— Послушайте, — сказал лодочник предводителю, стараясь говорить погромче, чтобы его услышали все четыре солдата. — Значит, вы обещаете мне отпустить всех, кого захватили?
— Да, я обещал и отдам тебе всех, кроме священника: уж очень он мне надоел своими проклятыми проповедями. Я хочу пустить его на рассаду — посмотрим, как у него будет работать язык, когда мы закопаем его вниз головой.
— Нет, нет, — отвечал Микеле, — вы обещали мне всех.
— Ну ладно, получишь и попа, если твой клад будет стоить лишнего покойника.
Двое солдат, получившие приказ начальника, остались у входа на страже, а Беллебуоно, Микеле и два других копейщика спустились вниз по лестнице и оказались в маленькой каморке, в стене которой виднелась дверь.
— Если хотите, я пойду с вами, — сказал лодочник предводителю, — и покажу вам, где что лежит.
— Ах, мошенник, — отвечал тот, — там, наверное, есть потайной ход, через который ты хочешь дать тягу и оставить меня с носом, словно какого-нибудь дурака. Ну уж нет, подожди меня здесь с моими добрыми друзьями, которые составят тебе компанию… Солдаты, что бы ни случилось, не отпускайте его до моего возвращения.
Копейщики тут же поставили лодочника между собой, причем он не оказал ни малейшего сопротивления, а лишь промолвил, обращаясь к Беллебуоно, который с фонарем в руке направился к указанной двери:
— Да вы и сами не ошибетесь: как только пройдете вторую комнату, спуститесь по винтовой лестнице — и за четвертым бочонком увидите квадратную плиту…
— Да, да, я все помню, — отвечал Беллебуоно.
— Если хотите, я пойду с вами, — настаивал лодочник.
— Сам справлюсь!
Это были последние слова Беллебуоно, донесшиеся уже из второй комнаты. Потом слышно было, как он спускается по лестнице, свет от его фонаря стал слабее и наконец совсем исчез. Несколько секунд все было тихо, потом откуда-то снизу, из подвала, донесся глухой звук, словно упало что-то тяжелое.
Лодочник весь трепетал. Сердце, казалось, готово было выскочить у него из груди. Хорошо еще, что в каморке было довольно темно и его стражи не могли заметить, как напряглось его лицо.
— Что это там за шум? — спросили разом оба солдата, стоявшие по бокам Микеле. — Может, Беллебуоно споткнулся?.. Или уронил что-нибудь?.. А вдруг там засада?.. Пойдем посмотрим?
— Пойдем! Ой, нет, — он же велел подождать его здесь… А нужно будет, так он нас позовет.
Пока они так переговаривались, в двери, еле освещенный огарком, еще тлевшим в каморке, показался Беллебуоно и махнул рукой лодочнику; тот подошел к нему; они вполголоса обменялись несколькими словами, затем Микеле сказал громко, так, чтобы его услышали оба стороживших его солдата:
— Ну вот, я сдержал свое обещание, теперь вы должны сдержать ваше.
Они вышли все вместе и, забрав с собой двух часовых, стоявших снаружи, направились к церкви. Когда они шли по тропе, лодочник, замыкавший группу вместе с человеком, которого копейщики по-прежнему слушались как начальника, начал чистить рукоятку его меча, выпачканную кровью.
— Что ты делаешь? — тихо сказал тот, кому оказывалась эта услуга. — Лучше оставь как есть. В такую ночь не быть запятнанным кровью — это улика!
Они еще о чем-то пошептались и вдруг остановились. Лодочник подозвал четырех солдат, шедших впереди, и сказал:
— Послушайте, ваш начальник хочет спуститься на минутку к озеру, ему надо кое-что сложить в лодку, а потом он сразу же вернется назад. А пока вы пойдете со мной и отдадите мне пленников.
Тут человек, до сих пор только шептавшийся с Микеле, заговорил с солдатами:
— Поди сюда, Ринальдо, и ты, Винчигуэрра, и вы двое, — сказал он вполголоса и отсыпал каждому из них по горсти серебряных монет. — Вот вам для начала, а сейчас идите и отпустите пленников.
Сказав это, он спустился вниз по склону и исчез из виду.
Лодочник пошел дальше с четырьмя солдатами, и один из этих последних сказал своему товарищу:
— Ты слышал, как изменился голос Беллебуоно? Совсем на него не похож.
— Это от опущенного забрала, — отвечал тот.
— А скорей всего знаешь отчего? — сказал первый. — Это из-за ноши, которую он тащит под мышкой.
— Черт возьми! — вмешался третий. — Мы, солдаты, не очень-то часто такое видим. Пенки-то нам не достаются…
— А ведь было сказано, что он и с нами хочет поделиться? Верно? — спросил первый у Микеле.
— Дело в том, — отвечал лодочник, — что половину он по справедливости хочет оставить себе, а остальное, наверное, поделит между вами.
— Молодец, старик, — снова сказал первый. — И тебя тоже не годится оставлять без награды, потому что ты хороший человек, настоящий друг солдатам.
— Для себя я ничего не прошу, кроме того, что мне обещал ваш начальник, а если вы кое-что добавите, то это будет великая милость.
— Возьми, старик, возьми! — И каждый уделил ему малость из только что полученных монет. В эту минуту все они были щедры, так как надеялись получить гораздо больше при дележе добычи с Беллебуоно.
Вернувшись в деревню, они вошли в церковь; четверо копейщиков, передав приказ Беллебуоно, велели стражникам отпустить пленников и тут же перерезали путы, которыми они были связаны.
Как только их освободили и поставили на ноги, Винчигуэрра сказал лодочнику:
— Ну, ступай, добрый человек, мы с тобой в расчете.
Но когда Микеле уже пошел к горе вместе с освобожденными земляками, засыпавшими его в приливе радости сотнями вопросов, слух об этом необыкновенном происшествии разнесся по церковному двору, и отовсюду тут же сбежались солдаты, чтобы не дать пленникам уйти.
— Не может быть, чтобы Беллебуоно так распорядился! — кричали они.
— Нет, это правда. Он сам мне так сказал, и всем нам тоже, — отвечали четыре солдата.
— Нет, вы все врете! — еще громче вопил кто-то из солдат. — Перед тем как вы ушли, Беллебуоно задержался и шепнул мне на ухо: «Припаси-ка еще одну веревку: когда я вернусь, мы вздернем и этого мужлана».
— Но ведь он сам нам так сказал, — не сдавались четверо копейщиков, — он сам велел нам сделать все, что просит этот добрый человек, и освободить пленников.
— Нет, нет, не верьте! Здесь что-то не чисто! — кричали сбежавшиеся негодяи.
Кое-кто начал было уже вязать пленников и лодочника, как вдруг несколько человек разом закричали:
— Беллебуоно! Беллебуоно! Идет Беллебуоно!
В самом деле, все увидели, что к ним быстрым шагом направляется знакомая фигура в латах, с опущенным забралом и своим знаменитым копьем в руках. Врезавшись в середину толпы, вновь прибывший не стал тратить времени даром, а размахнулся тяжелой и крепкой дубиной и принялся без разбора раздавать направо и налево увесистые удары, изредка приговаривая или, вернее, цедя сквозь зубы:
— Ах, негодяи! Ах, негодяи!
Побитые смущенно и покорно пятились. Больше всех досталось тем, кто извинялся с самым заискивающим видом.
— Мы не поверили, что это вы так распорядились! Если бы вы сразу сказали… — оправдывались провинившиеся, но их предводитель продолжал без устали награждать ударами и правого и виноватого.
Подавив таким образом начинавшийся бунт, он подал руку священнику, жестом приказал остальным освобожденным следовать за собой и удалился вместе с ними по первой же тропинке, которая вела в горы, оставив солдат возле церкви в Лимонте, где они еще долго ломали голову, бродили взад и вперед, спорили и почесывались.
Когда спасенные прошли значительную часть пути, священник обернулся к своему избавителю, который все еще держал его под руку и помогал ему на подъеме, поблагодарил его от всей души и сказал, что теперь он может вернуться обратно, так как все они уже в безопасности. Остальные также столпились вокруг мнимого Беллебуоно и стали наперебой говорить, что они обязаны ему жизнью. Тогда последний, сняв шлем с головы, предстал перед всеми в своем истинном виде. Читатели, конечно, давно уже догадались, что это был Лупо.
Всю ночь и все следующее утро солдаты ждали возвращения Беллебуоно с гор, но ждали они напрасно; наконец четверо провожавших его в последнюю экспедицию снова зашли в знакомый нам домик, спустились по лестнице, по которой, как они слышали, спускался их начальник, попали в темную каморку, а оттуда в подвал, где и нашли в углу его бездыханный труп.
Тут-то и стало ясно, что мужичишка, как называли они лодочника, их провел, что в подвале, должно быть, скрывались люди — более того, они нашли тому явное доказательство: недалеко от трупа валялась куртка и плащ, оставленные одним из убийц Беллебуоно, который переоделся затем в доспехи разбойника и появился так среди монастырских солдат, обойдясь с ними уже известным нам образом.
Легко себе представить ярость и стыд избитых солдат.
— Ах ты подлый предатель! — кричали они с пеной у рта. — Попадись ты нам только…
Но «подлый предатель» был не так глуп: вместе со своей женой он укрылся в надежном месте, так же Как и все уцелевшие после этой ужасной ночи.
Шестьдесят копейщиков постояли еще дней пять в Лимонте, вымещая свою злость на жалких развалинах и безлюдных полях, но затем, после нескольких стычек с беглецами, возглавляемыми Лупо, отплыли наконец в Лекко, оставив человек десять удобрять опустошенные ими поля.
Весть об этом событии дошла до Милана, и Марко Висконти узнал о нем как раз вечером того дня, когда Отторино сопровождал его в поездке по городу, о чем мы уже рассказывали, — дня такого черного и мучительного, какого у него еще не бывало.
Аббат монастыря святого Амвросия, задыхаясь от бешенства, сам явился к нему во дворец и рассказал обо всем случившемся.
Этот аббат, приходившийся, как мы уже говорили, братом Лодризио Висконти, всей душой был предан Марко, использовавшему силы монастыря для своих, хорошо известных читателю целей, о которых, впрочем, сам аббат, втянутый в эти интриги братом, ничего не подозревал. Марко и Лодризио прекрасно понимали, что аббат не захотел бы порвать с антипапой и Людовиком Баварским, милостью которых он из простых монахов был вознесен так высоко, а потому считали благоразумным не посвящать его в свои тайны. Как бы ни был тебе близок человек, как бы он тебя ни уважал и ни боялся, все же нельзя ждать, чтобы он ради тебя срубил сук, на котором уютно устроился. И Марко достаточно знал людей, чтобы не требовать от них таких жертв.
Рассказав по порядку и с большим жаром обо всем, что случилось в Лимонте, аббат закончил так:
— И чего уж я совсем не ожидал, так это того, что все было подстроено нашим родственником и вашим приближенным. Да, да, эти взбунтовавшиеся мужики нашли себе защитника, который прикрывает их вашим именем.
Марко, не прерывая прелата, дал ему излить всю злобу, но при этих словах он почувствовал, что в нем поднимается гнев. Бросив на своего собеседника суровый взгляд, он сказал:
— В какое сумасбродство вы меня впутываете, мессер? Знайте, я не допускаю неисполнения моих приказаний, но и не потерплю, чтобы возводили напраслину на кого-либо из моих людей.
— Извините меня, — поспешно сказал аббат, заметив, что зашел слишком далеко. — Я имел в виду не кого-либо из ваших вассалов и упомянул вашего приближенного только потому, что негодяй у него служит, хотя вовсе этого не достоин. Это сын одного мерзавца, а яблоко от яблони недалеко падает.
— Короче! — сказал Марко.
— Это оруженосец Отторино, по имени Лупо, сын сокольничего графа дель Бальцо; именно он убил Беллебуоно. Я вам уже говорил, что рядом с трупом нашли куртку и плащ, не так ли?
— Да, вы мне это сказали.
— Так вот, выяснилось, что эти вещи принадлежат Лупо, и меня уверяют, что скоро он как ни в чем не бывало вернется в Милан, в дом Отторино. Впрочем, повторяю: я совершенно уверен, что Отторино тут ни при чем. Уже не говоря о том, что наши семьи связаны родственными узами, он знает о вашем милостивом ко мне расположении и, конечно же, постарался бы не причинять мне неприятностей. А кроме того, совершенно ясно, что этот мерзавец действовал на свой страх и риск: ведь он родом из Лимонты и хотел помочь односельчанам… Вот почему я пришел к вам просить позволения… просить вас, если вы разрешите…
— О чем же?
— Чтобы монастырь святого Амвросия как владетель Лимонты осуществил свое право сюзерена и покарал раба, нарушившего долг верности.
Марко, казалось, колебался, но его собеседник просил все настойчивее.
— Если бы оскорбление было нанесено мне, — говорил он, — я мог бы простить, но ведь вы видите, что тут затронуты честь и интересы монастыря…
— Ну да, конечно, та же старая песня, — перебил его Марко. — Но в конце концов делайте что хотите: мне-то что за дело до ваших забот?
— Я обращаюсь к вам, чтобы показать все мое почтение и благодарность за ваши бесчисленные милости, — продолжал аббат. — Не думайте, что я забыл, кому я обязан своим саном.
Марко и в самом деле уговорил Людовика Баварского назначить его аббатом, но к его недавнему возведению в кардинальский сан не имел никакого отношения. Этот сан был дан ему антипапой Пьетро Корвара, который, видя, что почва с каждым днем все более уходит у него из-под ног, наделял своих приближенных чинами, титулами, привилегиями и всем, что не требовало звонкой монеты, вовсе не водившейся у него в казне, стараясь таким образом заполучить больше друзей, сторонников или просто товарищей по несчастью.
Однако Марко принял эти восхваления как должное, отнюдь не беспокоясь о том, что его заслуги вовсе не стоили таких благодарностей, и аббат отбыл с почтительными поклонами, предлагая и ему и его друзьям услуги — свои собственные, всех монахов и всех монастырских вассалов.
Это новое происшествие еще больше настроило Марко против Отторино. Хотя при аббате он и сделал вид, что оскорблен даже возможностью подозрения, что кто-то из его приближенных имел касательство к этому делу, но про себя твердо решил, что в любом случае Отторино не мог оставаться совсем в стороне и что Лупо хотя бы посвятил его в свои планы. Он подумал также, что и близость Отторино к дому графа дель Бальцо могла внушить ему мысль помочь обитателям Лимонты. Это заставило его вспомнить о Биче, и он почувствовал, что гнев и ревность наполняют его душу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43