Это чувство усиливалось пониманием того, что спускаться все равно придется.
Н-да, за две недели, что шло следствие в Шиноне и девяти других замках на севере и западе страны, общая картина дела более-менее обрисовалась. И картина эта слишком уж не устраивала короля.
Ладно, идти все равно надо.
Филипп бросил последний взгляд на свое дурацкое отражение и отправился вниз.
При его появлении Гийом Парижский, глава доминиканской инквизиции столицы, поспешно встал. Он уже несколько дней чувствовал, что король не вполне доволен его работой и это лишало его сна. Он старался изо всех сил, но никак не мог угодить королю.
Филипп уселся на мягкий табурет и жестом предложил доминиканцу устраиваться напротив.
— Ну, что там у вас сегодня?
В голосе короля не было и тени заинтересованности. Заскрипели разворачиваемые пергаменты. Гийом Парижский прокашлялся.
— Сегодня мною лично допрошен рыцарь Ордена, Ренье де Л'Аршан. Он показал, что при вступлении в орден отрекся от Христа, но утверждает, что сделал это лишь на словах, в сердце своем остался ему всецело верен.
Рыцарь Ордена Пьер де Арблейо признался сначала перед следователем, а потом и перед большой следственной комиссией, что произносил слова отречения и даже плевал на крест. Но утверждает, и не отступается от утверждения своего, что отречение его было мнимым, а плевок сухим.
Рыцарь ордена Жан де Элемозина сознался только в том, что во время известной процедуры плевал на землю рядом с крестом, а высказанные вслух сомнения относительно божественной сущности Христа, назвал притворными.
Мой заместитель, Гийом де Сент-Эврюс, допрашивал брата Стефана де Дамона, который также сознался в притворном, неискреннем отречении, и утверждал, что вынужденный плевать публично на крест, постарался сделать это наименее уничижающим, для святого изображения, способом. В душе же остался чист и верен.
Генеральный прокурор Ордена Пьер де Бонна, допрошенный мною в присутствии следственной комиссии, заявил, что во время обряда посвящения приор отвел его в сторону, поднес ему деревянное распятие и приказал отречься от божественной сущности Христа. Пьер де Бонна настаивал, что произнес в ответ на это предложение слова, которые можно было истолковать двояко, не обязательно как отречение. Приора они удовлетворили вполне. У генерального прокурора создалось впечатление, что обряду внешнего отречения не придавалось в Ордене особого значения. А плевание на распятие считалось и, вообще, наивным чем-то…
Интендант ордена в Шампани Рудольф де Жизи…
— Хватит, — вяло сказал король.
Инквизитор замолк, виноватая улыбка бродила по его пухлым губам.
— Скажите, в какой обстановке добывались эти признания и живы ли еще те, кого вы допросили.
Доминиканец поднял брови.
— Ваше величество… разумеется, допрос это не дружеская беседа за стаканом вина… но мы не допускали никакого членовредительства. А то, что участников столь отвратной организации уместно подвергнуть самому жесткому заключению и вопрошанию, признает всякий, кто думает о государственной пользе.
— Значит пытали, — расшифровал король речь доминиканца.
Гийом Парижский испугано замер. Из королевского напутствия в начале дела он понял, что Его величество не будет слишком против, если ради добычи нужных и неопровержимых доказательств преступной сущности Ордена, будут применены сильные меры. Сейчас же Филипп, как будто, склонен осуждать подобные методы. Что же делать? Остается только теряться в догадках.
— Сегодня я получил известие, что из Авиньона на днях прибывают кардиналы Беранже, Ландольф де Сент-Анжели и Этьен де Лита. Они горят желанием помочь вам в работе. Что вы молчите?
Инквизитор сглотнул слюну.
— Право, Ваше величество, я пребываю в известном сомнении.
Филипп поморщился.
— Покиньте почву сомнений. Все мои указания остаются в силе. Я не для того объявил вне закона Орден тамплиеров и арестовал его членов, чтобы в результате следствия выяснить, что все они были невинными овечками и богобоязненными примерными христианами. А создается именно такое впечатление. Представьте себе, если люди даже после вашего «жестокого заключения и вопрошания» сознаются в том только, что слегка покривили душой, совершили один, да и то сухой плевок в направлении креста, виноваты ли они на самом деле? Это не я задаю вам этот вопрос, мне было ясно все еще задолго до того, как я отдал соответствующий приказ. Я представляю себе, как будут течь мысли наших дорогих авиньонских гостей. Запомните, так или иначе приговор, какой бы он ни был, будет утверждаться в папском капитуле. Так постарайтесь, чтобы этим бездельникам в рясах было что утверждать. Идите и думайте. Надо меньше работать руками, особенно руками палачей, а больше головой.
Гийом Парижский вскочил. Он был красен, на кончике большого потного носа висела испуганная капля. Он не смел к ней прикоснуться, боясь, что движение выйдет не слишком благопристойным.
— Идите, — еще раз энергично повторил король. Он действительно был в ярости. Он был готов к десяти самым разным вариантам, развития событий, и, как водится, не предусмотрел единственно реальный.
Что может означать это однообразие тамплиерских показаний?
Они могли бы упорствовать в утверждении своей полной невиновности. Хотя, наверное, и упорствовали бы, ведись следствие обычным, законным, неэкстренным порядком. Откровенность признаний, пропорциональна «жесткости вопрошания». И если, например, начать вытаскивать им жилы и наматывать на древко копья, они признают не только то, что целовали друг друга в задницу, но и в том, что содомировали Христа.
Филипп инстинктивно перекрестился вслед последней, омерзительной мысли и сам удивился проявлению своей набожности. Если бы у него было время и соответствующее расположение духа, он охотно поразмышлял бы о том, в каком соотношении с идеей божественной сущности Христа находится он сам. Но, слава богу, суетой сопутствующей высшей власти, он был избавлен от самокопаний.
Доложили, что прибыл Гийом де Ногаре.
Канцлер, как всегда, был одет предельно скромно и даже его природная бледность выглядела частью должностного облачения. На его фоне раздраженный, изъеденный неприятными мыслями, Филипп выглядел беззаботным жизнелюбом.
— Садитесь Ногаре, садитесь. Место, кажется еще не остыло.
— То есть, Ваше величество?
— Здесь только что сидел ваш друг, инквизитор, — усмехнулся король. Он отлично знал до какой степени эти господа не любят друг друга.
Ногаре сел и было видно сквозь какое неудовольствие он сделал это.
— Я рад, Ваше величество, что вас не оставляет способность шутить.
— Ошибаетесь, господин канцлер, у меня отвратительное настроение. Просто вид человека, у которого настроение еще хуже, радует мое сердце.
Ногаре изыскано поклонился.
— Говорите поскорей. Одно дело, если бы оттягивали удовольствие хорошей новости, а тянуть с неприятными известиями жестоко!
— Вы угадали, известия мои безрадостны. С одной стороны, мои крючкотворы полностью разобрались с тамплиерской финансовой отчетностью и не нашли там ничего для нас интересного. С другой стороны, шесть сотен моих людей рыщут по стране и ни одно судно, ни одна вереница экипажей не могут миновать обыска — но ничего! Их казна провалилась как сквозь землю.
— Тем не менее, нужно продолжать поиски.
— Разумеется, Ваше величество. В противном случае, нам пришлось бы признать, что все свои доходы эти негодяи вкладывали в больницы и дома призрения.
— И много они растранжирили на эти цели?
Ногаре прищурился, как бы складывая в уме некие денежные суммы.
— На самом деле немало. Только в вашем королевстве тридцать девять домов призрения, семьдесят шесть больниц и школ. Не считая Наварры, Каталонии… В общем, тут речь, конечно, может идти о миллионах, но все равно — по нашим подсчетам в подвалах Тампля должно было содержаться не менее ста пятидесяти миллионов.
— Надеюсь, вы догадались обыскать не только подвалы замка?
— Мы простучали все стены. Тут ведь речь идет не о кубышке с золотыми цехинами. Казна, даже если она состоит из чистого золота, должна занимать место с эту комнату, наверное. На одном корабле ее не увезти.
Филипп утомленным движением приложил ладонь к глазам и помассировал веки.
— А Кагор? Там ведь у них имеется не меньше четырех своих банков.
— Я выяснял специально и подробно, Ваше величество. Система несколько сложнее, чем я думал. Некоторое время назад, Жак де Молэ допустил к контролю над ними Ломбардскую лигу, или то, что от нее осталось. И не думаю, что это было проявлением слабости. Зачем-то это было ему нужно. При сем кагорсины не отказались пооткровенничать в разговоре с моими людьми.
— Несмотря на прошлогодние события? — удивился Филипп, ограбивший ломбардских купцов.
— Да, Ваше величество.
— Странно.
— Возможно, но насколько я понимаю деловые люди не могут позволить себе злопамятность.
— Пожалуй.
— Так вот, разыскиваемых нами миллионов, там нет. Следы присутствия таких денег не удалось бы скрыть, даже если бы все тамошние банкиры сговорились на сей счет.
Филипп ничего не сказал в ответ на эти слова. Он встал, подошел к столу, на котором был накрыт так и не востребованный сегодня обед, налил себе вина из высокогорлого кувшина, отпил несколько задумчивых глотков. Явно без особого удовольствия выломал ногу каплуна, застывшего в шафранном соусе, поднес к своему безупречному носу и безразлично понюхал. Запах кушанья так и не соблазнил его.
— Если мне позволено будет сказать, — начал снова Ногаре, — у нас есть только два пути.
— Что вы имеете в виду?
— Вы ведь, насколько мне известно, не приступали к допросу самых первых лиц Ордена. И великий визитатор, и командор Нормандии и прецептор Пуатту, и сам Великий Магистр сидят на цепи в Шиноне.
— Это я велел их пока не допрашивать. Мне хотелось бы начать разговор с ними уже имея на руках кое-какие сведения и открытия, которые сделали бы этих господ более покладистыми. Они должны понять, что сопротивление бесполезно не потому, что у меня отличные пыточных дел мастера, а ввиду того, что я и без всяких пыток знаю, как добраться до всех тамплиерских тайн.
Канцлер понимающе кивал.
— Да, Ваше величество, мне тоже казалось, что лобовая атака ничего не даст, пытками такого человека, как де Молэ не запугаешь, он скорее лишит себя жизни, чем откроет тайну орденских богатств.
— Что значит «лишит себя жизни»? Он сидит на цепи, в руках у него нет ни одного металлического предмета. Стражу невозможно подкупить, так что яда он не дождется.
— Ну-у, — помялся Ногаре, — существует поверье, что в свое время Орден тамплиеров вынес с востока ряд особенных умений, они переняли их у тамошних магов и черных жрецов. В число таких умений входит, в частности, способность останавливать сердце по своему желанию.
Король покосился через плечо на своего бледного помощника.
— Чушь.
— Прошу прощения, Ваше величество, кажется, не совсем чушь. Но даже не опасение, что Жак де Молэ скомандует своему сердцу — стой! — заставляет относиться к нему пока сдержано.
Филипп повернулся к говорившему полностью, понимая, что сейчас услышит что-то важное.
— Я хотел бы поговорить о втором пути из двух упомянутых мною. Очень может быть — многие мелкие и странные факты указывают на это — что Великий Магистр и ближайшие его помощники и сами не знают тайны своего золота.
— Слишком хитро и заумно, Ногаре. Я вас всегда ценил за трезвый и практический взгляд на вещи, а не за умение рассказывать сказки.
Канцлер поклонился.
— И тем не менее, сопоставив все слухи и фактические приметы, я пришел к выводу, что в Ордене тамплиеров помимо внешнего, всем видного тела, главою которого является Жак де Молэ, имелось тело внутреннее, тайный круг посвящения.
— Об этом я слышал. Следователи нашего инквизитора как раз и добиваются от арестованных признания в том, что они были в этот круг приняты, для чего плевали на распятие и отвергали божественную сущность Христа.
— Вот именно, — голос канцлера стал много тверже и увереннее — они тоже только «слышали» об этом внутреннем круге и, когда палачи-доминиканцы вздергивали их на дыбу, они начинали лопотать свои бессмысленные признания. И даже если среди испытуемых оказывался кто-то из по-настоящему посвященных, он рассказывал общепринятую легенду, признавался в невинных шалостях, чтобы скрыть свою темную тайну.
Король брезгливо отхлебнул вина.
— Что-то я не пойму, Великий Магистр Ордена мог быть не посвящен в его истинные тайны?
— Не забывайте, с чем мы имеем дело. Это не здешнее, не французское изобретение — Орден рыцарей Храма Соломонова. Это чудовищный выползень из магических восточных дебрей, стран коварства, предательства и сатанинской магии. Может статься, чтобы приспособиться к нашей жизни, он специально выработал привычную нашему глазу форму. Он строит больницы и тому подобное, дает в долг королю и членам его фамилии, подчиняется всем монаршим приказам. А по сути, он, этот Орден, остался противоестественным восточным порождением. И мы ничего не знаем ни о его заповедях, ни о его золоте, ни, главное, о его целях.
Дослушав взволнованную, даже слишком, речь государственного канцлера, король допил вино.
— Я с неудовольствием отмечаю, Ногаре, что это расследование ударило вам в голову. Вы словно заразились какой-то болезнью. Скорей всего, вы напускаете туман там, где все более менее ясно. Вместо того, чтобы еще раз взнуздать своих шпионов и заставить их постарательнее выполнять свои обязанности, вы твердите о магии и сверхъестественных вещах. Ваши построения не выдерживают никакой критики. Достаточно спросить, почему этот восточный монстр, если он так могуч и изворотлив, позволил себя пленить, причем безропотно?
Физиономия Ногаре пошла пятнами.
— Я согласен, разумеется, с вами, Ваше величество. Что касается того, чтобы взнуздать моих людей, это будет сделано. Я к тому же удвою их число в ближайшие недели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29