«Итак, меня удостоил вниманием мой сиятельный племянник!» Затем он взял другое письмо, которое сначала отложил в сторону, вскрыл его и начал читать. Это было послание от Лодризио, его советника. С тех пор как Марко покинул Милан, Лодризио регулярно сообщал ему все городские новости. Не проходило недели, чтобы гонец не вез его писем или ответов Марко, написанных условным шифром. В них они плели новые сети интриг и советовались, что предпринять в зависимости от положения дел.
Как только пошли слухи, что император двинулся в Ломбардию, Лодризио принялся уговаривать Висконти выступить с мятежными германцами из Черульо и напасть на Людовика с тыла, как намеревался сделать когда-то сам Марко, а Лодризио тем временем поднял бы Милан и вышел бы навстречу императору с ополчением горожан, враждебных Адзоне и отнюдь не желавших пускать в город банды голодных грабителей императора. Но в то время Марко еще не был готов к этому. Он не настолько доверял бунтовщикам из Черульо, чтобы прямо повести их против их собственного германского императора. С другой стороны, тут как раз подвернулось дело с Луккой, от удачного исхода которого зависело, сможет ли он добыть нужные деньги, чтобы добиться привязанности и послушания немцев, чьим начальником он сделался.
Но стоит в предприятиях подобного рода упустить удобный момент, тот самый неуловимый, быстротечный момент, когда все идет как по маслу, момент, который нужно ловить на лету, — и дело оборачивается совсем по-другому. Пока Марко медлил, возникли новые неожиданные осложнения, предусмотреть которые было невозможно, так как они зависели не только от воли отдельных людей. Эти-то осложнения и перепутали нити заговора в Милане.
Любовь, которую миланцы питали к Марко, пошла на убыль, как только он перестал осыпать народ щедротами и с блеском разъезжать по Милану в сопровождении роскошной свиты рыцарей и оруженосцев. Он не устраивал больше шумных пиров, и из уст в уста больше не передавались его разящие шутки, сказанные на ухо приближенным, а затем разнесенные толпою, которой всегда льстит, если она может втихомолку уязвить кого-либо из сильных мира сего.
Богатые и влиятельные жители ломбардских городов, втайне ему сочувствовавшие, также были обескуражены тем, что время шло, а дело не двигалось с места. Им не нравились некоторые странности, которые появились в поведении Марко с тех пор, как он запутался в сетях любви. Предмет его страсти был еще не известен, но признаки ее уже всем бросались в глаза.
Марко мог бы опереться на священников, специально посланных для его поддержки папой Иоанном, но и они, заметив, что их друг не торопится покинуть Черульо, в то время как Людовик Баварский большими переходами стремительно движется к Ломбардии, почувствовали, что им надо найти союзника понадежнее, если они не хотят потерять все свое влияние в этих местах и попасть в руки Адзоне, который молчал, пока был слаб, но сразу бы все им припомнил, как только почувствовал бы силу с приходом императора.
Впрочем, духовенство могло не слишком утруждать себя поисками союзников: оно было уверено в своем будущем, но вот Адзоне чувствовал себя далеко не так спокойно. Ему было известно, что император приближается к Ломбардии с распущенной и бунтующей армией, что он вне себя от ярости и что зол он, как легко было догадаться, главным образом на него, на Адзоне, потому что Адзоне не выплатил денег, обещанных за его назначение наместником Милана, и, по всей видимости, сговорился с Марко, чтобы не дать бунтовщикам из Черульо вернуться под знамена императора. Дрожь пробирала нового владыку Милана; трепетали и оба его дяди, Лукино и Джованни, при мысли об этом мстительном, жадном, капризном человеке, который предал гибеллинов Италии и много месяцев гноил их самих в темницах Монцы. Они не могли без страха подумать о том, что им снова придется очутиться во власти его прихотей.
При таком положении дел уступки напрашивались сами собой; и действительно, Адзоне сделал первый шаг, распустив слухи о том, что он хотел бы примириться с церковью, и духовенство приняло его с распростертыми объятиями. Первое же их совместное решение сводилось к тому, что он должен решительно выступить против императора и всеми силами отстаивать свои земли. Так новый миланский владыка неожиданно обрел спасение там, где прежде готовилась его гибель: став другом церкви, он привлек на свою сторону те силы, которые раньше упорно враждовали с ним, и обрел в них надежную защиту.
Все это было уже давно известно Марко. Теперь же Лодризио извещал его в письме, что Милан спешно укрепляется, готовясь оказать сопротивление императору, а Монца, Лоди и другие города заявили, что скорей дадут разрушить себя до основания, чем откроют ему ворота. Что же касается их первоначальных планов, то теперь им опереться не на кого: все жители города сплотились вокруг Адзоне для борьбы с общим врагом. А потому Лодризио советовал Марко выждать и ни к кому не присоединяться. Если победит император, писал он, то, приведя к нему отряд германцев из Черульо, Марко мог бы стать его другом и получить от него титул наместника, который тот наверняка отнял бы у Адзоне в отместку за его мятеж. Если же дело обернется худо для Баварца, то Марко сможет сослаться на услугу, оказанную им победителю наместнику: ведь именно он увел отряд наемников из Черульо и не дал им прийти на помощь императору в трудную минуту.
Лодризио писал, что Марко может не беспокоиться: их замыслы не раскрыты, а примирение духовенства с наместником было далеко не полным и не совсем искренним. Он также советовал Марко продолжать сношения с кардиналом Бельтрандо дель Поджетто, с папским двором в Авиньоне и с Флоренцией, чтобы опереться на них в случае необходимости, как только будут приведены в действие нити заговора.
Кончив читать, Марко презрительно бросил листок на стол и сказал:
— Опять это притворство и двойная игра! Вот к чему старается он меня приучить! Нет, я не рожден для этого подлого века!.. И все же…
Но так и не закончив фразы, он взял со стола и развернул письмо от Адзоне. Племянник подробно сообщал ему, что произошло в городе, объяснял причины, побудившие его выступить против императора, просил его занять чем-нибудь германский отряд в Черульо, чтобы он не пошел на соединение с врагом, и быть посредником в примирении и заключении союза с некоторыми городами в Тоскане и Романье. В конце он просил советов о том, как укрепить Милан.
Остальные письма были почти одного и того же содержания: ломбардские сеньоры приносили в них свои извинения за вынужденное сближение с Адзоне и клялись в верности Марко, который горько усмехался, читая изысканные фразы, которыми старые друзья пытались прикрыть свою измену. Марко слишком хорошо знал цену людям, чтобы испытывать при этом ненависть или удивление. «Они решили, что я уже ни на что больше не годен, — подумал он. — Но когда они узнают, что я стал господином Лукки, а дела в Ломбардии пойдут на лад, они снова будут ласковыми и послушными».
Он велел позвать Пелагруа. Тот все еще никак не мог опомниться от изумления, найдя своего хозяина владыкой столь могущественного города, в то время как он представлял его себе главарем шайки разбойников в одном из ничтожных замков долины Ньеволе. Войдя в зал, он начал низко кланяться и только было заговорил о том, как он удивлен и рад, но Висконти, прервав его на полуслове, спросил:
— Ты видел Лодризио перед отъездом?
— Да, он сам вручил мне письма, которые я вам привез.
— В каких он отношениях с наместником?
— В наилучших: ведь все у него в руках. Представьте себе, ему поручены укрепления у Арочного моста, а ведь это, говорят, самый важный участок стены.
— Так, значит, миланцы решили всерьез показать врагу зубы ?
— И зубы и силу — стараются они вовсю.
— А как дела с оружием?
— Разобраны все запасы в лавках оружейников; работа не прекращается ни днем ни ночью; скоро должны быть готовы шесть новых баллист, восемь крупных камнеметов и уж не знаю сколько крепостных щитов; укрепляются бастионы и строятся новые большие башни из дерева На всех воротах вывешены флаги; при первом же ударе большого колокола сеньории все способные носить оружие соберутся в назначенных местах, и, меньше чем через час, на стенах будет сорок тысяч воинов.
При этих словах Марко вспыхнул от радости, глаза его заблестели, лицо озарилось отвагой. Он лучше, чем кто-либо, понимал, что этот единый порыв, охвативший всех горожан, приведет (если только это возможно) к росту популярности наместника и расстроит заговор, который он так долго и усердно плел; и все же достоинство родной земли, честь его любимого Милана были для него дороже всего остального.
— Послушай, — сказал он управляющему замком, — передай Лодризио — я ему сам об этом напишу, но ты тоже скажи, — чтобы он как следует укрепил бастионы у ворот Тичино, которые выходят к мельницам Тезинелло, иначе город останется без хлеба. Неплохо бы также перекрыть реку, чтобы затопить мост святого Эусторджо. А ты приготовься к защите моего замка в Розате на тот случай, если Баварцу взбредет в голову свернуть в ту сторону.
— Неужели, — отвечал неуверенно Пелагруа, — вы хотите выступить в открытую?.. Лодризио велел мне передать вам на словах…
— Я не спрашиваю советов у Лодризио, а тем более у тебя, — сказал Марко сурово. — Я приказываю, чтобы мои владения в Мартесане и Кастель Сеприо направили в Розате людей и продовольствие. Пусть Пелавичино возглавит солдат, а ты займись припасами. И запомните раз и навсегда: вам обоим придется плохо, если хоть один солдат Баварца вступит во двор замка. Десяток моих молодцов сможет в нем продержаться до тех пор, пока они не съедят всего, вплоть до последней клячи из моих конюшен.
Управляющий поспешил ответить, что он непременно выполнит все, что ему приказано. Тогда Марко жестом отослал его, и Пелагруа направился было к выходу, но не успел он дойти до двери, как Марко, передумав, позвал его обратно.
— А что слышно об Отторино? — спросил он.
— После того как вы его так отделали, он больше не появлялся в Милане. Говорят, что он приказал перенести себя в свой замок в Кастеллето и дней пятнадцать — двадцать залечивал раны. А сейчас ходят слухи, что он поехал к Баварцу и хочет перейти к нему на службу.
— Неправда! — решительно сказал Марко.
— Может быть, и неправда, — отвечал смиренно Пелагруа, — но кое-кто из миланцев уже перешел на сторону императора. Например, Джакобино ди Ландриано, и Уберто Брегондио, и Марино Бескапе, и…
— Кто угодно, но не Отторино! Это бесстыдная клевета, его хотят очернить!
Управляющий ничего не осмелился возразить. Немного погодя Марко спросил его уже более спокойно:
— А граф дель Бальцо? Он все еще в Милане?
— Да, в Милане. Он хотел было удрать в Лимонту, как только узнал, что Баварец идет на Милан и грозит ему осадой, но тут вышел указ, запрещающий выезд из города, — это чтобы народ не пал духом при виде сеньоров, бегущих из города.
— Так, значит, Отторино, — продолжал Марко, — не был больше в его доме?
— Вы можете быть уверены, что после турнира ноги его там не было. Должен сказать, что, получив от вас распоряжение, я подкупил одного из оруженосцев графа. Этот плут обходится мне в целое состояние, ну да ладно, он мой друг, и я узнаю от него обо всем, что происходит в этом доме.
Марко ничего не ответил, и мошенник продолжал:
— Если бы вам захотелось обезопасить себя от неприятных случайностей… и получить удовлетворение… вы можете рассчитывать на меня… я многое умею… И Лодризио велел еще сказать вам, что ваш разрыв с Отторино кажется ему опасным… И вообще этот юноша знает слишком много… Как бы он… не мешало бы заставить его молчать.
Висконти прекрасно понял, что хотел сказать Пелагруа, и ответил с улыбкой:
— Передай Лодризио, что он может спать спокойно: я хорошо знаю Отторино и ручаюсь, что где бы он ни был и что бы с ним ни случилось, он всегда будет мне верен. Он может меня ненавидеть, может желать моей смерти, но никогда не предаст меня.
— Да разве… я хотел сказать только… Да у меня никогда и рука не поднялась бы…
— Вот пусть и не поднимается, — ответил Марко и вдруг замолчал, словно хотел заговорить о другом, но не знал, с чего начать, чтобы не выдать себя. Наконец он с трудом произнес: — А что говорят в Милане о неизвестном рыцаре, который выбил из седла Отторино?
— Чего только не болтали! Кое-кто говорил, что это был сын Рускони; другие будто бы узнали в нем одного из рыцарей короля Роберта, но сам Отторино, едва придя в себя, сказал своим друзьям, что в Италии, кроме вас, нет рыцаря, который смог бы нанести такой удар.
— Но я его не искалечил? Ведь он уже выздоровел? — озабоченно спросил Висконти.
— У него не осталось даже шрама, и он очень быстро вновь обрел цветущий вид, так что графская дочка не понесла никакого убытка…
— А что с ней? — прервал его Марко.
— С кем?
— С Би… с той, о ком ты говорил, — с дочерью графа?
— После турнира она дней пять или шесть была между жизнью и смертью, прямо хоть причащай ее, но потом понемногу оправилась. Мать с отцом, которые души в ней не чают, ни на миг от нее не отходили — и хлопотали вокруг нее, и всячески заботились о ней, так что поставили ее опять на ноги. Сейчас она немного капризничает, как все избалованные дети, но это все пустяки.
Услышав, как насмешливо говорит слуга о девушке, о которой он и мыслить не мог без волнения и глубокой почтительности, Висконти не сдержался и, повысив голос, воскликнул:
— Не забывай, о ком и с кем ты говоришь, наглый мошенник! Иначе ты получишь за это от меня такой подарок, что не забудешь его, пока твоя голова будет сидеть на плечах! — С этими словами он повелительно махнул рукою.
Пелагруа, бормоча какие-то извинения, тут же выскочил вон, точно ошпаренный пес, хотя и надеялся, что хозяин позовет его вновь, чтобы с ним попрощаться. И тут он начал размышлять о словах Марко, пытаясь понять, чем вызван его гнев.
Как и все другие, он считал, что Марко видел в Биче лишь помеху для брака Отторино с дочерью Рускони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43