Хотя надо признать, сумасшедший дом, с которым она здесь столкнулась, открыл ей глаза: она знает теперь, куда ей двигаться. Пусть она так ничего и не узнала о Дамиане, да и сведения о танго оказались весьма противоречивыми, зато о самой себе ей теперь известно гораздо больше: она осознала наконец, за что в свое время полюбила классический балет – за свободу, вырастающую из ограничений, за сопротивление распаду. За отказ от значения в пользу постижения смысла.
23
Добравшись до площади Сен-Мартин, Джульетта опять увидела автобусную станцию, где несколько дней назад впервые ступила на землю Буэнос-Айреса. В окружении огромных, каких-то сказочных деревьев площадь вдруг показалась ей заколдованной. Сине-фиолетовое мерцание ветвей отражалось в стеклах припаркованных автомобилей, падало на тротуары, проезжую часть. Гостиница располагалась на противоположной стороне площади. Регистратор не сразу нашел нужную фамилию, ей пришлось дважды написать ее на листке.
– Four hundred and three, – сказал он наконец. – Checked in twenty minutes ago .
Он показал ей телефон. После третьего гудка отец ответил:
– Джульетта? Дорогая…
– Привет, папа.
– Ты где?
– Внизу, в холле.
– Сейчас спущусь.
В ожидании она бесцельно бродила по прохладному холлу: здесь работал кондиционер. Роскошная гостиница. Мраморный пол. Толстые, поглощающие звук ковры. Гости – в основном командированные – с кожаными дипломатами в руках, в сорочках с застегивающимися манжетами. Некоторые мужчины недвусмысленно поглядывали на нее, без смущения рассматривая ее фигуру и беззастенчиво перепроверяя собственные впечатления по взглядам других мужчин – заметили ли они, заинтересовались ли…
Почему он не пригласил ее подняться? Почему заставил ждать внизу?
Откуда такая настороженность?
Она устроилась в кресле возле окна, но и здесь перед ней тотчас возник мужчина, заговоривший сперва по-испански, а затем по-английски: ждет ли кого-нибудь сеньорита или нет. Да, ответила Джульетта, своего мужа. О, простите. По идее это не должно было его остановить, ничего как будто не мешало ему остаться возле нее и продолжить расспросы, но он тем не менее мгновенно испарился из ее поля зрения. Совершенно непредсказуемая реакция! А ведь чего она только не делала, чтобы от нее отвязались! Тем не менее она так и не отважилась поднять глаза, чтобы посмотреть в сторону лифта, не идет ли отец, опасаясь встретить чей-нибудь настойчивый взгляд.
И в результате он возник совершенно для нее неожиданно.
– Джульетта, – тихо произнес отец совсем рядом, взяв ее за руку и заставив подняться. Его внезапное появление испугало ее. Какой-то сюрреализм. Ее отец – здесь. После короткого, почти смущенного объятия ей почему-то стало спокойнее. Она чувствовала запах его туалетной воды, ощущала свежесть только что вымытых волос. Правда, не знала, что сказать, и поэтому стояла, потупив глаза, словно пятнадцатилетняя школьница. Первым, конечно же, заговорил ее отец, Маркус Баттин, близкий и чужой одновременно. Что он тут делает? Усталость явственно читается на его лице. Белки глаз в сетке сосудов, а всегда проницательный взгляд кажется утомленным. В нем ощущается какая-то неуверенность. Что для нее непривычно. Прежде так бывало только с Анитой. Только она умеет пробудить в нем неуверенность, резко давая понять во время дискуссии, что он опять затронул одно из самых святых ее убеждений.
Он спросил, не хочет ли она есть или пить, и они пошли в бар, чтобы выпить кофе. Наверное, нужно было сказать, как ей жаль, что ему пришлось лететь за ней на край света, но язык не поворачивался. Она вообще не могла говорить, даже думать не очень-то получалось. И вообще, пусть сам думает, что сказать. И вот он заговорил. О полете, о Берлине, об Аните, о том, как они беспокоились. Все как всегда. Похоже, он нервничал. Но вдруг она вспомнила, что ей пришлось пережить в последние дни, и, пропустив мимо ушей вопрос о самочувствии, спросила, садясь за столик:
– Папа, зачем ты приехал?
– Я должен с тобой поговорить, – сказал он.
– Но лететь сюда… чтобы поговорить… это, я думаю, все-таки…
– …Немногим лучше, чем твой собственный отъезд на прошлой неделе, так? Я ужасно беспокоился.
Джульетта кивнула подошедшему официанту и сказала:
– Un caf? y un agua sin gas, por favor .
– Ты добилась, чего хотела? – спросил отец. – Виделась с ним?
– Ты поэтому приехал? Ищешь его? Хочешь отомстить?
– Нет, – сказал он. Лицо стало серьезным. – Моего мнения о нем это не изменит. Он сумасшедший. Просто я должен кое-что объяснить. Я не все рассказал тебе о том вечере.
– Да? И о чем же ты умолчал?
– Он не сказал? Ничего?
Джульетта пыталась проникнуть в его мысли. То ли ей кажется, то ли этот разговор и в самом деле ничем не отличался от состоявшегося у них неделю назад в Берлине, сразу после странного происшествия. Она внимательно разглядывала его лицо, светлые серо-зеленые глаза, доставшиеся ей от него. Ее подруга Ария всегда считала его красивым, хоть и немного брутальным. Лицо его не выглядит жестоким, просто имеет необычную форму и кажется грубоватым. Из-за веснушек. Он всегда говорил, что они появились из-за плохой еды в государстве рабочих и крестьян, откуда он родом: мол, нефтяной комбинат, подгоняемый государственным планом, весь вырабатываемый яд сливал прямо в почву. Однако из-за этих неровностей и пятен на коже он почему-то, наоборот, выглядел моложе. Хотя нет, скорее все-таки из-за того, что его густые волосы, на которые гэдээровский яд, похоже, не подействовал, до сих пор в целости и сохранности.
– Я встречаюсь с ним сегодня вечером, – солгала она, внимательно глядя ему в глаза. Но ничего особенного так и не заметила. Никакой реакции. Он совершенно спокоен, выражение лица не изменилось.
– Когда? – спросил он.
– В семь.
– Где?
Она покачала головой.
– Я хочу встретиться с ним один на один. Это касается только меня и моих с ним отношений.
– Джульетта, он непредсказуем. У него навязчивые идеи. Почему ты отказываешься признать очевидное? – Он схватил ее руку. Но она вырвала ее. Подошел официант с напитками, и пока он расставлял их, отец молчал. Потом заговорил снова:
– Почему ты мне не веришь?
– Потому что ты не говоришь мне правду. Что произошло в Берлине? Почему Дамиан напал на тебя?
– Неадекватная реакция. Слишком темпераментный. А я… ну да, я, возможно, немного спровоцировал его.
– Спровоцировал. Ты? И как же?
– В тот вечер, во вторник, я сам пришел к тебе. Он… он не звонил мне. Я рассказал это в полиции, потому что… ну должен же я был что-то им рассказать. Весь день пытался с тобой связаться, беспокоился, потому что телефон был отключен…
Джульетта добавила в кофе немного молока и размешала ложечкой. Он запнулся.
– Я слушаю, – сказала она спокойно, откладывая ложечку. Но ее спокойствие было наигранным. Сердце колотилось как сумасшедшее. Она боялась признания, которое и отцу, очевидно, давалось с трудом. Они никогда не говорили об этом. Джульетта переехала на квартиру, за которую он платил. И все. Ушла из его повседневной жизни. Стала вести себя с ним жестко и твердо, и иногда ее мучила совесть. Она знала, что он пытается сказать, и понимала, почему не может. Она и сама не могла об этом говорить. Ей, точно так же как и ему, совсем не хотелось касаться сложной темы. Между ними никогда ничего не было. Но разве это самое главное?
Напряжение, не выразимый словами изнуряющий страх присутствовали всегда. В их отношениях есть что-то ненормальное. И сейчас тоже. Она имеет над ним власть, к которой отнюдь не стремится, от которой ее тошнит. Он может взять себя в руки, когда хочет, но она все равно чувствует это. Так было всегда. Когда он на нее смотрел. Как он на нее смотрит. Неужели придется говорить об этом здесь, в Буэнос-Айресе?
– Проходя через двор, я увидел свет в твоих окнах. Я обрадовался и позвонил в домофон. Никто не ответил. Тогда я вошел в подъезд, поднялся наверх и позвонил уже в твою квартиру. Никакой реакции не последовало, и я открыл дверь своим ключом.
– Там был он.
– Да.
– Что дальше?
– Он сидел на диване… – Отец запнулся, но после небольшой паузы продолжил: – Голый. То есть только что из душа… В полотенце, с мокрыми волосами… Наверное, он ждал тебя.
Она снова почувствовала боль в желудке. И слегка покраснела, проклиная себя за это. Разумеется, он ее не ждал. Она предупредила, что вернется только в среду. Он был в ее квартире, принимал душ, не слышал звонка или же слышал, но решил не открывать. Во всяком случае, не открыл. У них ведь не было общих знакомых. Ее друзей он не знал. И поэтому не открыл. Когда в замке повернулся ключ, он, наверное, подумал, что она вернулась раньше, чем собиралась, сел на диван… и тут появился отец…
– Можешь себе представить, в каком ужасе я был.
– Как ты посмел без спросу войти в мою квартиру? – резко спросила Джульетта.
Он ошеломленно посмотрел на нее.
– Ты шутишь?
– Нисколько. В этом все дело. Ты мог обнаружить там, например, нас с Дамианом в постели. И что тогда? Ты ко всем своим знакомым заходишь в квартиру только потому, что видел свет в окнах, а на звонок никто не ответил?
– Что за дурацкое сравнение! – Он побледнел, нервно облизывая губы. – В конце концов, Дамиан, а не я незаконно проник в твою квартиру…
– Дамиан мог уходить и приходить, когда ему вздумается. Я не раз говорила ему об этом. А вот к тебе это совершенно не относится. И никогда не относилось. Ты это прекрасно знаешь. И знаешь почему.
Откуда вдруг все эти слова и чувства? Презрение, отвращение. Нужно взять себя в руки. Что-то в нем раздражало ее все сильнее. Почему она раньше ничего такого не чувствовала? Невидимые щупальца, растущие отовсюду из его тела. Годами он поддерживал ее, защищал, продвигал, превращая тем самым в куклу с дистанционным управлением. Все в нем излучало потребность в контроле. Только по этой причине ей, видимо, удалось избежать самого худшего: маниакальное стремление к контролю над ситуацией оказалось в нем даже сильнее страсти, столь отвратительной ей, не исчезавшей полностью никогда, даже в присутствии матери. Нужно сохранять ясность мыслей. Слишком много вещей сплелись тут воедино. Наверное, она ошибается. Нет никакой связи между одним и другим. Полное безумие – лететь в Буэнос-Айрес. И с ее стороны, и со стороны отца… В этом-то все и дело. Перекореженная жизнь Дамиана не имела к отцу никакого отношения. Их связывала одна злосчастная встреча – в тот вторник, в ее квартире. Отец был на взводе, потому что целый день не мог с ней связаться. Потому что она ускользнула из-под контроля. А Дамиан? Одному Богу известно, что творилось тогда в его душе! Почему он оказался в ее квартире? Муки совести? Сожаление об испорченном шоу? Или ему просто хотелось побыть одному? Ощутить ее близость? От этой мысли сдавило горло. Во всяком случае, он тоже, видимо, был не в себе. Двое психов встретились. В ее квартире. Вот и все. Надо слушать дальше, постараться вытянуть из него все подробности. Хотя она давно уже догадывалась, что там могло произойти.
Резкая реакция Джульетты выбила у отца почву из-под ног. Он отпил кофе, избегая ее взгляда.
– Последние дни дались мне тяжело, – спокойно сказала Джульетта. – Отчасти я сама виновата. И ни в чем тебя не упрекаю. Но я требую, чтобы ты наконец стал воспринимать меня как взрослого человека. Почему ты не рассказал мне это еще в Берлине? Почему?
Он поднял руку, прося ее замолчать.
– Вижу, сам вижу. Я был не прав. Но позволь мне хоть как-то оправдаться.
Она вдруг обратила внимание на его сильные руки. Он здорово играет в теннис. Его физическая форма просто всем на зависть: само здоровье. В противоположность ей с ее постоянными болями в желудке, изжогой, растяжениями, вывихами. По средам их в школе всегда взвешивали. Поэтому с воскресенья и до среды они голодали, а со среды до следующего воскресенья обжирались. Она по-прежнему ощущала этот ритм, даже когда пыталась есть нормально. Нормально? Что значит для балерины нормально? Нерегулярные месячные, щиколотки, тонкие до прозрачности, словно по ним долго колотили молотком.
– Он встал, скрылся в ванной и вскоре появился полностью одетым. Я спросил, где ты. Он в ответ нахамил. Это привело меня в ярость. Весь день я не находил себе места от беспокойства, а теперь еще вместо тебя обнаружил этого типа. Ну вот, слово за слово, и он набросился на меня, привязал к стулу. Взбесился. А когда привязал, сам не знал, что делать дальше.
– Что ты ему сказал?
– Я уже не помню. Знаю только, что он спросил: «Ищешь свою малышку, да?»
– Он обращался к тебе на ты?
– Да. Хотел меня спровоцировать. Потом произнес еще несколько грязных замечаний, которые я не собираюсь повторять. Он становился все агрессивнее, углубился в какие-то странные рассуждения о европейском декадансе… Ну вот, не знаю, что еще сказать.
Джульетта слушала с трудом, изо всех сил стараясь держать себя в руках. Через это придется пройти. Раз уж ее угораздило оказаться между двумя сумасшедшими.
– Ты ведь знаешь, когда меня провоцируют, я становлюсь неприятен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52