Сам он был одинок. Ходили слухи, что некогда, приехав в Филадельфию на концерт, он влюбился в девушку-американку из зажиточной семьи и она тоже полюбила его. Родители, которые скорее предпочли бы видеть свою дочь мертвой, чем замужем за негром, увезли ее куда-то на хлопковые плантации Юга, чтобы там она воочию могла убедиться, какая участь уготована людям с черной кожей.
С тех пор Джим окончательно привязался к семье Тэда, нянчил маленького Чарли, а когда Чарли подрос, всерьез подружился с племянником.
Приезды Джима были праздником для всех обитателей Горчичного Рая.
Отзвук дальних гроз идущей в мире борьбы за справедливость, дыхание больших событий входило с певцом в негритянские лачуги, в жилища белых бедняков. Через него обитатели Горчичного Рая как бы соприкасались с другими бедняками, которые сражались за будущее. Под стенами университета в Мадриде он пел для повстанцев, воевавших с фашизмом. Он дружил с бастующими английскими шахтерами и французскими докерами. В пекинских мастерских он пел старинные негритянские гимны для китайских рабочих и после шел с ними в их дома и до утра слушал страшные и простые рассказы о прошлой жизни.
Он все знал и понимал — этот усталый, темнолицый человек с иронической усмешкой в глазах.
Однажды, уже после окончания войны, он вернулся в Стон-Пойнт бодрее и оживленнее, чем обычно.
— Я был в России, в Москве, — сказал он Салли и племяннику. — Я подружился со многими русскими и понял, что это за народ.
В тот раз Джим Робинсон встретился со всеми старыми друзьями. Он привез с собой много книг и журналов, где рассказывалось о Советском Союзе; привез фотографии, на которых он был снят вместе со своими русскими приятелями. И все соседи Робинсонов рассматривали тогда эти книги и фотографии. И дядя Джим рассказывал о том, что он видел в Советском Союзе, а люди верили и не верили — так много было в его рассказах удивительного. Скоро Джим снова уехал гастролировать в Европу. И после соседи говорили, что какие-то подозрительные молодцы ходили по домам Восточной окраины и расспрашивали о певце.
Но у людей Восточной окраины был большой опыт — они привыкли держать рот на замке. Так эти молодцы и удалились не солоно хлебавши, а потом их видели в компании сыщика Ньюмена, которого хорошо знали в Горчичном Раю.
Едва услышав, что появился долгожданный Джим, Цезарь сейчас же прибежал в дом друзей. Ох, как они обрадовались друг другу — он и Джим! Целых пять минут они стояли и хлопали друг друга по спине и плечам так, что казалось, в комнате выбивают матрацы.
Чарли, лежа в постели, смеялся до слез.
— Все такой же, старина! И время тебя не берет, скажу не стесняясь! — гремел Цезарь. — Красавец ты, черный Карузо!
— А ты все ковыляешь на своей деревяшке? Почему до сих пор не приобрел протезы? — набросился на него Джим.
— Думаешь, так легко это сделать? Для безработных негров не торопятся делать протезы.
Джим Робинсон нахмурился:
— Ни работы, ни денег, ни протезов… Ну хорошо, мы что-нибудь организуем.
Цезарь замахал левой рукой:
— И думать не смей! Я ведь тебя знаю. Ты небось сам сидишь с долларовой бумажкой в кармане!
Тот смущенно пригладил волосы на висках:
— Видишь ли, Цезарь…
— Видим, видим! — вмешалась в разговор Салли. — Цезарь прав: ты только о других заботишься, а о том, чтобы скопить денег на старость, когда у тебя не будет такого великолепного, свежего голоса, ты и не подумал.
Джим загадочно посмотрел на свояченицу.
— Старость? — пробормотал он. — Кто знает, где будет проходить моя старость! А может, и у нас когда-нибудь станут лелеять старость!
— О, ты всегда был мечтателем, как наш Тэд, — грустно усмехнулась Салли.
— Тес… Джим, не очень-то мечтай, — сказал Цезарь. — Шпики так и шныряют всюду, скажу не стесняясь. Вчера я вздумал позвонить из автомата мистеру Ричардсону — смотрю, к стеклянной двери будки уже приклеился чей-то бледный нос. Ну, я как двинул моей деревяшкой по двери, она распахнулась и — хлоп шпика по носу! Вот я смеялся, скажу не стесняясь…
Чарли хохотал, откинувшись на подушки. Однако Джим Робинсон даже не улыбнулся.
Цезарь положил на плечо певца здоровую руку:
— Ох, и ждали же мы тебя, Джим. Ты один скажешь нам правду. Неужели опять может разразиться эта проклятая война?! Скажешь, Джим?.. — Он умоляюще заглядывал другу в глаза.
Джим Робинсон неожиданно громко рассмеялся.
— Ну и чудаки! — сказал он. — А все-таки многих из вас пробрала пропаганда! Кажется, вы чуть было и впрямь не поверили басне, будто Советский Союз хочет войны!
— Нет, нет, мы не поверили! — горячо начал смущенный Цезарь. — Но ты понимаешь, когда целыми днями слышишь одно и то же, люди поневоле начинают задумываться…
Джим Робинсон уселся на кровать племянника и взял его похудевшие руки в свои.
— Достаточно ли ты оправился, чтобы принять гостей? — спросил он. — Слышишь, что болтает этот верзила на деревяшке? Ведь это срам слушать! Придется нам позвать кое-какой народ и поговорить о том, что делается на свете. А то вы тут живете, как бобры в своем водоеме.
— Я завтра встану, дядя Джим. — Чарли порывался подняться. — Ты не думай, что я буду лежать… Я себя отлично чувствую, я совсем здоров.
Но тут налетела Салли. Она была непреклонна.
— Будешь лежать до тех пор, пока я не позволю встать, — заявила она твердо. — Люди могут и теперь приходить. Да вот, кстати, кто-то идет к нам. — Она прислушалась к голосам за дверью.
Это была Маргрет с двумя девочками — Нэнси и Мери. С того злополучного утра, когда Мери пришла к Нэнси с покаянием, обе девочки очень подружились. Теперь Мери, родители которой жили в соседнем городе, проводила все свое свободное время у Нэнси и звала ее мать «тетя Маргрет». Девочки принесли Чарли сирень.
Они еще ничего не знали о приезде Джима Робинсона, слышали только, что их друга перевезли домой. Не знала о приезде Джима и Маргрет, иначе, наверно, она постаралась бы скрыть свой расстроенный вид и заплаканные глаза.
— Боже милостивый, кого я вижу!.. Джим Робинсон!.. — пробормотала она.
— Здравствуйте, Маргрет, голубушка моя! — Джим Робинсон нежно пожал руку актрисе. — А почему глазки заплаканы? Что случилось у моей старой приятельницы Маргрет?
— Так, пустяки, — отмахнулась Маргрет, пряча лицо. — Я так рада вам, Джим. Вы точно луч света в нашей жизни…
Обе девочки во все глаза смотрели на «черного Карузо». Так вот он — этот знаменитый певец, о котором так восторженно говорил Чарли, а теперь толкует вся Восточная окраина!
В своем волнении они даже забыли о том, что пришли навестить больного, и так и стояли посреди комнаты, держа в руках ветки белой и лиловой сирени.
— А кто эти молодые леди? — обернулся к ним Джим Робинсон. — Впрочем, я догадываюсь: одна из них, верно, ваша дочь, Маргрет, ваша Нэнси, которая умеет и петь, и танцевать, и пишет прелестные стихи, как я слышал. Подойди ко мне, дочурка, дай на тебя полюбоваться — ведь я знал тебя еще крошкой.
Он привлек к себе смущенную Нэнси и почтительно, как взрослой, пожал ей руку:
— А как зовут твою подругу?
Мери присела:
— Мери Смит, с вашего позволения, сэр.
Джим Робинсон улыбнулся и ей:
— О, как же, знаю, знаю все и о вас, молодая мисс. О том, как вы назвали со сцены имя автора стихов и как молились за Чарли на гонках. — Он шутливо подмигнул ей. — Как видите, я уже в курсе всех событий.
Мери покраснела чуть не до слез:
— О сэр, это все, наверно, Чарли рассказал! Чарли такой добрый!.. Он выбрал только хорошее, а о плохом ничего не сказал вам… А я ведь очень дурная, сэр.
— Не верь ей, дядя Джим. — Чарли совсем свесился с постели. — Она всегда на себя наговаривает.
Пока шел этот разговор, Салли, потихоньку поманив к себе Нэнси, выспрашивала ее, почему у матери заплаканы глаза. Нэнси попробовала отговориться незнанием, но от Салли нелегко было отделаться.
— Ты, девочка, не виляй, — сказала она, как заправский мальчишка. — Я тебя насквозь вижу. Говори, что там у вас еще стряслось?
— Выгоняют нас из дома, — нехотя призналась Нэнси, теребя платье. — Мы не уплатили за последнюю треть года, и пришел управляющий Большого Босса и сказал, что это очень кстати, потому что Босс решил очищать Горчичный Рай от лачужек и строить здесь доходные дома. И чтобы мы по этому случаю убирались вон. Мама стала его умолять подождать неделю, до получки в театре, а он только твердит: «Складывайте ваши пожитки! Босс не хочет больше с вами возиться».
— Когда же это кончится? — пробормотала Салли.
Она сделала знак Джиму подойти и передала ему то, что услышала от девочки. У Салли, как и у других обитателей Горчичного Рая, была безграничная вера в этого человека, она была твердо убеждена, что он может все на свете.
— Ну, разумеется, мы это уладим!.. Маргрет, дорогая, не стоит плакать из-за такой чепухи. В мире и так довольно слез. Я сам переговорю с управляющим и все улажу.
Цезарь радостно засмеялся.
— Ну что я вам говорил! — сказал он торжествуя. — Вот и опять он нашел себе подходящие заботы. Еще парочка таких дел, и Джим будет совершенно счастлив!
— Молчи, несчастная деревяшка! — Джим Робинсон шутливо замахнулся на Цезаря. — Не болтай чепухи!
Маргрет ничего не говорила, но ее глаза были красноречивее всяких слов.
Между тем обе девочки, усевшись на скамеечку возле постели Чарли, возбужденно спрашивали:
— Что он тебе привез, Чарли? Рассказывай скорее!
— Ух, он привез мне целую кучу вещей! — оживленно начал мальчик. — Во-первых, духовое ружье. Во-вторых — целый ящик книг. Полный Джек Лондон, Сеттон-Томпсон, Теккерей…
— Неужели ты все это будешь читать? — Мери с уважением смотрела на мальчика. — У меня никогда бы не хватило терпения.
— Но самая замечательная книга, которую привез дядя Джим, — вот эта. — Чарли потянулся и взял со столика небольшую книжку в сером переплете. — Ее написал один русский писатель. Дядя Джим еще в прошлый свой приезд рассказывал мне о нем. Понимаете, девочки, этот человек ослеп и из-за тяжелой болезни не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Он много-много лет провел в постели, лежа пластом, но у него была такая сильная воля и выдержка, что он ни на минуту не отчаивался и не сдавался. Он лежал и диктовал эту книгу, в которой рассказывал всю свою жизнь. И жизнь эта была такая сильная и прекрасная, что теперь там, в Советском Союзе, все мальчики и девочки и взрослые люди читают эту книгу и учатся по ней жить.
— А как она называется? — спросила Мери. — Ну-ка, дай ее сюда.
Нэнси опередила ее. Она взяла книгу из рук Чарли и громко прочла заглавие, напечатанное золотыми буквами:
— «Как закалялась сталь».
34. Ньюмен очень занят
У него едва хватало времени, чтобы побриться. Он мало спал, плохо ел и стал предельно раздражителен. Да и как не стать раздражительным и нервным!
Стон-Пойнт, такой тихий, вполне приличный городок с «тринадцатью семействами», аристократической Парк-авеню, пикниками на острове, лужайками для гольфа, несколькими церквами и тем «средним уровнем жизни», которым так все гордятся, вдруг стал беспокойным, непонятным и загадочным.
Мало того: говорили, что в Стон-Пойнте имеется своя организация красных и что он, Ньюмен, должен ежечасно и ежеминутно проявлять бдительность, сообщая заблаговременно о планах бунтовщиков и ведя наблюдение за поведением, связями и даже перепиской некоторых известных людей.
Вот взять хотя бы это поручение с Рендалем. Ньюмен считал мистера Рендаля вполне свободным от всяких подозрений, а ему закатили головомойку и предложили не умничать, а делать, что велят. Ну что ж, пожалуйста, он не будет умничать, он согласен строго придерживаться указаний своих хозяев. В конце концов, он вовсе не обязан защищать репутацию какого-то доктора Рендаля! К тому же, может, там и правы! Ведь дружит же доктор с этим учителем Ричардсоном! За последнее время и доктор Рендаль и учитель Ричардсон повадились навещать того негритенка, который расшиб себе голову на гонках «табачных ящиков». Жаль, право, что он вовсе не сломал себе шею; какой толк, скажите, от негра, в котором сидит дух непокорства, дерзости и упрямства! Вон и мистер Бийл говорит, что вся эта история с аварией мальчишки стоила ему нервов: ребята из Горчичного Рая явились к нему и добивались расследования, отчего случилась катастрофа. Он-то, Ньюмен, отлично помнит, как этот мальчишка не дал ему снять отпечатки своих лап, да еще чуть не всю школу подговорил отказаться от дактилоскопирования. Из-за этого негритенка Ньюмен получил тогда замечание от начальства. «С таким пустым делом и то не справились, Ньюмен, — сказал ему тогда эта жирная свинья — майор Симсон. — Не могли уломать кучку ребятишек? Видно, стареете, Ньюмен!» И он, Ньюмен, стоял тогда красный и потный от злости и мысленно клялся свести когда-нибудь счеты с проклятым парнем.
А сейчас фамилия Робинсон чуть не каждый день мозолит ему глаза.
С тех пор как приехал этот «черный Карузо» — Джемс Робинсон, в городе только и разговоров, что о нем. В особняках на Парк-авеню мечтают послушать его песенки, его знаменитый на весь мир голос, а на Восточной окраине, кажется, мечтают услышать от него что-то другое. Недаром в доме Робинсонов теперь с утра до вечера толпится народ, и не порядочные какие-нибудь, а голь, босяки из Горчичного Рая, цветные и белые.
Ньюмен уже пытался кое-что выведать через одного из своих молодцов, да рабочие стали очень осторожны и держат язык за зубами. А узнать, зачем приехал «черный Карузо» и что он такое болтает, необходимо.
…Пыльная улица вела на Восточную окраину. Май выдался на редкость жаркий. От нагретого асфальта, от раскаленных стен так и палило. Ньюмен сдвинул на затылок фетровую шляпу; пот заливал ему глаза, от пиджака, казалось, шел запах паленого сукна. В такую погоду поехать бы на остров, выкупаться, выпить ледяной содовой с коктейлем, а потом, сидя голышом на берегу, удить рыбу или просто валяться на песке!
Ньюмену сделалось вдруг так жалко себя, что он на минуту даже остановился, прислонился к забору какого-то приличного коттеджа и начал вытирать платком то ли пот, то ли выступившую на глаза влагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49