Каждый год в Унду приезжали демобилизованные из армии парни, и он уговаривал их поехать учиться на курсы или в рыбопромышленный техникум. Парни учились, возвращались в село и требовали работу по специальности. Председатель обещал им в скором времени тральщики, а пока ставил на бота и доры.
Правление подкапливало средства на счету. И вот наконец колхозные мотористы, рулевые, шкиперы покинули деревянные бота и доры и стали плавать на арендованных кораблях. Колхоз вышел в районы глубьевого лова.
А старые рыбаки вроде Дорофея, Офони Патокина да Андрея Котцова плавали на малых судах, зная, что теперь решающее слово за молодыми.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1
Родион Мальгин, рекомендованный Панькиным еще в сорок пятом году на работу в сельсовет, пришелся там, как говорится, ко двору. Односельчане привыкли к своему однорукому худощавому и на вид несколько флегматичному предсельсовета, каждое утро неторопливо шагающему от своей избы на работу с неизменной полевой сумкой, заменяющей ему портфель. Главным предметом в этой сумке была тетрадь, в которую после каждых выборов Родион аккуратно записывал для себя наказы избирателей. Против каждого наказа стояла пометка: выполнено или в стадии выполнения. А против иных наказов пометки не было, значит, ими еще предстояло заняться.
С течением времени характер наказов менялся. В первые послевоенные годы они касались, к примеру, ремонта школы, обеспечения нуждающихся учеников обувью и одеждой, пенсионного дела и снабжения дровами семей погибших фронтовиков. Наказы по тому времени были трудными и выполнялись с большими усилиями. Теперь жить стало легче, и характер наказов изменился.
На последних выборах ундяне настоятельно просили сельсовет отремонтировать дороги и мосты, а по улицам села проложить деревянные тротуары, потому что в слякотную пору тут ни пройти ни проехать. Однажды возчик Ермолай, уже изрядно постаревший, отправился в магазин за хлебом и увяз по дороге так, что на рыбкооповское крылечко взошел в одном сапоге, а другой, грязный до невозможности, выловленный из топкой лужи, надел только после того, как вылил из него воду. Родион, отложив все дела, занялся благоустройством.
Но как выполнить этот наказ, если у сельсовета нет ни рабочих, ни тягла, чтобы заготовить и привезти лес, распилить его на пилораме да сделать мосточки? И председатель сельсовета обратился за помощью в колхоз.
Панькин, выслушав его, замахал руками:
— Сейчас никак невозможно! Лес нужен для артельного строительства, пилорама занята вырезкой брускового материала. И чего тебе приспичило заняться улицами? Ну, дедко Ермолай забрел в лужу сослепу. А другим-то ведь можно ее и обойти. И куда нам ездить да ходить по мощеным да присыпанным улицам? От избы к магазину и обратно? Повремени с этим делом.
Родион согласился подождать до конца лета, а потом снова напомнил Панькину о бревнах. Председатель насупился, по привычке поскреб седой загривок и упрекнул:
— Тоже мне сельсовет! Ничего-то у тебя нету. Только усы да сумка! Когда перестанешь просить то одно, то другое?
— Никогда, — отрезал Мальгин. — Не для себя стараюсь, для твоих же колхозников. А усы да сумка разве плохо? В усах, к примеру, вся мужская красота да сила.
— Так уж и вся, — Панькин перешел на шутливый тон. — Бабы-то, поди, другую силу уважают. Усов-то им хоть век не будь…
— Ну, а что касается сумки, — Родион похлопал ладонью по лоснящейся от долгого употребления кирзе, — здесь у меня хранится тетрадь, а в ней записаны наказы избирателей. Между прочим и наказ о благоустройстве села. И, если говорить начистоту, то у меня, окромя всего прочего, есть еще и власть. Этой властью я вас, Тихон Сафоныч, (он хотел было употребить слово заставлю, но сдержался) попрошу помочь нам, потому что заготовка леса дело такое, что одними воскресниками нам его не осилить.
Он подцепил длинными пальцами сумку за ремешок и пошел к двери. Панькин сказал вдогонку:
— Власть употреблять надобно с толком.
— С толком и употребим, — обернулся Родион. — Вы, Тихон Сафоныч, сегодня приходите в пять на исполком. Там и решим.
На заседании исполкома сельсовета, которое устроил Мальгин по вопросу благоустройства, Панькин оказался в меньшинстве. А на другой день сельсоветская курьерша принесла в правление колхоза решение, по всей форме отпечатанное на машинке (Панькин знал, что Родион тыкал одним пальцем в клавиатуру, машинистки у него не имелось) и скрепленное для большей убедительности гербовой печатью: Обязать председателя колхоза Путь к социализму тов. Панькина Т. С. заготовить, а с наступлением санного пути и вывезти сто кубометров круглого леса и распилить его на пилораме для благоустройства улиц в с. Унда.
Панькин возмутился столь решительными действиями Мальгина и схватился за голову: Все только и пишут: обязать! Рыбакколхозсоюз — обязать, райком — обязать, райисполком — предложить, первичная парторганизация — обязать… И кого? Да все того же Панькина. Теперь вот и Родька, дьявол однорукий, его, Тихона Сафоныча, протеже, бумагу пишет обязать и никаких Ну и дела! Но ничего не оставалось, как выполнять решение.
Поднатужился колхоз и все же заготовил, вывез и распилил на тес бревна, а Родион со своим сельсоветским активом поднял народ на воскресники. За лето вечерами проложили по главной, да и боковым улицам мосточки.
Несмотря на конфликты, возникающие иной раз между сельсоветом и Панькиным на деловой основе, в личных отношениях Мальгин с Тихоном Сафонычем были на дружеской ноге.
Первое время предсельсовета чувствовал себя на этой должности неуверенно. Мешало то, что окончил он, по его собственному признанию, четыре класса да коридор. Курсы советских и партийных работников, на которые он ездил в Архангельск вскоре после избрания на председательский пост, дали ему многое. Но с грамотой было туговато.
На помощь пришла Августа. Она вечерами заставляла мужа писать диктанты, как в школе. Она четко произносила тексты из книг, а он записывал, стараясь правильно расставлять знаки препинания, и любовно поглядывая на жену. Совсем как в юности, когда Августа работала в библиотеке, а он приходил за книгами и, не таясь, любовался ею. Она, бывало, сидела за барьером в накинутой на мягкие плечи шубейке и что-то писала. А он стоял рядом с книгой в руках и смотрел на ее глаза в опуши светлых ресниц, на крупные завитки волос у висков и с каждым днем влюблялся все больше. Сколько же времени прошло? Много… Войну пережили, дети поднялись…
Августа с раскрытой книгой тихонько расхаживала по комнате в мягких оленьих туфлях, во фланелевом халате и шерстяном платке, наброшенном на плечи. Платок ей прислал Тихон из Владивостока: Оренбургский, носи на здоровье. Своей жены нет, так хоть братневой подарю. Родион испытал платок через обручальное кольцо — не прошел. Значит, не оренбургский, — сделал он вывод. — Оренбургские легко продергиваются через колечко… Ну да ладно, хороший платок, мягкий.
Иногда Августа сажала за стол дочь Светлану, теперь уже пятиклассницу. Хоть текст бывал для нее и труден, она все же по примеру отца старалась вовсю.
Августа в последнее время пополнела. Однако полнота была умеренной и даже шла ей, по крайней мере, так говорил муж. Лицо у нее хранило прежнюю молодую свежесть и чистоту, а глаза — блеск и живинку.
Сын Елисей учился в школе-интернате в соседнем селе Долгощелье. Уезжал туда в конце августа и появлялся дома в зимние каникулы. Он был очень похож на своего дядю Тихона — и ростом, и ухваткой, и веселым нравом. А Тихон еще с войны остался на Тихом океане, ходил на торговом судне капитаном и раз в месяц писал домой письма. Он до сих пор не женился. Довоенная его любовь, дочь архангельского капитана Элла, в сорок пятом уехала в Ленинград учиться в университете, там вышла замуж, и след ее затерялся. Тихон больше в письмах не вспоминал о ней. Он сожалел, что ему приходится жить вдалеке от дома и тосковал по родным местам. Родион звал его в Унду.
Сам Родион теперь вроде бы и забыл о том, что он когда-то плавал на шхуне и ботах, тащил из моря снасти, стоял у штурвала парусника, а по веснам выходил на лед бить тюленей. Прошлое напоминало о себе иной раз по ночам, когда он вдруг испытывал тягучую, как дым от тлеющего смолья, бессонницу. Однажды, заснув лишь под утро, он увидел необыкновенный сон, надолго оставивший у него ощущение радости и вместе с тем грусти.
…Синее, синее море, какое в этих широтах бывает редко. Оно скорее напоминало южный тропический океан. Волны неторопливо бежали вдаль, и там, впереди, из воды поднимались стены и башни сказочного замка. Над ними — яркая и какая-то тревожная заря. И мимо стен крепости плыла шхуна при полной парусной оснастке. Паруса высились ярусами до самого клотика. Когда шхуна подошла поближе, Родион увидел отца. Он стоял в носу, на палубе, и смотрел вперед, молодой, кудрявый, веселый. Отец вдруг крикнул:
— Родька-а-а!
— Батя-я-я! — отозвался Родион и почувствовал толчок в бок.
Августа спросила со сна:
— Ты чего кричишь?
Родион тихонько вздохнул и закрыл глаза.
Но парусник исчез…

2
Панькин не любил засиживаться в своем кабинете из-за телефона. Тот с самого утра начинал бить по нервам настойчивыми звонками то из Мезени, то из Архангельска, то с производственных участков. Звонили иной раз и по пустячному поводу, но на все звонки приходилась отвечать, все объяснять, а иногда и в чем-то оправдываться. Когда Панькин уходил из конторы, по телефону разговаривала Настя-секретарша, русая девушка с меланхолическими серыми глазами, опрятно одетая и весьма деловитая, или Окунев, заместитель Панькина по сельскому хозяйству. У него горячее время бывало летом, а в остальные дни он обычно сидел в конторе. Он и говорил по телефону, проявляя известную находчивость. Колхозники за глаза в шутку называли Окунева телефонным председателем.
Но все же было заведено, что утром Панькин должен сидеть за своим столом, и люди знали, что застать его тут можно лишь спозаранку. Они несли ему свои заботы: тому наряд подписать, тому накладную, тому наложить визу на заявление о выдаче денежного аванса, у того крыша прохудилась — просит тесу. Кто не мог выйти на промысел по болезни — дай ему работу на берегу. А то еще и жены придут жаловаться на запивших ни с того ни с сего мужей… Словом, Панькин крутился с посетителями целое утро.
Когда текущие вопросы были решены и кабинет пустел, он облегченно вздыхал, открывал форточку: Накурили тут, табакуры — и брал фуражку, чтобы исчезнуть из конторы до вечера.
На этот раз ему вовремя ускользнуть не удалось: пришел доложить о рейсе на Канин Андрей Котцов, вернувшийся на Боевике вчера поздним вечером.
— Здравствуй, Андрей. Как сходил? — спросил Панькин, бросив на фуражку, сиротливо висевшую на гвоздике, тоскливый взгляд: Сейчас еще кто-нибудь нагрянет, а надо бы пойти на стройку, поругать мужиков за то, что плоховато проконопатили пазы с восточной стороны.
Котцов, отоспавшийся, свежевыбритый, в новеньком ватнике и цигейковой шапке прежде чем ответить закурил. Панькин поморщился, сам уж давно бросил это занятие.
— Сходили благополучно, — ответил Котцов. — У двигателя надо менять кольца. Компрессия слабая…
— Уже? — воскликнул председатель.
— А чего удивляетесь, Тихон Сафоныч? Еще ведь не было судно в ремонте, а плаваем уже три навигации. Вечного-то двигателя еще не изобрели.
— Ладно. Как рыбаки добрались?
— Благополучно. Назяблись только. Сугрев под парусиной не велик. По очереди в кубрик лазили к печке. А Фекла-та бессменно на камбузе кашеварила. Ей-то было тепло.
— Высадка хорошо прошла?
— Вошли в реку, как обычно, с приливом. Выбрались с полной водой. На обратном пути шторм застиг. Как раз посреди губы. Но ничего, сошло благополучно.
— Ну, спасибо. Теперь отдыхай. Пару дней тебе даю. Насчет ремонта будем думать. Сперва надо судно осмотреть и, как должно, составить дефектную ведомость.
Сказав это, Панькин уловил чутким слухом шум мотора и посмотрел в окно. На улице подморозило, ночью выпала пороша.
Котцов тоже прислушался.
— Никак самолет? — сказал он.
— Пожалуй. Чубодеров летит… Подмерзло, сесть можно, вот и решил нас навестить. Пойду на посадочную площадку. — Панькин надел фуражку и — вон из конторы.
Аэропорта в Унде еще не было. Имелась только грунтовая посадочная площадка да халупка об одном оконце, где стояла радиостанция и продавали билеты. Самолет АН-2 летал нерегулярно — мешали погодные условия и слабый неплотный грунт посадочной полосы, размокавший при первом дожде. Благоустроенный промежуточный аэропорт был еще в проекте.
Водил самолет местный ас, известный всему побережью Чубодеров, молодой расторопный пилот, которого Панькин любил и уважал, хоть и называл его иногда в шутку продувной бестией. Водить с ним дружбу был расчет. Чубодеров всегда выручит: привезет из областного центра не только почту и пассажиров, но при необходимости и запчасти в мешке, пакет от начальства, а обратным рейсом заберет посылку для знакомых.
Когда Панькин подошел к самолету, Чубодеров уже вылез из кабины, пожелал всего хорошего прибывшим пассажирам и наблюдал за выгрузкой почты. Рядом стоял молодой парень в солдатской форме с погонами сержанта. Завидя председателя, Чубодеров помахал рукой.
— Э-геей, Панькин, привет!
— Здравствуй, здравствуй, орел наш! — Панькин, подойдя, осведомился: — Чего привез?
— Все, что надо. И между прочим, новую кадру тебе.
— Какую кадру?
— А вот сержанта. Демобилизовался. Хорош будет рыбак!
Панькин глянул на парня из-под лакированного козырька и радостно воскликнул:
— Ванюшка! Уже отслужил?
— Отслужил. — Парень взялся за чемодан.
— Ну молодец! — искренне обрадовался Панькин. — В каких частях был?
— Танкист. Механик-водитель.
— Молодец! — повторил Панькин. — Спасибо, Чубодеров!
— Рад стараться! — выждав, когда на смену выгруженной почте в самолет сложат мешки и посылки из Унды, пилот полез по стремянке в кабину. — Что там, в Архангельске, передать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80