— Бог с тобой, Гаркуша! Неужто и у старика Золотаренко засаду устроили? — ужаснулся Дорошенко.
— Да, у Золотаренко. Может быть, что-нибудь худое о нем знаешь?
— Нет, не знаю, — задумавшись, ответил Дорошенко. — Лучше бы обойти их всех. Особенно тех, которые знают полковника в лицо…
Петр Дорошенко встретился с Богданом Хмельницким в густом лесу. Дорошенко ужаснулся, с трудом узнав похудевшего, обросшего, изнуренного беспрерывными переходами Богдана.
— Сейчас у меня единственное желание, Петр: отдохнуть в теплой хате и проглотить ложку какой-нибудь похлебки! — сказал Богдан. И тут же словно одумался: — Вот что, друзья, в домах, где я мог бы найти приют, уже сидят враги и поджидают меня. Бери, Петр, моих хлопцев, и скачите в Чигирин! Мчитесь что есть мочи, словно от смерти убегаете. Отбивайтесь от гусар и гайдуков, делайте вид, что и я вместе с вами. А я спрячусь там, где меня и не ждут…
Прощаясь с Петром Дорошенко, Богдан положил свою тяжелую голову ему на грудь. Петр Дорошенко был внуком известного казака Дорошенко, который геройски погиб в битве с крымскими татарами. Он был для Богдана больше, чем побратим. Как родному сыну, вверял ему Богдан свою жизнь и свое будущее.
…А оставшись один, Богдан снова вспомнил хутор Золотаренко и Ганну. Кто же, как не она, может помочь ему!..
Страшные эти мысли, потому что они усыпляют бдительность Богдана. Может быть, на хуторе уже никого и нет… Возможно, и старик уже умер, а Ганна… Сколько воды утекло с тех пор, как он видел ее и разговаривал с ее братом Иваном… Жизнь, как вьюга, бушует!..
«Запорожский казак… Ходил в киевский монастырь на богомолье от сечевых казаков. А сейчас иду в Боровицу обменять коня…» — вспомнил Хмельницкий, как он врал людям, с которыми приходилось встречаться. Надо ли говорить это и отцу Ивана Золотаренко, ежели он еще жив?
Хмельницкий улыбнулся, вспоминая свои встречи с поселянами, которые сторонились его, как прокаженного. Это и понятно: каждый из них прежде всего боялся за свою жизнь. А как отнесутся к нему у Золотаренко? Может, тоже испугаются, увидев его? «Ходил в киевский монастырь на богомолье…» И снова червь сомнения точит его душу: «Может быть, на хуторе Золотаренко и в живых нет никого…»
— Пан Богдан! — словно шелест листьев, услышал он в густых кустах барбариса шепот. — Это я, Ганна, стерегу, хочу предупредить вас, чтобы спасались!
Ганна! С этим именем связана его жизнь. Но какова ирония судьбы — сейчас за ним стоит его смерть! Он схватился за саблю, но с места не тронулся.
— Пан Богдан! В моей хате вас ждет смерть. Бегите…
Он чувствует ее дыхание, волнение. С какой самоотверженностью она предостерегает его об опасности! Она проводила Богдана к его коню, указала наиболее безопасные тропинки. Советовала ему бежать в Киев, бросив даже коня…
15
Хмельницкого сопровождали уже не трое друзей, с которыми он бежал из Варшавы. Теперь его отряд состоял из девяти казаков-смертников. Так называли они себя не потому, что хотели порисоваться.
— Сами погибнем, но не отдадим на поругание шляхте полковника Хмельницкого, — говорили они в минуту откровения.
Эти молодые смелые парни ненавидели панских гайдуков, которые преследовали их в хуторах и на дорогах Приднепровья. Таких казаков много на Украине, они ждут только клича, чтобы объединиться, а если понадобится, то и погибнуть в смертельной схватке с ненавистными шляхтичами.
С Богданом был и Петр Дорошенко. Ему еще не приходилось самостоятельно водить казаков в походы, но он был прирожденным атаманом. Это сразу заметили его товарищи. И как загорелся он, когда Хмельницкий поручил ему такую рискованную операцию. Видя рвение своих товарищей, Хмельницкий предупредил их, что успех обеспечит только внезапность и доверие друг другу.
Друзья Хмельницкого вывели лошадей из яра. Петр Дорошенко первым вскочил на коня. В тот же миг по его знаку прозвучали несколько беспорядочных выстрелов. Возглавляемый Дорошенко отряд на отдохнувших лошадях галопом проскакал на восток. Гусары зорко следили за каждой хатой. Полковник Скшетуский чувствовал, что Хмельницкий непременно заглянет в этот хутор. Ведь тут жила у отца Ганна Золотаренко, а он слышал, что Хмельницкий неравнодушен к этой молодухе.
Услышав стрельбу, Скшетуский решил, что его люди вступили в бой с противником. И всех гусар, окружавших хутор, он бросил к предполагаемому месту боя.
Хмельницкий тоже прислушивался к затихающему шуму, поднятому Дорошенко. А сам, словно прикованный, стоял, держа за поводья встревоженного коня. Но тут же опомнился, ибо стоять здесь — значит ждать секиры палача!
Время от времени раздавались выстрелы, удалявшиеся в сторону Днепра. А удалялась ли вместе с ними и смертельная опасность, трудно было сказать.
Порой наступала тишина, глухая, мертвая тишина. Но не этого жаждала встревоженная душа Богдана. Он хотел слышать гул боя, чтобы по нему судить, где находится враг…
Сверху падали большие хлопья снега, то ли с неба, то ли с раскачиваемых ветром веток деревьев. Хмельницкий думал о том, что надо немедленно что-то предпринимать, чтобы спастись, воспользовавшись стычкой казаков с гусарами. Ведь уже приближался рассвет.
Он стал пробираться с конем между деревьями. Напрягая зрение, всматривался в густой лес, за которым грезились хаты, незнакомые, чужие хаты. Вот, кажется, сейчас и собаки залают, если они еще остались во дворах, как это было… у родителей светлоликой Ганны.
Он вдруг почувствовал, как закружилась голова. Почти теряя сознание, оперся о сосну, но тут же сполз вниз и сел на землю.
Ганна или не Ганна? Да, это она, такая же, какой он представлял ее, — с непокрытой головой, с уложенными вокруг головы косами, в вышитой льняной сорочке. Она еще издали увидела опустившегося на землю казака, державшего за поводья коня, и, стараясь отвлечь от него гусар, ласково щебетала:
— Я же вам сказала, что здесь не было никого за последние дни. А Хмельницкий, говорят, погиб где-то во Франции, — может, слышали об этом… Наша хата стоит у дороги, к нам часто заезжают проезжие путники. Заходите и вы, пожалуйста, — обедом угощу, покуда отец на ярмарке…
У пышущей здоровьем и обаянием женщины высоко поднимается грудь, натягивая льняную сорочку.
Войдут в хату или откажутся осторожные гусары?..
Богдан лежал в забытьи. Снег перестал падать, усиливался морозец. Грозную и предательскую тишину нарушали петухи да начавшие утреннюю перекличку собаки на каком-то хуторе. Конь стоял спокойно, не ржал. Разгребал копытами снег, грыз листья и замерзшую под снегом траву. Одолевал сон…
Полковник Скшетуский ночью выезжал из хутора. Он лично не видел казаков, бежавших с Хмельницким, и не особенно верил рассказам. Мог ли опытный воин, которому завидуют даже гетманы, пойти на такой риск?
Он даже улыбнулся, представив себе картину, как Хмельницкий поучает своих казаков, посылая их обмануть гусар, чтобы отвлечь погоню. А сам в это время будет скрываться в какой-нибудь хате или помчится в Киев, чтобы найти приют у православного духовенства.
Полковник Скшетуский был сыном убитого наливайковцами дипломата гетмана Жолкевского. Узнав от матери о трагической смерти своего отца, Тобиаш Скшетуский, еще будучи десятилетним мальчиком, поклялся отомстить за него. Кому же он мог мстить, как не Хмельницкому, прямому наследнику наливайковского духа в этой стране. Позже и сына своего учил всегда помнить о кровавой мести за убитого деда.
«Дикая кровная месть, смерть за смерть… — вдруг вспыхнула у полковника мысль. — Ведь Наливайко пал от руки палача. Разве этого мало? Я же получил такое образование, как и Хмельницкий, владею оружием не хуже его. Неужели мне, полковнику Скшетускому, занимающему с Хмельницким равное положение, к выполнению своей государственной обязанности надо еще прибавить, как дикарю, чувство кровной мести?»
В страшных для шляхтича раздумьях Скшетуский коснулся таившихся в глубине его души благородных человеческих чувств. И он решил направить своих гусар на ведущие к побережью дороги, куда послал коронный гетман его сына Ежи, поручика гусар. Пошел ли по этой дороге Хмельницкий или нет, его совесть будет чиста.
«Народ Украины не без оснований ненавидит нас!» — сделал вывод полковник. Он даже вздрогнул, подумав об этом. А когда увидел своего дозорного, который искал его, петляя среди гусар, почувствовал какое-то облегчение.
— Пан полковник, хорунжий коронного гетмана возвращается из похода!
— Конецпольский?
Неожиданное появление тут чигиринского старосты не обрадовало, а встревожило полковника, который по приказу коронного гетмана должен был арестовать Хмельницкого. Может быть, не только это встревожило Скшетуского? Ведь хорунжий Конецпольский был владельцем Чигиринского староства! Скшетуский вдруг понял, что он невольно оказался в положении человека, который чуть ли не укрывает беглеца Хмельницкого от своих гусар.
Он пришпорил коня и поскакал следом за гусаром навстречу сыну великого Конецпольского, которому сам верно служил.
Встретились как старые друзья. Конецпольский был в хорошем настроении, довольный своим походом. Победил ли крымских татар, или только устрашил их — слава одна.
Татары, напуганные армией Конецпольского, отступили на противоположный берег Дуная. Да, татары действительно боялись его армии, как и самого имени Конецпольского! Но ему достаточно того, что враг испугался появления его с казаками.
— Уважаемый пан староста, мы поймали казаков-бунтовщиков! — докладывал всадник, разыскав Конецпольского.
— Снова бунтовщики? Кто такие, гунцвот, чего они взбунтовались?
— Не вем! Говорят, что возвращаются от австрийского цесаря домой.
— Так почему вы их называете бунтовщиками? Отобрать оружие и отпустить по домам! — кричал Конецпольский, рисуясь перед Скшетуским. Ведь он — староста в этом крае! А староста имел право не только наказывать, но и миловать людей в его пограничном старостве!
Всадник галопом поскакал выполнять приказание.
Подъезжали к прибрежному хутору, из которого только утром выехал Скшетуский, терзаемый сомнениями и угрызениями совести. Он был смущен, порой невпопад отвечал Конецпольскому.
Вдруг к ним снова подскакал на взмыленном коне джура. Теперь из отряда гусар, который пробирался по прибрежным днепровским зарослям.
— Что за спешка, пан дозорный? — спросил Конецпольский, останавливая его.
— Полковника Хмельницкого задержали на хуторе! Собирался ехать в Боровицу, менять там коня. В хате хлопа гусары поручика Скшетуского схватили его… — сообщил джура, захлебываясь от радости.
16
Разгулялись ветры-вьюги, разгулялись бури, разгорались распри меж людьми. Даже на Среднем Днепре установилась настоящая зима. Поля и леса покрылись снегом, когда-то оживленные, торные дороги были непроезжими. Снежной зиме на Приднепровье не хватало хороших морозов.
Потоцкий не по собственному желанию отсиживался в каменном доме в Белой Церкви, зорко охраняемый жолнерами, хотя в это время никто и не нарушал его спокойствия в городе. Кривоносовцы рассеялись, словно сон, даже при разговоре с коронным гетманом о них никто уже не вспоминал.
Однако гетман не мог забыть своей стычки с ними. Он был рад, что никто не видел его унизительного бегства. Но сам-то он, наверное, никогда не забудет позорящих его военных неудач в этом неспокойном пограничном крае!
Сидя в одиночестве, он терзался мыслями, стараясь трезво оценить свое поведение. Вот до чего дожил, управляя страной, держа меч вместо скипетра власти. Теперь приходится надеяться только на крепкие стены, спасаясь от людей, которые при других условиях должны бы встречать его с хлебом-солью.
С хлебом-солью!..
Даже усмехнулся. Но не радость, а горечь проявлялась в этом смехе. Это скорее был упрек Потоцкого-человека Потоцкому — шляхтичу и коронному гетману.
Под впечатлением этих размышлений в Белой Церкви Потоцкий и писал письмо канцлеру Осолинскому:
«…Почти ежедневно ко мне приходят просители из местных жителей. С какими только жалобами не обращаются они, обиженные нашими панами подстаростами и государственными служащими!.. Поля, сенокосы, пасеки, зерно, да и все, что понравится нашим служащим, они отбирают у крестьян, а непокорных избивают или запарывают до смерти… Это может привести к очень плачевным результатам не только для милиции, которую могут уничтожить, но и для Отчизны, если разразится страшная внутренняя война, которая, как буря, может нагрянуть на шляхту…»
Потоцкий писал это письмо в Варшаву с намерением, чтобы о его содержании узнали и на Украине! На следующий день после того, как курьеры ускакали с письмом, о нем уже говорили на каждом перекрестке Белой Церкви. Спустя некоторое время об этом письме узнали в Кагарлыке, Терехтемирове и даже в Чигирине. То ли со страху, то ли руководствуясь здравым смыслом, коронный гетман хотел как-то обелить свою погромную акцию на Украине.
Коронный хорунжий Александр Конецпольский в то же самое время вместе с обоими Скшетускими и гусарами направился в Киев, оставив под началом Стефана Потоцкого большую часть своего войска. В помощь ему еще дал Самойла Лаща. Так хотел сам коронный гетман!
Богдан Хмельницкий в это время находился в заключении в Боровице. За селением был Днепр, на котором шуршал пока еще крохкий лед. Богдан ждал, когда замерзнет река, надеясь вырваться за Днепр, во что бы то ни стало ускользнуть из рук врагов. Жолнеры лишь ждали приказа коронного гетмана, когда и как казнить присужденного к смерти генерального писаря казачьих войск Богдана Хмельницкого.
Хотя судьба Богдана и находилась в руках карателей, он верил в свое счастье и напряженно думал о победе. Хмельницкий не знал, что еще кое-кто заботился о спасении его жизни.
А таких людей было немало, даже в полках реестровых казаков, которыми сейчас полновластно распоряжался полковник Барабаш. О смертельной опасности, грозившей Богдану, узнала и Гелена. Подстароста до сих пор держал ее в своем чигиринском доме, добиваясь от нее согласия на брак с ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74