Дальше шла короткая запись, «перстень, сапфир.., деньги в банке… 3.2Р715.4.2Р915».
— А это что? — не поняла подруга.
— Какой-то шифр… Может, в камере хранения?
— Там буква в начале. И всего три цифры, насколько я помню, — рассуждала Клава.
— Слушай, а может, это депозитарий в банке?
— Может, только в каком?
— Не знаю, — сказала я и посоветовала:
— Перепиши-ка эти цифры на всякий случай.
Подруга нацарапала их моим карандашом на пачке чая. Я стала читать записи дальше:
«…послать цветы, она любит белые розы».
— А ты говоришь, нет романтиков. Клава, зачем тебе стихи, если дарят розы?
— Розы! А сапфиры? Как ты думаешь, эта запись означает, что он вел учет подарков?
— Не знаю, похоже. Давай посмотрим дальше. — Я опять принялась читать вслух:
«Перстень с сапфиром ей понравился. Она порхала весь вечер, как бабочка, счастливая и веселая. Я смотрел на нее и думал о том, как приятно, оказывается, дарить подарки. Не помню ни одного подарка в детстве, мне покупали кое-какую одежду, остальное приходилось добывать самому. Все в школе и в поселке боялись связываться со мной. Я никогда не показывал свои приобретения родителям, а они и не интересовались, откуда что берется. Папаша был вечно пьян, а мать, наверное, об этом не задумывалась. А теперь я смотрел на радость другого человека и чувствовал себя счастливым, как будто я не…» Запись обрывалась. Я поискала продолжение, но его не было. Следующая страница начиналась со слов: «…я сойду с ума. Я понимаю, что другого выхода не было, концы нужно было обрубить, или он, или я».
— Ого! — оживилась Клава. — Что бы это значило? Дай-ка дальше я почитаю, а ты чай попей.
— Да он остыл уже, пойду чайник включу.
Мне кажется, что чтение затянется не на шутку, особенно с твоими комментариями.
— Ну давай, и баранки прихвати, я про них совсем забыла. Там в буфете, в коробке из-под голландского печенья.
— Хорошо, сейчас вернусь.
Я отправилась в дом. Галопом пронеслась по кухне, щелкнула чайником и полезла в буфет. Металлическая коробка из-под печенья сразу бросилась в глаза. Открыв ее, я с удовольствием хрустнула свежей баранкой. А голландское и датское печенье в этих банках напоминает детские куличики из песка, и не только по виду. По-моему, его покупают только из-за банок, чтобы было куда складывать всякую всячину. Лично я руководствуюсь этими соображениями.
Схватив закипевший чайник, я ринулась во двор. Клава читала, беззвучно шевеля губами. На меня она не обратила внимания. Я демонстративно поставила чайник на стол прямо передней. Она вздрогнула и, подняв глаза, произнесла трагическим шепотом;
— Тут такое! Я сейчас тебе зачитаю пару отрывков… Мне тоже чай налей, — сказала она, наслюнявив палец, чтобы перевернуть слипшуюся страницу.
"За что мое детство было растоптано и изгажено моими родителями? Матерью, которая вызывала у меня отвращение, и отцом, вспоминая которого, я до сих пор задыхаюсь от стыда и злобы. Я словно опять сижу под лестницей подъезда и размазываю по лицу слезы и грязь, отчаянно пытаясь не слышать его пьяные хриплые крики и смех пацанов на улице, бросающих в него гнилую картошку. За что моя жизнь началась в этой клоаке? Что же такое должна была совершить человеческая душа в предыдущем воплощении, если верить в бессмертие, чтобы ее следующая жизнь зародилась в чреве такой женщины — слабой, беспринципной, жадной. И почему же мне не дали шанса совершить нечто доброе на этой земле?
Доброта. Самое лицемерное понятие в этом мире.
Ее нет, есть только жалость и корысть".
— Клава, я не психолог, но мне кажется, что Эдипов комплекс в его случае не имел места.
Клава согласно кивнула:
— Да, у него большие проблемы с родителями, но это не самое страшное. Как тебе вот это?
«Почему мне жаль его, этого паренька-водилу? И не жаль тех двоих, которых я убил? Каких звали? Байкер и Кабан. Интересно, как быстро нашли Байкера в туалете уфимского аэропорта и нашли ли Кабана в лесу на трассе в четырех километрах от Уфы? Кто их оплакивал? Кому их уход причинил боль? Отличались ли их родители хоть чем-то от моих? Или были еще равнодушнее и тупее? Помню, как моя мать передала мне в колонию десять пачек „Примы“ и два литра своего вонючего пойла, которое она гнала и которым торговала сутки напролет. Стены квартиры, в которой я, рос, как болотный сорняк, впитали этот кислый запах. Другие матери привозили своим сыновьям вязаные шерстяные носки и белье, еду и деньги. Моя же передала то, что ей ничего не стоило. Она плевала на то, что из-за простуженных почек я мочился кровью и гноем и не пил эту мерзость, которая воняла женщиной, родившей меня на свет. Она ведь даже не плакала в зале суда. Мой переезд в колонию означал, что ей не придется видеть меня каждый день и читать в моих глазах ненависть к себе. Да что она вообще могла читать?»
Клава посмотрела на меня.
— Ну это просто жуть! Сейчас будут перечисляться трупы, а что мне особенно нравится, с указанием места захоронения, — не выдержала я.
— Да нет, тут опять лирика. Слушай.
«Мне порой кажется, что она — фея из моих детских грез, которая влетела в мою жизнь, чтобы уже на закате дней я познал, что такое счастье. Иногда мне даже страшно бывает дотронуться до нее, а вдруг она исчезнет и никогда не вернется? Девочка-мечта, которой не суждено было сбыться ранее» когда я был молод. В моей молодости не было счастья, не было любви. А теперь я уже боюсь любить, слишком часто я сам предавал, чтобы кому-то верить до конца. Моя первая любовь пришла с опозданием лет на сорок, задержалась где-то в пути. А я в это время жил так, чтобы окончательно отрезать ей дорогу к себе.
Моей первой женщиной стала прачка в колонии, дебелая бабища лет сорока пяти, румяная и пахнущая хлоркой. К ней бегали не все, только избранные. Денег она не брала. Уже сейчас я понимаю, что женщина эта была недолюбленной и истосковавшейся по чьей-то ласке, вот и получала ее от осиротевших волчат, в большинстве своем не знавших материнского тепла… Она была терпеливой и доброй, я вспоминаю ее с благодарностью…"
— Да у нашего автора и юность соответствующая. Похоже, из колоний он не вылезал.
— Ляля, на, сама почитай, а то ты сейчас все баранки съешь.
— Это нервное, ты вон мой карандаш грызешь.
— Да? — Клава внимательно посмотрела на огрызок, бывший когда-то моим новым французским карандашом. — А я думаю, почему вкуса не чувствую…
«Иногда мне кажется, что лишь недавно я начал распознавать голоса птиц и замечать пробуждение природы весной, чувствовать запах дождя и любоваться закатом. Неужели я жил до этого на другой Земле или в другом измерении? Почему я не замечал красоты вокруг себя».
"Ну почему во сне я постоянно вижу его глаза? Встревоженные глаза еще мальчишки, но уже отца троих детей? Ведь я не успел рассмотреть его глаз и испуга в них. Так почему же теперь мои сны заставляют меня вновь и вновь вглядываться в их свинцовую глубину? Чтобы увидеть там свое отражение?.. Его младшему сыну уже больше трех лет, и он не успел увидеть своего отца.
Это лучше, чем видеть такого отца, как мой. Его сын счастливее меня! Я — чудовище, израненное № безжалостное… Вот почему мне нестерпимо хочется выть на полную луну…"
— Клава, тебе не кажется, что здесь речь идет о том пареньке-водиле, как его называет автор?
— Там, где он описывает убийства в Уфе?
— Да.
Я перелистала странички и нашла упомянутую запись.
— Получается, что здесь описывается убийство уже троих, и все это произошло в окрестностях Уфы. Жаль, что у нас нет возможности просмотреть тамошние газеты, мне кажется, мы бы нашли кое-что в рубрике «Криминальные происшествия», это позволило бы сделать некоторые предположения. Так, что у нас дальше?
«Денег было так много, что я невольно оглядывался по сторонам, и мне казалось, что все вокруг видят, сколько их у меня. Говорят, что не в деньгах счастье, и мне хотелось проверить это на собственном опыте Первое время я вел себя осторожно и скромно, но город был незнакомым и у меня начало сносить крышу… Рестораны, проститутки… Да, счастье не в деньгах. Будет то, что написано на роду. Счастье не спрятано в денежных мешках, в карманах дорогих шмоток или в багажнике крутой тачки. Оно где-то рядом и далеко одновременно. Полюбила бы она меня без денег? Зачем я в сотый раз задаю себе вопрос, ответить на который так и не смогу. И все равно я счастлив…»
— Я тоже была бы счастлива с большими деньгами, — сказала Клава.
— Клава, ты подумай, может быть, из-за этих денег и произошли все эти убийства! Ты бы убила ради денег?! Не выдумывай!
«Как хорошо, что я встретил ее сейчас, когда могу дать ей все, а она радуется как ребенок. Она и есть еще ребенок, а я старик рядом с ней. За что она меня полюбила? Что это: награда за мою безрадостную жизнь или наказание? Вдруг она разлюбит меня? Нет, лучше умереть раньше, не дожить до этого дня…»
— Значит, денежки он начал тратить ради этой загадочной красавицы, — сказала я.
— Вот видишь, он не для себя старался. Как говорят французы: шерше ля фам! — Клава попыталась объяснить мотив содеянного.
Мы стали читать дальше…
«Сегодня утром я проснулся раньше и долго любовался ее прелестью. Спящая, она еще прекраснее! Я сидел и ждал, когда она откроет глаза и солнечный свет отразится в их голубизне…»
«Я чувствую, что меня ищут. Так дикий зверь чует, когда за ним идут по следу. В жизни, из которой я пришел, того, что я сделал, никогда не прощают. Если меня найдут… Но ведь не нашли же за три года…»
— Жить и бояться т-г никаких денег не надо! — вздохнула я, а подруга молча кивнула.
«Сегодня опять звонила эта женщина. Она не может понять, что я не отдам ей замок моей принцессы…»
— А это кто, его бывшая жена?
— Впечатление такое, что жены у него никогда не было. Помнишь, как он про любовь пишет? — спросила я.
— Наверное, ты права, — глубокомысленно заключила Клава. — А может, все не так страшно? Может, человек все это сочинял на досуге?
— Знаешь, по-моему, это никак не тянет на рукопись книги, — высказала предположение я.
— Порой люди такой литературой увлекаются… — с видом бывалого критика сказала подруга. — Не куртуазный роман, конечно, но за нечто среднее между «Преступлением и наказанием» и «Любовником Леди Чаттерлей» сойдет.
— Да нет же, — упорствовала я. — Это не художественное произведение, это чьи-то откровения, разве ты не чувствуешь?
— Все-таки, дневник?
— Именно!
Клава как-то странно уставилась на меня, в ее глазах появились хорошо знакомые мне огоньки. Так бывало всякий раз, когда на подругу снисходило озарение.
— Я поняла, Ляля, — почему-то заговорщицки прошептала она. — Это дневник пропавшего хозяина дома.
— Совсем необязательно.
— Да ты раскинь мозгами хорошенько, все сразу становится понятно. Человек построил такую громадину, деньги у него были. Теперь это совершенно ясно.
— И что?
— Ничего. Просто теперь все ясно.
— А мне кажется, все еще больше запуталось. Получается, что он преступник?
" — Нет, ловец бабочек! Если деньги украдены, значит, их кто-то ищет Он ведь тоже так думал?
— Кто ищет, тот всегда найдет, — брякнула я.
Мне казалось, что я даже вижу, как в Клавином мозгу происходят сложные мыслительные процессы, импульсы встречаются, отталкиваются друг от друга, ищут новые пути в лабиринте и…
— Ляля, мы в опасности, — неожиданно заключила она. Я поняла, что подруга не шутит. — Кое-кто очень многое дал бы за эту книжонку.
— — Но мы торговаться не будем, — предположила я.
— У нас отберут ее бесплатно и на всякий случай отрежут нам руки-ноги, чтоб меньше лазали по чужим домам.
— И кое-кому язык, чтобы не несли всякую чушь, — не удержалась я. — Что ты мелешь? Какие руки-ноги? Больно надо им пачкаться о нас!
Заберут дневник и…
— Мы — свидетели. Ляля, а свидетели должны молчать, — настаивала на нашей ликвидации подруга.
— Я и так согласна молчать, ты разве нет?
— А ты думаешь, они проведу! социологический опрос?
Я понимала, что Клава права. Мы залезли в чужие дела, и неизвестно, чем это для нас обернется. В моей голове мелькнула догадка:
— Клава, а ведь ночами кто-то ищет этот дневник, тебе не кажется?
— Ты проявляешь чудеса сообразительности. Само собой разумеется, что человек с фонариком ищет какую-то вещь в доме.
Мне стало жутко, когда я представила-, — что могло произойти, если бы Бандерас в ту ночь попытался заглянуть в тумбу, в которой сидела Клавдия. Мурашки побежали у меня по спине, вскарабкались на голову и заплясали на макушке.
— Твой Бандерас ищет то, что ты держишь сейчас в руках, — вывела меня из оцепенения подруга. Я поглядела на серый блокнот и быстро положила его на столик перед собой.
— Что будем делать, Клава?
— Подожди, я думаю. — Подружка с ожесточением догрызала мой новый карандаш. — А что, если сам хозяин дома ищет свой дневник?
— Так, судя по записям, ему лет шестьдесят, не меньше! — удивилась я.
— Что же, по-твоему, он не может нанять кого-нибудь для этой" цели?
— А зачем? Почему бы самому не заявиться? Или ты полагаешь, он счастлив, что его дом уже купили? Мол, живите, граждане, для вас строил, сам ни на что не претендую, дневничок вот только свой заберу. Так, что ли?
— Ерунда какая-то получается, — согласилась я. — Что же он, скрываясь, сам не мог его забрать?
— То-то и оно! — вздохнула Клава.
— Значит, это не он ищет блокнот.
— Значит, его убили, а теперь ищут его записи, — продолжила подруга.
— Значит, нас тоже убьют, так как теперь дневнику нас! — на этот раз пришла к неутешительному выводу я.
— Ляля, мы ходим по кругу, — серьезно заметила Клава.
— Что же нам делать?
— Для начала поесть, я голодна как зверь!
— Ладно, поедим. А потом все обсудим, согласилась я.
11
Наши умозаключения постепенно завели нас в тупик. Получалось, что главным злодеем является как раз мужчина моей мечты, а что-то в самой глубине моего сознания упорно противилось этому факту. И вдруг меня осенило!
— Клава, мы — бездарные дилетанты, — начала я. — Лезем в дебри частного сыска, даже не подозревая, где окажемся в итоге.
— Ты только сейчас это поняла?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28