Кажется, и с паном ротмистром вы не впервые встречаетесь! — с достоинством сказал Выговский, вспомнив в этот момент и родной язык отцов, православных помещиков из мелкой шляхты.
После этих слов, произнесенных с такой теплотой, Богдан душой почувствовал, что видит прежнего Выговского. Но тут же у него возникла мысль: не используют ли шляхтичи Выговского как приманку, чтобы поймать его, как судака?.. Но его мысли прервал ротмистр Чарнецкий.
— О наших давних встречах можно было бы в такой обстановке и не вспоминать. Вижу, что и пан Выговский не чуждый человек казацкому гетману. Возможно, что это облегчит нам ведение переговоров.
— Парламентер, уважаемый пан Стефан, это только официальное название человека, участвующего в подобной встрече. Ибо я принимаю вас не только как парламентеров побежденного войска, но и как старых своих друзей. Именно это, надеюсь, в самом деле поможет нам договориться о наших военных делах, — поддел и тут же успокоил Хмельницкий настороженного ротмистра Чарнецкого.
Но разговор поначалу не клеился. Гетман устроил парламентерам обед. Возможно, и не следовало бы это делать после такого жестокого боя, но Хмельницкий не пожалел для них двух баранов, а запорожцы не поскупились двумя бочонками горилки.
До обеда, да и после него Богдан Хмельницкий всячески старался избежать разговоров о военных делах. Сама судьба помогала ему в этом. Разговаривать было о чем, ведь обоих парламентеров разгромленных им шляхетских войск он знал еще со времени своей бурной молодости. И Львов и Киев интересовали обе стороны.
Выговский все вспоминал Киев, шумную бурсу и даже девичий монастырь. Было что вспомнить и соученикам Львовской коллегии Станислава Жолкевского.
— Не хватит ли, пан Иван, вспоминать про наши бурсацкие проделки, — прервал Богдан увлекшегося воспоминаниями Выговского. — Были мы тогда молоды и, конечно, слишком горячими, как и свойственно молодежи. А как пан Стефан, поддерживает ли сейчас какую-нибудь связь с нашими мудрыми наставниками в коллегии? — обратился он к Чарнецкому. — Во Львове оставался наш милый латинист пан Мокрский. Или он, может быть, снова переехал в Луцк?
— Мокрский, уважаемый пан, совсем состарился и, очевидно, разводит голубей на звоннице костела коллегии, — рассказывал Чарнецкий. — Действительно, он был умным человеком, но и слишком суровым по отношению к бурсакам.
— Разве это вредило нам? Подарил нам книгу Кампанеллы, чтобы упражнялись в латинском языке. Хотя сам был правоверным католиком…
— Только ли католиком? — иронизировал Чарнецкий. — Иезуитом, уважаемый пан Богдан. Я не понимаю, что вы нашли интересного в этой книге Кампанеллы, кроме латыни? С легкой руки спудеев Львовской коллегии во Львове получила распространение современнейшая книга того времени папы Урбана. Сенсация!..
— Современность ее сомнительна, пан Стефан, если вы имеете в виду книгу Маттео Барберини…
— Маттео Барберини, пан Богдан, уже давно называется папой Урбаном Восьмым, — высокомерно отпарировал Чарнецкий.
— Нас интересует не его служебное положение, а книга. Данное конклавом апостольское имя папе не уменьшает его ответственности как автора, хотя за ним и скрывается от мира фамилия ученого, — настаивал на своем Хмельницкий. — Этот называемый другом Галилея кардинал, или теперь уже папа, сумел написать и напечатать свой «Диалог о двух главных системах мира», очевидно, с явным намерением завуалировать роль папы в понимании этих систем. Французы не в восторге ни от одной из этих двух «систем». К сожалению, я не знаю итальянского языка, перевели ее наши друзья во Франции. Право, если бы сам папа перешел от слов к делу, хотя бы в управлении католической церковью, то вряд ли началась бы война в Западной Европе.
— Говорят, что испанцы воевали за восстановление доброго имени своего короля, кстати родственника нашей королевской семьи.
— Объяснение причин возникновения войн религиозными мотивами — сплошной обман, уважаемый пан Стефан. Не во имя же торжества иезуитизма пришел на Украину пан Стефан Потоцкий, рискуя своей жизнью?.. Господство сильных над слабыми, утверждение привилегий панства над тружениками — вот что приводит к столкновениям и у нас… Однако, уважаемые панове парламентеры, мы несколько уклонились от нашего главного разговора, — решил напомнить своим собеседникам Богдан Хмельницкий.
Чарнецкий пытался по-дружески возражать, но Хмельницкий знал цену его словам. Во время беседы за обедом, а потом во время прогулки в лесу он обратил внимание на растерянность Выговского, а позже увидел, что тот все больше и больше соглашается с ним. Несмотря на то что такое поведение парламентера Выговского начинало злить ротмистра Чарнецкого, Богдан настаивал на своем:
— А в отношении наших военных дел что я могу предложить? Не так уж мы, украинские люди, стремимся добивать панов шляхтичей, находящихся в войсках сына коронного гетмана. Но, пожалуйста, ради бога, отдайте нам все пушки и порох, сложите тяжелое огнестрельное оружие и уходите прочь с нашей, Украины! Мы не папа Урбан, в прятки играть не собираемся. Мы — народ, который вправе требовать, чтобы уважали его государство, и добьемся этого уважения! Вот тебе, пан ротмистр, и все наши условия мира. Решай!..
— Все? — удивленно вытаращил глаза Чарнецкий.
— Да, все, кроме мелочей. Такие условия предложат и наши уполномоченные. Правда, не знаю, с кем они будут вести переговоры, ведь Стефан Потоцкий, говорят, тяжело ранен!.. Очевидно, с комиссаром поредевших отрядов реестровых войск. Сегодня привезете пушки, сдадите тяжелое огнестрельное оружие, а завтра — с богом, Параска, откроем вам ворота, и уходите себе.
25
Наступил уже второй день после сражения, но мир еще не наступил. По приказу Хмельницкого казацкие сотни были отведены, создав проход для отступления остатков коронных войск. В стан Шемберга помчались два казака с сообщением о принятии Чарнецким условий мира.
Полковник Шемберг в течение ночи перевез все пушки в расположение войск Хмельницкого. Вражеские воины старались держаться вместе. Они, словно воры, забравшиеся в чужую кладовую, искали щели, чтобы ускользнуть. Кто домой, а кто искать лучшей жизни. Они разболтались, не подчинялись приказам своих старшин.
— Наши отцы были вольными казаками — стало быть, и мы вольными родились! — выкрикивали реестровцы.
Некоторые из них даже дерзили своим поручикам:
— Пропади пропадом ваша коронная служба, хотя и в блестящей драгунской форме!
И реестровые казаки без колебаний переходили на сторону Хмельницкого. Среди них было немало жителей Подольщины, Львовщины и даже Закарпатья. Они поворачивали к запорожцам с возами, с провиантом.
— К лешему этот панский наряд! — подбадривали они себя. — Мы свои, украинцы, подоляне, хоть теперь примите нас к себе!
— Да мы люди не гулящие, масленицы не празднуем. Оружия тоже не складываем! — предупреждали их запорожцы.
— Не складываете? А кто сказал, что мы складываем его? Вот оно, проклятое! Ежели воевать, так воевать, сто чертей ему в печенки! — размахивали перебежчики венскими ружьями.
Такой беспорядок в войсках шляхты встревожил полковника Шемберга. Даже среди ротмистров ему не на кого было опереться. Ротмистры и уцелевшие поручики больше старались держаться вместе со своими воинами. Чувство человеческого достоинства толкало их на благородный путь патриотов.
А тот, кто обещал коронному гетману увенчать чело лавровым венком победителя, теперь позорно бежал, обесчещенный. На возу в сопровождении кучки гусар Скшетуского везли тяжело раненного в первом же бою сына коронного гетмана Стефана Потоцкого. Кивер с роскошным пером черного лебедя лежал измятый рядом с больным. Стефан Потоцкий несдержанно стонал, изо всех сил стараясь не потерять сознания. А стон неудачника тонул в беспорядочном шуме и насмешках казаков над гусарами, которых построил Скшетуский, чтобы пройти через ворота позора. Вот до чего довоевались шляхтичи на казацкой земле!
Вдруг внимание запорожцев привлекло другое событие. Из прибрежных перелесков выскочил отряд воинов. Передний поскакал наискосок, словно догоняя кого-то.
— Тьфу ты, смотри, Ганджа скачет! — удивленно воскликнули казаки Вешняка.
Хмельницкий резко обернулся, рукой дав знак Гаркуше подвести к нему коня. И, встревоженный, помчался к перелеску навстречу полковнику Гандже. Но тот, заметив гетмана, издали замахал шапкой. Потом соскочил с коня и побежал навстречу Хмельницкому.
Соскочил с коня и Богдан Хмельницкий, его даже в жар бросило от волнения.
— Вернулся, Иван! Вот хорошо, что живым вырвался!.. — как родного брата приветствовал Богдан.
— А разве вырвался? Вон сам гляди, гетман! Какие полки ведет твой наказной атаман Филон Джеджалий! Толковый воин, верный твой побратим. С нами и Кривоносиха приехала, Богдан… Знаешь, ее мало и гетманом величать! Какие вести от Максима Кривоноса принесла нам эта женщина!
Из лесу, со стороны Днепра, широкими рядами двигалось еще одно, не менее многочисленное казацкое войско. Между рядами казацкой конницы ехали возы со снаряжением и провиантом. Скрип колес, ржанье лошадей и перекличка старшин наполняли землю бодрящими звуками.
Постепенно разомкнулись руки обнимавших друг друга Богдана и Ивана Ганджи. Они уверенно чувствовали себя на освобожденной приднепровской земле. А сколько еще надо освобождать! Богдан вытер лицо полой жупана, словно хотел снять усталость со своих глаз после стольких бессонных ночей. Он всматривался глазами, а сердцем чувствовал — осуществляется мечта украинских тружеников, его, Богдана Хмельницкого, мечта. Отныне не будут украинские люди воевать друг с другом по злой воле шляхтича Потоцкого!
Хмельницкий вскочил на подведенного Гаркушей коня и галопом поскакал навстречу войскам Филона Джеджалия.
26
Недалеко ушли остатки обесславленного войска сына гетмана Стефана Потоцкого. Они продвигались медленно, настороженно, ибо знали, что следом за ними двигались крымчаки, выслеживая их, как голодные волки беспечных косуль.
В тревоге застал их и вечер. Ослабевший Стефан Потоцкий то впадал в беспамятство, то приходил в сознание, умоляя дать ему покой. Везли раненого по тряской, неукатанной дороге на несмазанной, раздражавшей скрипом телеге.
Пожилому полковнику Шембергу не по летам было такое утомительное путешествие в седле. Временами он вынужден был соскакивать с коня, идти пешком, чтобы размяться да подбодрить свое упавшее духом войско. Больше всего беспокоили наиболее ненадежные отряды его расчлененного взбунтовавшимися драгунами, деморализованного войска. Даже драгуны Чарнецкого утратили свой задорный пыл. Шемберг поручил им охранять парламентеров Хмельницкого. Где былая гусарская слава, где их лихой командир! Скрип пустых телег как бы напоминал о их позорном поражении, унижении, а голод, дававший знать о себе, порождал неверие в свои силы.
К двигавшимся впереди гусарам, в окружении которых везли раненого Стефана Потоцкого, приказы Шемберга приходили с большим запозданием. А приказ его об остановке на ночлег возле небольшого ручья на большой дороге, ведущей на Низ, дошел до гусар, когда на землю уже опустились сумерки.
Именно в этот момент им стало известно, что путь к отступлению им отрезан.
— Впереди войска какого-то турка Назруллы, — с тревогой сообщили дозорные.
— Какого Назруллы? Не того ли?..
Но слова эти потонули в сплошном шуме. Ужасная весть о нападении турок как молния пронеслась среди войска Шемберга. Люди не расспрашивали, не прислушивались к приказам, зная, зачем турецкие отряды нападают на низовья Днепра. У янычар султана пощады не вымолишь, тем более что у них нет заложника, с которым обычно коронные войска отправлялись в поход на Низ. В этот раз полковник Шемберг не позаботился заблаговременно о таком заложнике.
— Единственно, что я, как воин, смогу посоветовать и приказать: у наших гусар остались сабли, они должны защищать нас! — призывал Шемберг. — У турок тоже не так уж много огнестрельного оружия, мы должны с боем пробиваться к Чигирину и соединиться с главными силами коронного гетмана! Приказываю пану Ежи Скшетускому немедленно свернуть вправо, к Днепру, и пробиться к Чигирину за помощью…
Поспешно выстраивали возы в несколько рядов, готовясь к обороне. По старой привычке полковник Шемберг решил использовать легкие отряды гусар, которые сами и напали на противника. Первая же стычка этих смельчаков с казаками Назруллы раскрыла их ужасную ошибку. Взбешенные внезапным нападением, уманские казаки не только отразили атаки гусар, но и сами перешли в наступление.
Назрулла приказывал:
— Уманцы! Шляхта прислала сюда гусар, чтобы уничтожить окруженные войска Хмельницкого! Ни единого гусара не выпустить живым, руби головы шайтанам! Айда, руби!..
А когда крымчаки узнали об уничтожающем ударе уманцев, они сообразили, что могут запоздать с захватом пленных. Поэтому решили напасть на изнуренное войско Шемберга с тыла. Тот помнил о крымчаках и остерегался их, покуда не начался бой с уманцами. Назрулла неожиданно перепутал все разработанные им планы обороны.
Воины Потоцкого засуетились в беспорядке. Их командиры растерялись, чем усугубили смятение и дезорганизованность своих подчиненных. Все ринулись к гибельному для них лесу.
Гусары, охранявшие умирающего Стефана Потоцкого, стали метаться по дороге, не зная, куда бежать.
До самого утра на вытоптанном поле боя стоял стон раневых и крики крымчаков, вырывавших у казаков захваченных ими пленных.
— Наш хан договорился с Хмельницким: оружие врага, — доказывали татары, — казакам, а ясырь — крымскому хану!
— Пусть Хмельницкий и решает этот спор, — не сдавался Назрулла. — Догоняйте гусар в лесу. А у меня вы не возьмете ни оружия, ни ясыря, коль не хотите воевать с уманцами!
— А Шемберга? — не унимались ненасытные крымчаки.
— И Шемберга и Потоцкого!.. Да сын Потоцкого, кажется, и не доживет до моей встречи с гетманом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74