И все же они спрашивали друг друга, выдвигали тысячи предположений, мучились тысячами сомнений, не зная, на чем остановиться.
Эрмелинде пришла в голову хорошая мысль.
— Как знать, — сказала она, — быть может, среди всех этих людей, собравшихся здесь, кто-нибудь может что-то о них сообщить?
— Это верно, — ответил граф, — я сейчас же велю расспросить людей, прежде чем они отсюда уйдут.
Выйдя на крыльцо, чтобы позвать управляющего, он тут же наткнулся на Тремакольдо, который никак не хотел уступить в споре. Увидев графа дель Бальцо, шут бросился ему навстречу. Сняв колпак и звякнув колокольцами, он отвесил поклон, в котором почтение смешивалось с насмешкой.
— А я как раз, — заговорил он, — спорил с этим живодером, который хотел выгнать меня взашей, как последнего негодяя, но я ведь нарочно приехал сюда, как только прослышал, что Отторино…
— Как? Ты что-нибудь слыхал о нем? Иди сюда, входи, — озабоченно сказал граф и, взяв Тремакольдо за руку, провел его в зал. Подойдя к Эрмелинде, он сказал ей: — Вот этот человек говорит, что знает кое-что о наших.
Жена графа бросилась к Тремакольдо.
— Скажите, — умоляюще проговорила она, — скажите, что вам известно? Вы их видели? Кто-нибудь вам о них говорил?
— О чем вы? Кто говорил? — недоуменно спросил Тремакольдо, удивленный тем, что все собрались вокруг него.
— Вы не видели Отторино и Биче? — взволнованно повторила мать.
— Нет, видеть не видел.
— А что-нибудь о них слышали?
— Да, я слышал в Сесто, что они еще не приехали к Кастеллето, и про себя решил — значит, попируем; и тогда я отправился сюда, правда немного поздно, но…
— А что говорили в Сесто?
— Да ничего… Так вот я и пришел сюда, а по дороге сложил песню в честь новобрачных.
— Но неужели никто их не видел и вы ничего о них не слышали?
— Никто, — отвечал шут и опять заговорил о своем: — Я еще в Беллано говорил, что они поженятся, так что у меня больше прав, чем у других, пропеть им свадебную песню. Вот поэтому я здесь. — Произнеся эти слова, он распахнул плащ, сунул руку за пазуху, вынул оттуда какой-то свиток и галантно вручил его Эрмелинде. Но, протягивая руку, он открыл весь свой левый бок; граф, стоявший рядом, заметил, что на поясе у него висит клинок, и сразу же узнал кинжал одного из оруженосцев, посланных с новобрачными до Кастеллето.
— Откуда ты взял этот кинжал? — испуганно спросил граф.
— Какой кинжал?
— Вот тот, который у тебя на боку…
Тремакольдо снял кинжал, протянул его графу и ответила
— Я купил его вчера у оружейника в Галларате.
— Что случилось? Что случилось? — спрашивала Эрмелинда.
— Это кинжал Риччардино! — воскликнул граф.
При этих словах его жена побледнела и затрепетала.
«Ну, видно, влип я в историю, — подумал шут. — Не пора ли уносить отсюда ноги?» Бочком, бочком он пробрался к выходу из зала, посмотрел на своего быстроногого коня, стоявшего на привязи у столба, посмотрел на распахнутые ворота, на опущенный мост и приготовился было уже задать стрекача, но потом сказал себе: «Нет, Тремакольдо повсюду может ходить с высоко поднятой головой. Я не хочу, чтобы кто-нибудь подумал, будто я замешан в разбое. Я останусь здесь и докопаюсь до истины».
Под градом новых вопросов шут смог повторить только то, что уже сказал. Но ему самому наконец стало ясно то, что с таким трудом укладывалось в его мозгу: он понял, что речь шла не более и не менее как об исчезновении Отторино, его жены и свиты, среди которой был и Лупо. Тремакольдо растрогало горе несчастных родителей. Помня, как добры были к нему Отторино и Лупо, предвкушая возможность новых приключений, которые неотразимо влекли в те времена людские души, особенно если речь шла, как в нашем случае, о какой-нибудь красавице, шут решил проследить тонкую нить, оказавшуюся у него в руках, чтобы отыскать пропавших и по возможности узнать их тайну. Он сказал Эрмелинде и графу о своем намерении с таким чувством, что оба были растроганы.
Граф горячо поблагодарил Тремакольдо за его предложение и сказал:
— А не лучше ли тебе взять с собой кого-нибудь из моих слуг? Амброджо, например; он — отец Лупо и одной из служанок Биче, которая тоже пропала вместе с другими. Человек он осторожный и храбрый, и ты сам понимаешь, что он с радостью отправится на поиски.
— Нет, нет, — отвечал шут. — Такие дела лучше делать в одиночку, с вашим слугой все будет только труднее. Я сам справлюсь. А если я что-нибудь узнаю, где мне вас найти?
— Условимся так, — ответила Эрмелинда, — мы останемся в Кастеллето еще на три дня, не считая сегодняшнего. Если господь смилуется над нами и поможет вам узнать хорошие новости, приезжайте скорее. Тогда ваш труд не пропадет даром, и мы не будем долго мучиться. Если же он захочет продлить наши испытания, то через три дня вы найдете нас в Милане. Послушайте, добрый человек, — продолжала она, — я понимаю, что, начиная столь милосердное дело, вы ищете иного вознаграждения… Но все же позвольте мне обещать вам, что отныне вам не придется больше добывать хлеб лютней.
— Благодарю вас, — отвечал шут, — но… к чему это? Говорю вам от всего сердца: не только хлеб, заработанный лютней, но и саму лютню, которая мне дороже брата, я готов отдать вместе с руками в придачу, лишь бы видеть вас довольной.
— Да вознаградит вас господь.
— Впрочем, если подумать, так это очень хорошо, что я могу использовать свою лютню и ради благого дела. Раз уж такое у меня ремесло, надо выполнять его со вкусом и изяществом, а также весело. Черт возьми! Где это видано, чтобы жонглер распускал нюни. Позор! Это же поношение колпака и лютни! — Тут он поклонился и ушел, напевая:
Менестреля видно сразу.
Прирожденный весельчак,
Может петь он по заказу,
Может петь и просто так
Смерть — и ту поднимет на смех
В песне, сочиненной наспех.
Граф бросился за шутом, догнал его в воротах и остановил, положив руку на плечо.
— Послушай, Тремакольдо, — проговорил он, — все это время, пока ты будешь стараться ради нас, тебе будет нужно… к чему скрывать… ведь ты не богат, и в этом нет ничего зазорного…
С этими словами граф хотел было сунуть шуту за пазуху кошель с деньгами, но тот отступил назад и спрятал руки за спину.
— Нет, — сказал он, — сейчас я ничего не возьму. Вернее, не сейчас, а вообще мне ничего не надо.
— Может быть, вместо денег ты хочешь чего-нибудь другого?
— Ни денег и ничего другого, ни денег и ничего другого Взгляните — разве я не богат? У меня остался еще кусок цепи, которую мне подарил Отторино. — И он показал несколько звеньев, висевших у него на груди. — Не будь у меня больше ничего, и этого хватило бы надолго, так что за меня не беспокойтесь. — С этими словами Тремакольдо вскочил на коня, выигранного им, а вернее, подаренного ему Арнольдо Витале в тот день, когда он состязался с ним на турнире, и медленно двинулся к мосту.
Вскоре опять послышалась его песня:
Для юнцов неискушенных,
Подражающих отцам,
И для старцев убеленных,
Подражающих юнцам,
Песню нужную подыщем.
Неудачника в счастливца
Эта песня превратит
И страдания ревнивца
Хоть на время прекратит.
И зажиточным и нищим
Песню нужную подыщем.
Выехав за ворота, шут свернул за бастион, так что вскоре слова его песни уже нельзя было разобрать…

Три дня прошли, не принеся никаких вестей, и несчастные родители вернулись в Милан, но Тремакольдо тем временем вовсе не сидел сложа руки Первым делом он отправился в мастерскую оружейника, который продал ему кинжал, и, притворившись, будто он хочет купить полное вооружение по поручению одного рыцаря, слово за слово, пригласил его для переговоров в харчевню. Там они выпили вместе кувшин доброго вина, и когда шут заметил, что его собутыльник слегка опьянел и стал болтлив, он притворился простаком и повел разговор вокруг да около, так что заставил своего собеседника, как говорится, развязать язык и выложить все, что у него было на душе.
Оружейнику было поручено продать этот кинжал вместе с кое-какой другой мелочью; поручил ему это его родственник — вассал и арендатор земель монастыря в Рескальдине. Тому, в свою очередь, эти вещи достались при разделе добычи, после того как однажды ночью были ограблены какие-то неизвестные ему всадники. Что сталось потом с пленниками; оружейник сказать не мог, так как попросту ничего не знал.
Услыхав все это, Тремакольдо хотел было немедленно броситься по горячим следам, но как явиться к родственнику оружейника, как расспросить его, не вызвав подозрений? Поэтому он всю неделю водил оружейника за нос, обещая со дня на день заключить с ним сделку, пока не настало воскресенье. Воскресенье было для соседнего городка местным праздником. Со всех окрестностей туда собирался народ, в нем устраивались всякие торжественные церемонии, игры, гулянья. Лучшего случая для шута не могло представиться: там, где шумел и веселился народ, — там был его дом родной. В субботу Тремакольдо с лютней на груди зашел за оружейником, и оба отправились в путь. По дороге он сумел расположить к себе оружейника, пустив в ход умильные и льстивые речи, которые проникли тому в самое сердце. Простак предложил шуту остановиться у своего родственника, и тот после долгих уговоров принял это предложение. Монастырский арендатор, которому оружейник представил шута как своего друга и заказчика, был рад приютить его в своем доме.
Вечером Тремакольдо пел, играл на лютне, откалывал коленца, каких присутствующим видеть еще никогда не доводилось. Проведя ночь в доме арендатора, наутро он как ни в чем не бывало вышел на площадь, чтобы заниматься своим ремеслом, а когда вернулся днем, то застал еще шестерых или семерых вооруженных людей, также приглашенных к обеду. Тремакольдо сразу же смекнул, в чем тут дело: это несомненно были соучастники хозяина в том деле, о котором ему так не терпелось разузнать. И он весь обратился в слух.
За столом ели, пили, хвастались, кричали, шумели. Тремакольдо все время прислушивался и приглядывался, ловил каждое слово, каждое движение, — ничего! Надо было что-то придумать, чтобы как-то помочь делу.
Но вот перед последним кубком на стол подали жареного павлина — это блюдо разрешалось лишь на рыцарских пирах, однако хозяин не боялся нарушать закон по большим праздникам, в кругу друзей и родных, когда хотел попотчевать гостей чем-нибудь особенным.
— Позвольте мне, — сказал Тремакольдо. — Нам, менестрелям, полагается первыми резать павлина, ибо мы пользуемся рыцарскими привилегиями, хотя сами и не рыцари.
С этими словами он вынул недавно купленный кинжал и с силой всадил его в тело лежавшей посреди стола благородной птицы, словно собираясь забрать ее себе целиком. Глаза всех сотрапезников устремились на это оружие, — высоко над птицей поблескивала серебряная рукоятка, а оставшаяся на виду часть лезвия сверкала золотой насечкой. Солдаты переглянулись, и кто-то тихо сказал:
— Точно такой же.
Тогда хозяин, подмигнув одному из гостей, сидевшему напротив, сказал:
— Кстати, а что сталось с теми двумя пташками?
— Залетная с гор, — отвечал тот, — до сих пор у нас в крепости, а другая — в новой клетке, но думаю, она долго не вытерпит и запоет.
«Понятно», — подумал про себя Тремакольдо, но и виду не подал, что услышал этот разговор.
Как только пир кончился и убрали со стола, солдаты пригласили своего нового знакомого и других сотрапезников выпить по бутылке вина в замке, до которого было рукой подать. Они отправились туда всей компанией, и в замке шут так хорошо пел и играл на лютне, так развеселил компанию своими шутками, канцонами и куплетами, что покорил всех. И когда к вечеру он собрался уходить, его заставили пообещать, что он снова вернется в следующее воскресенье, так как в замке всегда что-нибудь да праздновали, а в это воскресенье к тому же устраивали состязания. Тремакольдо обещал, но, прежде чем уйти, он, приглядываясь ко всему и вытягивая по полслова у каждого, убедился, что Лупо действительно находится в замке и сидит в темнице, которая выходит на ров с западной стороны.
С наступлением ночи наш шут, закутавшись в плащ, отправился побродить около замка. Он внимательно прислушивался и оглядывался, но вокруг не было ни души. Тогда он прошел вдоль рва к замеченному окошку, окликнул Лупо и постарался, чтобы тот его узнал, а потом сообщил ему, что пришел его вызволить. Окно, выходившее в поле, было защищено двумя толстыми решетками, в стене не было видно никаких других отверстий, и тут рассчитывать было не на что.
— Дверь моего каземата не очень крепка, — сказал Лупо, — и я мог бы выломать доску, отодвинуть засов и выбраться во двор, но что делать дальше? Придется начинать все сначала — ведь я все равно окажусь в замке с поднятыми мостами и охраной у ворот.
— Об этом уж позабочусь я, — ответил шут и добавил, что в воскресенье он снова придет в замок, но прежде еще раз навестит Лупо.
Хорошенько поразмыслив и взвесив все обстоятельства, Тремакольдо заказал два совершенно одинаковых шутовских костюма, а к ним — две причудливые шапочки с очень густой, сплетенной из шелка сеткой, которую можно было опускать на лицо, как забрало. Никто не увидел в этом ничего удивительного — ведь люди, чье ремесло заключается в том, чтобы смешить народ, могли рядиться во что угодно. В ночь на воскресенье Тремакольдо, взяв под мышку сверток с одним из костюмов и шапочкой, направился к темнице Лупо. Подойдя к самому рву, он с помощью длинного шеста передал все эти вещи Лупо и подробно рассказал ему, что он должен будет делать. Они уговорились обо всем, наметили место и время, условились о сигналах и пожелали друг другу спокойной ночи.
— Была бы канва, — сказал на прощание Тремакольдо, — а узор по милости господней появится.
Утром в воскресенье шут явился в замок в новом одеянии с забавной шапочкой на голове. Праздник там был в самом разгаре. Тремакольдо принялся петь, плясать, играть на лютне, выкидывать разные коленца, шутить и всячески потешать публику, то опуская сетку на лицо, то снова ее поднимая. Но вот наконец наступил час, назначенный для состязания, на которые солдаты из замка вызвали солдат из соседней крепости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43