Ему докладывали теперь ребята о настроениях и событиях в городе, касающихся пяти заключенных, о ходе сбора. Ему отдавали они и собранные деньги, которые он после передавал Салли Робинсон.
Поэтому и теперь, как только он появился в домике Гоу и привел с собой остальных штабистов, Нэнси и Мери тотчас же показали ему полученное письмо.
— А вот и деньги, — сказала Мери, помахивая зелеными бумажками. — Ровно тридцать долларов.
— Точь-в-точь Иудины деньги! — пробормотал Джой, читая письмо. — Тридцать сребреников предателя…
Нэнси вскочила воодушевленная:
— Вот это, именно это мы ей и напишем! Джой, Василь, берите бумагу! Будем писать все вместе ответ.
— И напиши непременно, что я ее видела в суде и не поздоровалась с ней не от близорукости, а потому, что я презираю ее! — волновалась Мери.
— И от нас напиши, что мы ее вздуем, если она нам попадется! — требовал Вик Квинси, который считал Пат одной из главных виновниц осуждения отца.
Каждый предлагал всё новые добавления к письму, так что если бы Пат получила все, что хотел ей написать «штаб», море в Лонг Биче и впрямь показалось бы ей горячим.
Джой быстро писал, не слушая того, что предлагали негодующие мальчики и девочки. И, однако, когда он вслух прочел написанное, все согласились; лучше никто не мог бы написать.
Вот что было в письме:

«Патриции Причард.
Штаб сбора средств для освобождения пяти узников Стон-Пойнта возвращает вам ваши тридцать сребреников. Штаб рад сообщить вам, что сбор денег для выкупа заключенных подходит к концу и заключенные не нуждаются в ваших деньгах. Честь освободить их принадлежит только настоящим друзьям. Вам же эти деньги могут пригодиться, как они пригодились когда-то Иуде. Мисс Мери Смит просит сообщить вам, что она не поздоровалась с вами в суде не по близорукости, а потому, что не желала общаться с предательницей.
Штаб (следовали подписи)».
И Василь, и Джон Майнард, и Пабло, и Нэнси, и все другие мальчики и девочки были в восторге от письма и заранее воображали, как будет обозлена надменная девчонка.
— А кто же понесет письмо? — спросила вдруг Нэнси.
— Никто. Мы отправим его по почте, — сказал Джой. — Попросим дядю Поста, чтобы он проследил за его доставкой.
На этом и порешили.
Между тем дядя Пост, о котором шла речь, в эту самую минуту находился у Салли Робинсон. Он пришел, против своего обыкновения, пешком и даже без своего знаменитого рожка. Вместо форменной фуражки на его седой голове нелепо торчала какая-то старая шапчонка, то и дело сползавшая на глаза. Весь вид старика, его преувеличенно суетливые движения были так необычны, что Салли, хотя и поглощенная своими собственными заботами и горестями, тотчас это заметила.
— Что с вами приключилось, дядя Пост? — спросила она. — Почему вы не на автомобиле? И что это за шляпа на вас?
Дядя Пост как-то неопределенно крякнул и полез в карман. Он вытащил оттуда две бумажки по сто долларов и смущенно положил их на стол.
— Пожалуйста, мэм, присоедините их к тем деньгам, которые вы собрали, — сказал он покашливая. — Хочу, чтобы и моя доля была в этом деле… Деньги честные, можете не сомневаться, — прибавил он.
— Благодарю вас, дядя Пост, — просто и сердечно сказала Салли. — Только зачем так много? Вам самому могут понадобиться деньги, а для наших заключенных, я надеюсь, мы скоро соберем недостающую сумму.
— Нечего медлить, надо поскорее освобождать их, — решительно сказал дядя Пост, — а то неизвестно, что еще взбредет в голову хозяевам: вдруг возьмут и отправят их на необитаемый остров, чтобы они тут не заражали людей своим вольным духом.
Он говорил вполне серьезно, даже с горечью. Салли снова и еще пристальнее поглядела на него.
— Все-таки вы мне не сказали, что с вами, дядя Пост, — с тревогой повторила она, заметив, как сильно похудел старик, сколько новых глубоких морщин появилось у него на лице.
— Ровным счетом ничего, — отмахнулся дядя Пост. — Все в порядке, мэм, уверяю вас. Возьмите же деньги, одолжите старика, — настаивал он. — Хочется мне еще поглядеть, как ваш мальчик, и мистер Ричардсон, и Джемс, и остальные пройдут свободно, без конвойных, по городу… И хочется натянуть нос всем этим судьям, честное слово!
И, когда Салли взяла двести долларов, составлявших все богатство старика, и положила их в тот ящик, где хранились деньги, предназначенные для выкупа, дядя Пост ушел со спокойным сердцем.
Старик не хотел огорчать и без того опечаленную женщину и ничего не сказал о себе. Он не сказал, что сейчас же после суда его уволили из почтовой конторы, заявив, что в государственных учреждениях не должно быть людей, защищающих коммунистов. Он не сказал, что продал свой автомобиль какому-то небогатому фермеру и навсегда лишился своего оливкового механизма только для того, чтобы внести пару сотен долларов на выкуп друзей.
Нет, никогда уж не затрубит в свой рожок дядя Пост!
Но этот милый, благородный старик, выброшенный из жизни слугами Большого Босса, наверно, еще встретится нам, не может не встретиться, потому что он тоже солдат мира и справедливости и будет бороться до конца.
44. К берегам свободы
Коробка жевательной резинки подходила к концу. В доме были съедены все печенья, выпито все имбирное пиво, обшарены полки в кладовой. Чего только не придумаешь со скуки!
Молодые джентльмены бродили по комнатам, разглядывали в сотый раз семейный альбом, боксировали, играли даже в бридж, причем Фэйни, как всегда, обыграл Роя, — ничто не помогало: скука продолжала свою разрушительную работу.
Мистера Мак-Магона с самых сумерек не было дома, его жена рано заперлась у себя в спальне (вероятно, опасаясь молодежи). Приятели, таким образом, были предоставлены самим себе. Выходить не имело смысла: дождь хлестал, как из брандспойта; сквозь мрак, как заблудившиеся звезды, мерцали рекламы; груды мокрых, раскисших листьев покрывали тротуары. Даже капли, барабанившие через правильные промежутки времени по железному навесу крыши, и те действовали удручающе на юных джентльменов.
— А… а-а… — Фэйни зевнул во всю челюсть. — Ну и тощища! Хоть бы зашел кто-нибудь…
— Угу, — согласился Рой, — чертовски длинный вечер. Не знаешь прямо, куда себя девать.
— Хоть бы Кэт была дома, и то развлечение (зевок), подразнили бы (зевок) — все-таки не так было бы скучно!
— С тех пор как старик отправил ее в пансион, твоя мать, по-видимому, очень тоскует, — осторожно заметил Рой.
— Она скоро утешится, будь покоен, — отозвался Фэйни. — Кэтрин наверняка вышибут из пансиона и вернут в отчий дом. — Он хлопнул себя по лбу: — Ах я олух! Да ведь ты еще не знаешь наших новостей, Рой!
— А что? Что такое? — слегка оживился южанин.
— — Я забыл тебе сказать: позавчера наш старик получил письмо от начальницы пансиона. Ох, и бесился же он! Начальница написала, что моя обожаемая сестрица — первейшая драчунья и облюбовала себе, по ее выражению, «постоянную жертву» — воспитанницу мисс П. Причард. Но хуже всего, что к старику по следам этого письма явилась мамаша Патриции — помнишь, такое страшное чучело — и стала наступать на па и грозить, что пожалуется самому Большому Боссу. Ну, старик, конечно, здорово струсил и обещал написать Кэт грозное послание, чтобы она там унялась. Но я-то знаю, ее непременно исключат, — добавил убежденно Фэйни. — И чего они там не поделили с Патрицией, понять не могу!
— Сердце женщины — тайна, — с важностью заметил Рой. — А все-таки я скажу: с тех пор как Патриция уехала в пансион, у нас в классе не осталось ни одной хорошенькой девочки. Не считать же за хорошенькую Мери!
— Представь, она еще и важничает, эта уродина! — с негодованием воскликнул Фэйни. — Делает вид, что не замечает нас.
— Ничего, — сказал Рой, — зато ты можешь радоваться, что избавился от Робинсона!
Фэйни шумно вздохнул и зашагал по комнате.
— Радоваться! А чему тут радоваться? — плаксиво закричал он вдруг. — Старостой-то выбрали все-таки не меня, а этого крикуна — Беннета! Ты тоже хорош! Когда выбирали Беннета, ты даже не явился в класс, чтобы поддержать меня! Эх, ты, а еще собирался стать политическим деятелем, губернатором штата!.. Недаром мой па говорит, что твой дед был пустым болтуном. Ты тоже, оказывается, не лучше!
— Повтори, что ты сказал! — вспыхнул Рой и угрожающе надвинулся на Фэйни.
Тот мгновенно струсил.
— Что я сказал? Ничего я не сказал. Что ты ко мне привязываешься! — заныл он, отступая на всякий случай к дверям. — Почему меня не выбрали старостой?
— Потому что ты не пользуешься популярностью. — Южанин с удовольствием произносил эти «взрослые» слова. — А сказать проще: ты порядочная скотина, Фэйни, и класс тебя не любит. Это факт. Но ты не огорчайся, — миролюбиво добавил Рой, — и поумнее тебя люди проваливаются. Вот, например, старик Миллард…
— Что такое с Миллардом? — насторожился Фэйни.
— А то, что он сел в калошу с этим судом, — насмешливо сказал Рой. — Вот тебе и большой политик! Думал, что упрячет певца и остальных за решетку и все у него пойдет как по маслу, и с красными будет покончено. А вышло совсем наоборот… Я вчера видел Гориллу. Злой, как черт. Говорит, что сейчас в городе еще трудней, чем раньше. Даже те, кто и не думал о политике, теперь, после этого суда, стали сочувствовать красным… И на заводах у Милларда не все благополучно…
— Ага, по-ни-маю, — протянул Фэйни. — Наверно, Босс неспроста вызвал к себе моего старика. Знаешь, Миллард приказал снести домишки Горчичного Рая. Там теперь будут строить парочку небоскребов… Только и это не помогает! — со вздохом добавил он.
Дождь все громче барабанил по железу. Завыл ветер и швырнул горсть мокрых листьев в стекло. За стеклом метнулся свет близких фар, отбросил сноп белого света на стену комнаты и снова пропал в темноте.
— Кажется, старик вернулся, — сказал Фэйни зевая.
Но именно здесь мы оставим директора Мак-Магона и его молодежь. Пусть они остаются в Стон-Пойнте и следуют своей судьбе. Пусть даже Рой Мэйсон станет в будущем губернатором штата, хотя вряд ли это ему удастся: народ в Америке уже начинает разбираться в людях.
Долг, желание, а главное, нежная привязанность давно уже зовут автора к другим героям книги.

* * *
Огромный океанский теплоход привалился к набережной всей своей громадой: палубой, усеянной людьми, мостиками, на которых уже стоят наготове люди в морской форме…
Судно ждет только сигнала к отплытию, и где-то в глубине его, в самом низу, глухо постукивают дизели, готовясь претворить свою мощь в движение корабля.
Ветер, пахнущий морем, гонит по воде острую зыбь, сильно и мягко бьет в лицо. Рядом черный буксирный катер суетливо и угодливо кланяется волне, точно уговаривает не волноваться, не трогать его, оставить плыть своей дорогой.
От палубы, от перил, от мола чуть-чуть пахнет смолой, и этот запах приносит с собой сладкую и томительную грусть, жажду дальних странствий или сожаление о покинутом.
Может, поэтому есть оттенок грусти в улыбке Джорджа Монтье. Он стоит на молу с непокрытой головой, держа наготове свою шляпу, чтобы, когда отвалит от мола тяжелая громада корабля, взметнуть ее вверх и помахать уезжающим друзьям.
В толпе к нему жмутся отец и близнецы Квинси. Снова открыта страница жизни, и снова Квинси-отец, маленький и мужественный, принимается жить с самого начала, чтобы кормить, растить и выводить в люди своих близнецов.
Кем будет он сейчас? Грузчиком в порту, «сандвичем», гуляющим день-деньской с объявлениями на спине и груди? Кем будет старенький дядя Пост, которому давно уже пора иметь теплый надежный угол и сладкий кусок? Кем будет чахоточный отец Джоя Беннета?
Ричи, молодой учитель, уличенный в том, что исповедует великие передовые идеи, — тот знает, куда ему идти и что делать. Долгий и трудный путь лежит перед ним в родной стране, но рядом шагает все больше друзей, белых и черных, и это делает учителя бесстрашным и уверенным в себе.
Он тоже провожает друзей. Он стоит на палубе рядом с Джемсом Робинсоном, которого одолевают репортеры. Журналисты настойчивы. Они хотят знать решительно все, что произошло после суда. Хотят знать, как относится певец к отказу департамента выдать ему разрешение на выезд из Штатов, что именно намерен делать он в ближайшее время и куда отправляет он своего племянника Чарльза Робинсона…
— Я остаюсь с моим народом, — отвечает им Джим. — Я знаю: я нужен здесь нашим людям, и это для меня самое главное в жизни. А мой Чарльз едет со своим другом и его отцом в Европу. Он едет туда, где сможет получить образование, на которое имеет право по своим способностям… Но и он тоже после вернется сюда, на родину…
Ричи с трудом освобождает Джемса Робинсона от журналистов и уводит его на корму, туда, где им не могут помешать.
— Так, значит, мы теперь вместе? — спрашивает он Джима и ближе придвигается к нему. — Вы не передумали? Смотрите, это трудный, тернистый путь… Вы слишком заметны, вас будут преследовать особенно рьяно. Порой вы будете нуждаться в самом необходимом… И ведь они не позволят вам петь… Подумайте еще раз, прошу вас!
Джемс Робинсон смотрит на него печальными, умными, все на свете понимающими глазами.
— Я не отступлю, — говорит он. — И мне не страшно потому, что нас много и мы будем поддерживать друг друга…
Молодой учитель жмет ему руку и, поддавшись внезапному порыву, горячо целует темное мужественное лицо. Потом вместе с Джимом подходит к маленькой закутанной в плащ женщине, похожей на мальчика.
— Не нужно волноваться за Чарли, миссис Робинсон, — говорит он ласково. — Теперь он получит все, о чем мечтал для него отец…
Салли молча кивает. Волнение сдавливает ей горло. Она ищет глазами сына, чтобы еще раз обнять его.
Мечется по кораблю Иван Гирич со старой сумкой, на которой еще виднеется затейливый узор украинской вышивки.
У Гирича растерянное и вместе с тем счастливое лицо. Он так рад, что уезжает.
— Василь! — зовет он. — Василь, де ты сховав сундук?
Сын не отзывается. Вместе с Чарли он перегнулся через борт и подзывает к себе друзей-близнецов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49