Джульетта остановилась, разглядывая обветшалые фасады с высокими окнами, красивой формы фризами, балконами и архитектурными орнаментами, от которых отвалились целые куски. Под определенным ракурсом можно было представить, как все это выглядело когда-то, но стоило сдвинуться на пару шагов, иллюзия красоты рассыпалась в прах.
Ближе к авениде Индепендесия ее внимание привлекли разрисованные стены, хотя вообще-то она давно научилась не замечать граффити. Однако теперь к рисункам добавились фотографии. В основном – юношей и девушек. Как на паспорт. Все они были очень молоды. Некоторые улыбались прямо в объектив. Другие безучастно смотрели куда-то вдаль. Под снимками стояли имена. Один из плакатов, поблекший от времени, содержал несколько сотен таких фотографий, наклеенных в форме человеческого черепа. Бледно-розовые буквы под ним гласили: «No hay perdon!»
Джульетта остановилась, разглядывая странный плакат. Кто эти молодые люди? Она подошла поближе, чтобы рассмотреть лица. Похоже, снимки сделаны давно. Прически, рубашки и блузки наводили на мысль о семидесятых годах. Они кажутся участниками студенческого движения шестьдесят восьмого года. Свитера с высокими воротниками. Очки в роговой оправе. Стрижки «паж».
Эта часть города слегка пугала и одновременно восхищала ее. Улица пошла вниз. Следующий квартал располагался в низине, но и здесь сохранилась какая-то живописность. Застройка в основном двух– или трехэтажная. Многие дома недавно отреставрированы. Небольшие ресторанчики перемежаются антикварными магазинчиками, чьи витрины красноречиво свидетельствуют об источниках пришедшего в упадок богатства. Большинство выставленных на продажу предметов выглядят так, словно попали в лавку прямиком с потерпевшего крушение судна, перевозившего богатых европейцев в двадцатые годы. Чайные сервизы, трости с серебряными набалдашниками, даже волынка. Каждая вещь – будь то шляпная коробка, кожаный саквояж, люстра или темно-коричневые деревянные лыжи, дамская шпилька или парфюмерный флакон – несет на себе отпечаток удивительной ауры старого мира.
Улица влилась в красивую площадь. Стулья и столики угловых кафе выставлены на улицу. Хотя полуденная жара в этот час кажется невыносимой даже в тени зонтика, большинство столиков пустует. «Пласа Доррего», – прочитала Джульетта на одной из табличек.
Она вошла в кафе и заказала эспрессо. Официант сказал что-то, она не поняла – просто дважды кивнула в надежде, что уж какой-нибудь кофе все-таки получит. Вскоре официант появился вновь и действительно поставил перед ней маленькую чашечку с кофе, однако после этого не ушел, а принялся сгружать на ее стол кучу всяких маленьких дополнений. Сперва появилось блюдечко с крошечным круассанчиком и миниатюрным пирожным, потом стаканчик со взбитыми сливками, еще один стаканчик – с апельсиновым соком, третий – с зубочистками, белый фарфоровый кувшинчик со взбитым подогретым молоком, что-то вроде перечницы с корицей внутри, потом еще одно блюдечко – сахар и сахарозаменители, и последний стаканчик – с водой. Наконец – заботливо расправленные бумажные салфетки. Джульетта растерянно улыбнулась, однако официант, сохраняя полную невозмутимость, отыскал на мраморном столике место еще и для алюминиевой подставки с шипом, на который потом аккуратно насадил счет.
Джульетта с восхищением наблюдала, как перед ней разворачивается эта интернациональная кофейная церемония. Потом попробовала корицы, бросила взгляд на счет – не больше, чем цена на эспрессо, указанная в меню, – и, проигнорировав взбитые сливки, аккуратно вылила в чашку с кофе молочную пену. Что за город!
Еще в метро она прочитала, что находится в Сан-Тельмо, а на той площади, где оказалась, по воскресеньям устраиваются весьма популярные ярмарки антиквариата. Сейчас, открыв путеводитель, она выяснила, что на этой улице танцуют также и танго. Как и остальные главы в этой книге, статья о Сан-Тельмо заканчивалась пессимистически: оказывается, цены на антиквариат здесь немыслимо высоки, а танго-шоу рассчитаны на туристов, которые, засмотревшись, нередко лишаются своих портмоне. Она пролистала еще раз всю главу и выяснила: квартал, расположенный в низине, когда-то был излюбленным местом проживания высших слоев общества. Однако эпидемия желтой лихорадки, случившаяся в девятнадцатом веке, привела к массовому бегству оттуда. Все, кто мог себе позволить, перебрались повыше, в районы, лучше защищенные от затоплений, – например, в нынешний район Палермо. А в Сан-Тельмо хлынули пролетарии из припортовых кварталов Ла-Бока. И что теперь делать с этой обветшалой частью старого Буэнос-Айреса, не решено до сих пор.
Следующий абзац поверг ее в шок:
«Фотографии так называемых „исчезнувших“, вывешенные на стенах Сан-Тельмо, напоминают прохожим, что именно Аргентине принадлежит печальный рекорд по количеству разгуливающих на свободе серийных убийц и психопатов-садистов. Почти никто из прислужников аргентинского государственного терроризма, продолжавшегося с 1976 по 1983 год, не был признан виновным. Немалая часть убийц и поныне живут в домах тех, кого они при поддержке режима сперва выселили, а потом уничтожили. Немногим выжившим в садистских условиях концлагерей приходится быть готовыми к тому, что на улицах родного города они запросто могут столкнуться со своими тогдашними мучителями. После выхода закона об амнистии, подписанного президентом Менемом , юридически законное их преследование невозможно. Матери и бабушки «исчезнувших», большинству из которых было тогда от двадцати до тридцати, каждый четверг приходят на Пласаде-Майо перед зданием правительства, чтобы требовать справедливости для своих украденных, замученных и убитых в лагерях детей и внуков. В народе их сочувственно называют las locas, «сумасшедшие».
Las locas. El loco.
Джульетта откинулась назад, опершись затылком о деревянную стенную обшивку, и включила вентилятор на потолке. Потом вытерла пот со лба и жестом попросила официанта принести еще стакан воды. Эта книга пробуждала в ней ненависть.
1976 год. Ее еще не было на свете. Она понятия не имеет, каким образом здесь установилась диктатура. Честно говоря, она вообще ничего не знает ни об этой стране, ни о соседних. Бразилия, Чили, Парагвай, Уругвай. Ассоциации, всплывавшие в мозгу, представляют собой беспорядочную смесь из рассказов друзей, побывавших в Латинской Америке, и безликих газетных сообщений. Как раз сейчас из-за ареста Пиночета очень много пишут про Чили. Кроме того, чилийские беженцы в Берлине ведут себя весьма активно. Отзвуки их деятельности в виде листовок и приглашений на благотворительные концерты, устраиваемые организациями по борьбе за права человека, доходили даже до их закрытой балетной школы. Она что-то слышала об Альенде . Когда-то даже видела фильм про американца, сын которого был убит в Чили во время путча. Каждому знакомы кадры футбольных стадионов Сантьяго, превращенных в тюрьмы. Но с Аргентиной подобных ассоциаций у нее нет.
Эвита . Танго. Марадона.
Вот и все, что приходит в голову в связи с Аргентиной. Известный танцор Морис Бежар родом отсюда. И все же эта картина – матери в белых платках на голове ходят по кругу на площади – кажется смутно знакомой. Только она не помнит откуда. Но знакомой, это точно. Вспомнила: стандартизованное дежа-вю, как и все телевизионные воспоминания.
Las locas.
7
В конце концов Джульетта взяла такси, чтобы доехать до школы. К счастью, в машине оказался кондиционер, и она обрадовалась, что не предстанет перед Ортманом в промокшем насквозь платье. Интересно, как долго ей удастся придерживаться выдуманной истории о дружбе по переписке, не запутавшись в собственной лжи? Она ведь вообще сегодня не думала о том, что ему скажет. Как и о цели своего приезда в Буэнос-Айрес и о предстоящей встрече с Дамианом. Но прежде чем она успела углубиться в свои мысли, машина остановилась перед величественным зданием в стиле неоклассицизма, занимавшим целый квартал. Перед входом росло несколько деревьев, дававших спасительную тень. Похоже, занятия только что закончились: на улицу как раз хлынул поток учеников. Она пришла на пять минут позже. Бросив беглый взгляд на роскошный фасад, Джульетта поспешила вверх по ступеням. Потом на секунду остановилась. Парадный вход сделал бы честь любому музею! В холле – колонны до потолка. На второй этаж ведут широкие мраморные лестницы, покрытые красными ковровыми дорожками. Но только она хотела пройти, ее окликнул охранник.
– Aqui no puede entrar .
– Sorry?
– Aqui no puede entrar, – повторил мужчина, сурово глядя на нее. И указал пальцем на улицу.
Он сидел за деревянным столом, на котором лежали какие-то тетради. В углу был укреплен список телефонов, а рядом стоял телефонный аппарат. Джульетта подошла к столу и сказала:
– Senor Ortmann, por favor?
Имя подействовало. Лицо охранника моментально расплылось в широкой улыбке, выдававшей желание как-то загладить недавнюю грубость. Джульетта не поняла ни слова из того, что он сказал, но тот уже набрал номер и что-то прошепелявил в трубку.
Не прошло и двух минут, как вверху лестницы возник высокий худой мужчина. Он заметил ее издалека и, пока спускался, сверлил взглядом не отрываясь, так что она никак не могла его рассмотреть, не встретившись с ним глазами, а это казалось ей неудобным. Поэтому она подождала, пока он подойдет, и только тогда с надеждой на него посмотрела.
Оказывается, он не просто худой, а тощий как скелет. Ввалившиеся щеки. На широком лбу отчетливо просвечивают вены. Пегие волосы причесаны небрежно, что создавало бы впечатление рассеянности, если бы не сияющие голубые глаза, кажущиеся чужеродными на усталом лице с печатью разочарования. Контраст между бледностью лица, тонким носом, узкими губами и интенсивным сиянием глаз сбивал с толку. Господин Ортман был облачен в брюки, сорочку и жилет, сочетавшиеся по цвету очень условно, хотя, возможно, он просто спешил на работу. Дальнейшие суждения о нем Джульетта отложила на потом, потому что этот Ортман, похоже, из тех людей, чья наружность говорит о них не больше, чем дверца шкафа о его содержимом.
Он остановился прямо перед ней и протянул руку. Оказалось, он выше ее почти на целую голову.
– Госпожа Баттин? Рад познакомиться.
У Джульетты возникли сомнения, так ли это. Он ведь даже не улыбнулся.
– Добрый день.
– Пройдем ко мне в кабинет?
Он сделал шаг в сторону, пропуская ее, и махнул рукой в направлении лестницы.
– Жарко сегодня, правда? Вы легко нашли?
– Да, спасибо. С вашей стороны очень любезно уделить мне время.
Они бок о бок поднимались по лестнице. Несколько школьников робко поздоровались с учителем, с любопытством скосив на нее глаза.
– Учебный год почти закончился. Зачеты, считайте, сданы. Так что вам повезло. Через неделю вы бы никого уже не застали.
– Вот как? – удивилась Джульетта.
– Учебный год начинается в феврале и заканчивается в ноябре. Потом становится слишком жарко, чтобы учиться. Вы сюда надолго?
– На несколько дней. В субботу улетаю.
– Ну, значит, самой жуткой жары не застанете. Наверх, пожалуйста.
На втором этаже царила та же пышность, что и внизу. Высокие окна, выходящие во внутренние дворы, которых было два. В центре одного из них – каменный фонтан. Возле лестницы, ведущей наверх, Джульетта заметила библиотеку. Проходя мимо, бросила внутрь беглый взгляд, но увиденного вполне хватило, чтобы удивление возросло многократно. Украшенные изысканной резьбой шкафы до потолка, массивные письменные столы с наклонной поверхностью, обтянутой зеленой кожей, больше подошли бы монастырю или дворцовой библиотеке, но никак не гимназии. Когда через пару минут она наконец вошла в учительскую, ей стало совершенно ясно, что это, по-видимому, какая-то из ряда вон выходящая школа. Учительская напоминала банкетный зал, и не только размерами – когда-то она, по-видимому, таковым и служила. Джульетта с удивлением рассматривала высокий лепной потолок и декоративные деревянные панели на стенах, изображавшие неведомые ландшафты. Центр помещения занимал массивный стол, окруженный двадцатью или даже тридцатью стульями. На нем лежали бумаги, книги, ксерокопии и прочие учительские принадлежности. За столом сидели несколько учителей, погруженных в работу. Во всяком случае, они никак не отреагировали на появление Джульетты и Ортмана. Через закрытые из-за жары створки окон в комнату проникал уличный шум.
Проследив за взглядом Джульетты, направленным на картины, Ортман тихо сказал:
– Это Патагония. Чудесные места. Почти как в Альпах. И, к сожалению, почти так же далеко. Впрочем, я, конечно, слегка преувеличиваю.
Джульетта не знала, что сказать. Тем временем он провел ее через учительскую, открыл дверь в небольшую комнату и пригласил войти. Потом закрыл дверь и, указав на два массивных кресла, предложил сесть. Но стоило ей опуститься в кресло, как внимательные глаза снова принялись буравить ее. Впрочем, это длилось лишь несколько секунд. Что послужило тому причиной – ее внешность? Хотя ей казалось, что его взгляд стремится проникнуть как раз внутрь – высветить, прочитать ее мысли.
– Вы давно живете в Аргентине? – спросила Джульетта.
– Я здесь родился. Дамиан не писал вам об этом?
– Нет. Он просто несколько раз упомянул вас, объясняя, откуда знает немецкий.
Ортман достал из небольшого холодильника в углу бутылку воды, снял с полки два бокала, сел и наполнил их.
– Вы, конечно же, хотите пить?
– Да, спасибо.
Не надо было ей приходить. Глупейшая ситуация. Собеседник почему-то заранее на нее злится. Может, лучше было сразу сказать ему правду? Но тут же ей показалось, что Ортман стал вести себя мягче.
– Мои родители эмигрировали незадолго до Второй мировой войны, – сказал он. – У них был магазин ковров в Ботропе. Моя мать еврейка. Другим магазином в том же городе владели немцы. После «хрустальной ночи» наш магазин перестал существовать. Его сожгли. Как бы то ни было, сами они выжили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52