А тот стоял окровавленный, обессиленный этим неравным боем.
«Видел, Назрулла-ага, как набросились на меня братья христиане, пропади они пропадом вместе со своими ксендзами».
«Айда, Карпо-ага, на коня, на коня! — поторапливал Назрулла, не слезая с седла. — Быстро, айда! Бежать надо, гусары к коням побежали, погоня будет!»
«Давай, ага, гони ты „айда“!»
Карпо успел сесть на коня и даже вытереть кровь на лице. И тут же услышали, как через мост галопом проскакали гусары. Карпо видел спасение только в бегстве.
«Давай, Назрулла, я поскачу вперед, а ты следи, чтобы нас не догнали. Понятно, и я буду отбиваться, сколько хватит сил. Как думаешь, далеко отъехали наши лисовчики? Надо, брат, догонять их…»
Они поняли друг друга с полуслова. Стали углубляться в лес, чтобы обмануть преследовавших их гусар, а потом вырваться в степь, куда в обеденную пору прошли лисовчики Вовгура.
Карпо и Назрулла неожиданно встретились с лисовчиками, когда они возвращались с Дуная.
«Куда вас леший несет — прямо в пасть озверевшей от кровавой победы шляхты!» — напугал их Карпо.
В Корсуне действительно польская шляхта правила тризну по казачьей вольнице. Потоцкий стянул туда большое войско — гусар, немецких рейтар и ополченцев. Это не могло не встревожить вовгуровцев. Перебросившись несколькими словами и поблагодарив за предупреждение, отряд лисовчиков повернул не к Днепру, а к Черному лесу, на Уманский шлях.
«Не называйте нас лисовчиками! Их уже нет, последние сложили свои головы в Голландии. Лучше уж турками называться!..» — крикнул Юрко Лысенко, углубляясь в лес.
И Карпу казалось, что он совсем недавно прощался с Юрком. А до Черного леса тоже не рукой подать.
«Поднажми, поднажми, Назрулла! Должны вырваться! — торопил Юрко побратима. — Может, удастся нагнать вовгуровцев… Кони-то у них утомлены».
Карпо подбадривал Назруллу, а сам волновался: кони гусар, очевидно, отдохнули в Корсуне за эти дни. Для них эта погоня лишь приятная прогулка на морозе. Они не углублялись в лес, а скакали наперерез, чтобы опередить и посечь дерзких казаков.
К счастью, казаки Вовгура недалеко отъехали от Корсуня и остановились на опушке леса, где начиналась степь, на отдых. Вот уже сколько недель, еще с поздней осени, они пробираются с Дуная в надежде найти покой на родной приднепровской земле. А нашли… снова войну с теми же гусарами. Казаки наскоро перекусили, что у кого было, и стали разгребать снег, чтобы их кони попаслись до вечера. Ведь он не за горами. И вдруг услышали отчаянный крик Карпа:
«Бей их, Назрулла-ага, все равно живыми нам не вырваться! Видишь, как наседают!..»
«По коням! — громко скомандовал Юрко, услышав голос Карпа Полторалиха. — Сабли!..»
И казаки Вовгура, точно смерч, налетели на гусар. Хотя гусар и было немало, но они не могли противостоять вовгуровцам. Неожиданность появления казаков в лесу и их крики ошеломили гусар. Все же они продолжали ожесточенно сражаться. Вовгур увидел, как два гусара с двух сторон подскочили к Карпу и рассекли голову его коню. Раненый Полторалиха не смог соскочить с седла и повалился вместе с убитым конем на землю…
— Вот так меня и ранили! Гусары не выдержали натиска казаков Вовгура, — закончил Карпо, лежа на скамье, — и это спасло нас. Я, понятно, уже ничего не видел и не слышал. Меня вытащили из-под коня в беспамятстве. Ну, а дальше пускай Назрулла расскажет…
— Рассказывать больше нечего, йок! Шестерых гусар уложили богатыри Вовгура-ага, одного ротмистра я стащил арканом с коня…
— Что ты с ним сделал?
— Вовгур-ага выпросил у меня ротмистра для калыма и пошел на Каменец, чтобы присоединиться к восставшим. Я благодарил вовгуровцев за то, что помогли посадить Карпа на гусарского коня и подарили ему самопал. Потом уже давай, давай аллах ноги!
— Если бы не крестьяне-беглецы, погиб бы я. Спасибо, помогли братья, смазали горячим смальцем раны и перевязали их, — снова заговорил Карпо. — Ну а Назрулла…
— Что? — забеспокоился турок.
— Как там по-вашему, по-турецки, погоди… Назрулла-ага, ты настоящий воин, искренний побратим, понял?
Назрулла встал и тихо отошел от Карпа. Ему нужен покой. А когда оглянулся и увидел задумавшегося Богдана, подошел к нему, взял за руку и повел к молодым казакам.
— Будем говорить, Богдан-ага? — сказал он Богдану, выводя его из задумчивости.
— О чем? — улыбнулся наконец Богдан и с благодарностью посмотрел на Назруллу, старающегося развлечь его.
— Когда-нибудь расскажу и о нашем с Карпом и донскими казаками походе в Молдавию. Хорошие люди донские казаки! Но об этом потом, — заговорил он на турецком языке.
— Интересно бы послушать сейчас, покуда отдыхает Карпо. Только рассказывай так, чтобы поняли все, хотя я и скучаю по турецкой речи. Правда же, казаки, послушаем, как донские казаки вместе с Карпом отбили нашего друга Назруллу у турецкого посла?
— Конечно, послушаем, а как же!.. — зашумели казаки.
Но Назрулла, вдруг о чем-то вспомнив, хлопнул себя по лбу:
— Тохта, Богдан-ага: как бы не забыть! Знаешь, турецкие аскеры еще на Днестре рассказали мне: погиб наш мулла-ага патриарх Лукарис…
— Как погиб?! — с дрожью в голосе спросил Богдан.
— Разгневанный падишах велел схватить его и отправить на галеру. Патриарх был стар, не мог справиться с веслом, как молодые невольники, ведь никогда в руках не держал его. Погиб мулла-ага, замучили старика янычары и мертвого выбросили в море…
Таким тяжелым известием закончился для Богдана первый день его возвращения в Субботов.
25
В ореоле славы победителя ехал Николай Потоцкий на встречу с коронным гетманом. Вместо себя оставил на Украине своего родственника Станислава Потоцкого. Казаконенавистник Николай Потоцкий был уверен, что Станислав будет и дальше проводить его политику, выполнять карательную миссию на Украине! Ослабления в руководстве победоносными коронными войсками не будет. Усмирение украинцев будет проводиться с рвением, достойным шляхетской чести!..
«Коронный гетман должен чествовать победителя, обязан! Пусть удивляется и завидует успехам польного гетмана…» — грезил Николай Потоцкий, предвкушая радость встречи с коронным гетманом. Он остановился в Белой Церкви только для того, чтобы покормить лошадей, дать им передохнуть, и снова двинулся в путь на Броды. Припомнилось ему и не совсем деликатное недавнее напутствие Конецпольского:
— Тоже с-стареть начинаешь, уважаемый пан Н-николай. Поменьше бы скакал в седле! В нашем возрасте надо больше п-пользоваться ка-аретой…
Действительно, коронный гетман всю осень проболел, почти все время пролежал в постели в замке. А ведь старше всего на несколько лет!
Скача несколько дней в седле, о чем только не передумаешь. А в глазах все мелькали костры, на которых по его приказу сжигали живыми посполитых на всем пути триумфального шествия его по Левобережью. Они мерещились ему и во сне. Поэтому он старался развлечься, думать о чем-нибудь приятном, фантазировать. Но разве это могло развлечь его, дать отдых голове?..
С юных лет его жизнь связана с седлом и оружием. Позорный плен, передача от одного эфенди — властелина — к другому. Правда, на кол не посадили, не продали и на рынке рабов и… не превратили в пылающий у дороги факел…
Потоцкий даже тряхнул головой, отгоняя от себя эти страшные мысли. Лучше бы ему не видеть этих костров, не чувствовать запаха горелого человеческого тела… Где же другие, более благородные мысли?
Нежинское имение! Покоренные украинские хлопы на плодородных землях огромного имения! Девушки… Какие там девушки-хлопки в обрезанных до пупка сорочках или купаемые в любистке в присутствии пана польного гетмана!..
Но ничто не могло заглушить ужасного шипения горящего живого тела сжигаемых на кострах, умирающих посполитых…
Наконец-то Броды! От Конецпольского только недавно уехал король. Целую неделю гостил у больного коронного гетмана, определявшего большую политику Речи Посполитой. Коронный гетман даже проводил короля за пределы своих владений в Бродах, едучи верхом на коне рядом с его открытой каретой.
— Порадовал меня пан Станислав своей заботой о спокойствии на южных границах государства. Заботится ли об этом наша шляхта, на которой лежит ответственность за могущество, и благополучие отчизны?.. — на прощанье сказал король коронному гетману.
Поездка короля в весеннюю распутицу к коронному гетману не была просто увеселительной прогулкой бездеятельного носителя монаршей короны. Конецпольский — второе лицо в государстве — болеет, не грех, мол, и королю подать пример чуткости. Но были и другие причины!
Усложнившаяся внешнеполитическая обстановка для Речи Посполитой на Востоке вынудила короля отправиться в это дальнее путешествие! При таком недоверчивом и неуважительном отношении к нему знатной шляхты королю не с кем посоветоваться. Ведь заверениям султанских послов нельзя верить. Стоит им возвратиться в Стамбул и появиться пред очи своего грозного падишаха, как все может измениться. Привыкшему торговать христианами падишаху нужен живой товар — ясырь. Что произошло бы с Кафой, с привычными ее торжищами, прославленными в мире самыми ценными рабами — славянами, если бы вдруг правоверный мусульманин не услышал привычного рыночного шума, плача пленниц, заглушаемого рокотом моря и криком суфи, провозглашающих молитвенные азаны с минаретов… «Аллагу акбар… Лоиллага илаллах!..»
Известные всему миру торговцы людьми определяли политику султанского государства! Украинские Маруси Богуславки, сильные юноши и мальчики составляли не только богатство страны, они влияли и на ее политику, удерживали равновесие на Востоке…
Вторичное в этом году неожиданное нападение мусульман на Украину, широко разрекламированное торжище рабами в Кафе, где было продано свыше тридцати тысяч ценных пленников из «неверных», не на шутку встревожило короля.
26
Николай Потоцкий застал коронного гетмана в плохом настроении после разговора с королем. Гетман находился в обществе нескольких именитых шляхтичей из свиты короля, оставшихся после его отъезда: казначея Лещинского, настойчиво добивавшегося должности подканцлера и не успевшего завершить свои дела; Сапеги, вечно озабоченного сепаратистскими притязаниями литовцев, и приготовившегося уезжать Еремия Вишневецкого. Но они, особенно лубенский магнат Еремия Вишневецкий, не подняли настроения Потоцкому. Был ли Вишневецкий рад приезду утомленного дальней степной дорогой польного гетмана, неизвестно. Особой симпатии к нему он никогда не питал, такому же высокомерному, как и сам, постоянному его конкуренту в борьбе за первое место среди шляхты.
— Как хорошо, что пан польный еще застал меня здесь, — первым заговорил Вишневецкий. — И у меня теперь есть возможность…
Но Потоцкий махнул рукой:
— Прошу извинить меня, пан Еремия, я еще никогда так не уставал в дороге, как в этот раз. На Лубенщине… Там искали мы и вашу милость. И подумали, не ретировался ли пан Еремия подальше от взбунтовавшихся лубенских хлопов, оказавшись здесь под защитой чудесной крепости пана Станислава.
— Узнаю очерствевшего от побед пана Николая Потоцкого. Ослепленный кровавыми победами на Украине, пан польный гетман позволяет себе унизить достоинство шляхтича, даже воеводы, такого же гостя, как и он, его милости пана коронного гетмана…
Вишневецкий гордо отошел в сторону, сдерживая возмущение. Опомнился Потоцкий, хотя и с опозданием. Ведь и после заседания сейма польской шляхте приходится заниматься государственными делами и договариваться об участии в надоевшей двадцатилетней войне иезуитской коалиции. Именно Еремии Вишневецкому пришлось ехать с новым пополнением польских и казачьих войск в Вену, в ставку цесаря.
Вишневецкий любил даже в домашней обстановке одеваться как казацкий старшина. В такой одежде он ездил и в Вену: в легком, светлом шелковом жупане, перетянутом красным кушаком, в коричневых бархатных шароварах и сафьяновых сапогах с медными подковками и серебряными шпорами. Сейчас он был одет так же. А за поясом у него торчал самопал работы голландских мастеров — подарок венского цесаря! Этот самопал, инкрустированный лучшими мастерами Голландии, предназначался не для войны. Сейчас инкрустация местами выкрошилась, но это нисколько не испортило красоты оружия. Не для забавы служит оно лубенскому властелину, а для вооруженных набегов и усмирения казацкой вольницы.
В гостиную вошел Конецпольский. Как вежливый хозяин, приветливо поздоровался с польным гетманом, одарив его улыбкой и не поскупившись на комплименты, хотя все это — лишь жесты вежливости дипломата. Входя в гостиную, Конецпольский услышал словесную перепалку двух прославленных военных мужей. Но он не подал вида, словно ничего не слышал. Они оба нужны коронному гетману в проведении его сложной политики.
— Пан польный гетман, вижу, только что с седла? Чем по-о-орадует нас пан Николай, какие но-о-овости п-привез нам с безбрежных приднепровских степей? — сразу начал деловой разговор Конецпольский.
Двое слуг помогали Потоцкому раздеться. Тут же подошли к нему две девушки с миской воды и полотенцами. Такое внимание хозяина польстило гостю. И его серьезное лицо расплылось в улыбке.
— Нех пан Еремия простит мою горячность. Наш брат воин грубеет на поле брани, — извинялся Потоцкий перед Вишневецким.
Вишневецкий будто забыл уже об обиде. Ведь ему не терпелось узнать о своих лубенских угодьях, вытоптанных копытами лошадей гусар и взбунтовавшихся казаков. С прошлой осени не был дома!
Военные вихри в прибрежьях Днепра не на шутку встревожили обеспокоенную государственными неурядицами шляхту.
Прибывший с Украины Потоцкий был желанным гостем Конецпольского. Коронный гетман пригласил гостей к обеденному столу, любезно предложив Потоцкому кресло, стоявшее рядом со своим, обложенным подушками. Вишневецкий ради такого торжественного случая велел своему слуге снять с него пояс с оружием.
— Мы, воины, тоже не железные, а живые люди, уважаемые панове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74