Что ты об этом думаешь?
«Мальчишка»… Когда он сказал это слово, я чуть не рассмеялся. И произнес то, чего сам от себя не ожидал.
— Благодарю вас, — сказал я. — Очень вам признателен. Но извините за дерзость… У меня будет одно условие.
— Какое же? — спросил он.
— Я готов заниматься любой работой, кроме рекламы. Иначе меня кошмары замучают.
Исидзаки от души расхохотался:
— Понимаю! Ну, будь по-твоему.
Вот так получилось, что, поступив в солидную компанию буквально с улицы, я чуть не полжизни проработал менеджером в одном из ее филиалов. И только два года назад меня перевели в генеральный офис.
Дзюнко Кагами оправилась от случившегося довольно быстро. Но какое-то время спустя исчезла как из кино, так и с телеэкрана. С того дня мы с ней ни разу не виделись.
— Хориэ! — окликнул меня Санада.
Я очнулся. Наш лифт стоял на «президентском» двадцатом этаже, и двери его были открыты.
3
Секретарша Нисимура встретила нас голосом строгим, как металлическая линейка:
— Вас ожидают!
Встав с кресла, она подошла к двери кабинета и постучала.
— Доброе утро! Извините, что задержались! — запричитал Санада, ввинчиваясь внутрь.
Я вошел следом и прикрыл за собою дверь.
Я не раз слыхал, что клиенты-иностранцы, посещая нас, поражались, какой тесный и неказистый кабинет у нашего президента. Таким он и оказался — символ аскетизма солидной японской компании. Я попал сюда в первый и, надо полагать, в последний раз.
— А! Доброе утро…
Президент Исидзаки сидел на диване и листал экономический журнал. Завидев нас, он закрыл журнал и широко улыбнулся. Элегантной улыбкой спокойного мужчины с серебристыми волосами.
А двадцать лет назад эти волосы были черны как смоль. Тогда ему было едва за сорок. После той встречи он очень быстро дослужился до исполнительного директора, а еще через пару лет — и до генерального, став вторым человеком в «Напитках Тайкэй». После того инцидента, ни с кем не советуясь, объявил, что в сорванной рекламе не виновата ни одна из компаний — участников телешоу. А также, на удивление всем, самолично принял меня на работу в свою компанию. Хотя подобное «злоупотребление», насколько я слышал, было совсем не в его характере.
— Присаживайтесь, — небрежно махнул он рукой.
— Благодарю вас! — произнес деревянным голосом Санада, опускаясь на край дивана.
Я присел рядом.
Картина всей троицы на одном диване привела Исидзаки в шутливое настроение.
— Ну что, Санада! Как там в последнее время наши рекламщики?
— Недурно, господин президент. Вашими молитвами телевизионная реклама «Антика» получает очень хорошие отзывы. Это неплохо влияет и на показатели наших поставок в целом. Даже сам гендиректор Тадокоро не мог этого не отметить…
Я едва удержался от смеха. Так вот где собака зарыта! Значит, мою рекламную версию «Антика», о котором говорила Охара, наверху раскручивал гендиректор! Об этом, похоже, она и сама не догадывалась.
— Да, я заметил, — кивнул Исидзаки. — В последнее время рекламный отдел и правда делает успехи. — Он перевел взгляд на меня. — А ты, Хориэ, я слышал, решил увольняться?
— Да, — сказал я,— Я знал, что когда-нибудь вы забудете свое обещание…
Раскаленный взгляд Санады прожег меня насквозь. Еще немного — одни угольки останутся. Разумеется, он не мог знать ни о моей встрече с Исидзаки двадцать лет назад, ни об условиях моего поступления на работу.
— Я ничего не забыл, — тихо сказал Исидзаки, и легкая улыбка пробежала по его губам. — Да, я обещал, что ты не будешь работать в рекламе. Это было твое единственное условие. Насколько я помню, тебя перевели сюда два года назад, не так ли?
Я удивленно взглянул на него. Значит, он не только помнил, о чем говорил со мной двадцать лет назад, но и отслеживал мою карьеру?
— Совершенно верно. Последние два года я работаю в компании по инерции. Наверное, и правда силы уже не те. Ну а теперь, в русле нашей новой кадровой политики, я решил не упускать своего шанса и спокойно уйти на покой.
— Кадровой политики? — Он слегка усмехнулся. — Видишь ли, я узнал о твоем назначении, когда уже был на этом посту. Став президентом, я больше не могу контролировать передвижение людей на уровне секций. Надеюсь, это ты понимаешь?
Да, он прав. «Условие», которое я ему выдвинул, и так выходило за рамки неписаных правил японской фирмы. А эти правила подобны земному тяготению: независимо от ранга действуют на каждого одинаково. И я — не исключение. Просто в те годы я был слишком молод, чтобы об этом помнить.
— Извините меня, — сказал я. — Прошу вас, забудьте об этом.
— Спасибо тебе, — кивнул Исидзаки.
Я не поверил своим ушам. Человек, заправляющий корпорацией с оборотом в сто восемьдесят миллиардов иен, благодарит меня за принесенные извинения? Меня, букашку-завсекцией, — за какие-то неурядицы в кадровых передвижках? Обалдевший Санада, слушая нас, не смел даже пошевелиться.
— А насчет твоего ухода… — продолжал Исидзаки, — ты уверен, что еще не передумал?
— Уверен.
— Даже если я прикажу тебе остаться ради компании?
— Вы прекрасно знаете: никто ни в какой компании не может такого приказать. Это противоречит свободе выбора работы. Прямое нарушение Конституции. А кроме того, подобным приказом вы бы дискредитировали свой же собственный указ о добровольном увольнении.
— Да, все верно, — кивнул Исидзаки. — Приказывать я тебе не могу. Я уже говорил гендиректору, что из-за нашей кадровой политики мы можем потерять таких специалистов, как ты. Насколько я знаю, до перевода сюда ты занимался чисто менеджерской работой. Фактически ты — первый в истории компании, кого наняли с улицы сразу на должность завсекцией… Хотя, конечно, удерживать тебя мы не можем.
Наверное, мне следовало поблагодарить его, но я промолчал. Со мной-то ладно. А что будет с теми, кого уволят сразу после меня? На дворе жуткий кризис, самый жестокий за всю послевоенную историю страны. А президент — всего лишь представитель своей компании. И его личное отношение ко мне не имеет ничего общего с его же обязанностями. В кабинете повисла гнетущая пауза.
— А кстати, — сменил он тему. — Вряд ли ты особенно радовался, но все же… Как ты себя ощутил, вернувшись в рекламу через столько лет?
— Поначалу — как Урасима Таро, Все вокруг перешло на цифру — печать, фото, видео. Любая мелочь контролируется компьютером… Сперва было очень не по себе.
— Что, действительно такие резкие перемены?
— Да, очень. Сам корпоративный язык изменился. Столько привычных слов умерло! «Слайды», «оптика», «гранки»… Для нынешней молодежи все эти слова — как динозавры.
— Это правда. Аналоговые технологии отжили свое… — В его голосе прозвучала едва уловимая грусть. — А тебе, кстати, сколько сейчас?
— Сорок шесть.
— Сорок шесть… Когда мы с тобой встретились, мне было столько же. Двадцать лет пролетело, а?
Его взгляд слегка затуманился, словно он переместился куда-то на пару секунд — и тут же вернулся. Да, ровно двадцать лет. Даже эти цифры он помнил точно. Похоже, наша встреча произвела впечатление и на него. Исидзаки вздохнул и вернулся к теме:
— Ладно, хватит о прошлом… Сегодня я хотел бы узнать, что вы думаете по одному вопросу. И хотя один из вас скоро уволится — на сегодняшний день он пока работает в фирме, а потому его мнение для меня очень ценно. Возможно даже, мне понадобится ваш личный совет.
— Личный совет? — выдавил потрясенный Санада. — А что значит «возможно»?
— Сначала я хочу вам кое-что показать. Одну видеозапись.
— Видеозапись?
— Да. Это частная запись. Признаюсь, домашняя съемка — мое старое хобби…
— Как же, как же! — закивал Санада. — Все сотрудники знают, что господин президент любит снимать на видео!
Я тоже читал об этом. В журнальчике нашей компании была рубрика «Мои увлечения», и однажды там напечатали фотографию президента. Стоя с видеокамерой в руках, он снимал группу светловолосых детишек на футбольном поле. Комментарий внизу рассказывал о том, как Исидзаки путешествовал в Северную Европу.
— Ну что вы! Я совсем дилетант. Уж вы-то соображаете в этом лучше меня. Так что за качество съемки строго прошу не судить…
Исидзаки поднялся с дивана и взял со стола небольшую видеокамеру.
— Хориэ! — тут же шикнул на меня Санада. Помоги, мол. Когда Исидзаки вставал, его рука легонько дернулась в мою сторону.
С проводами он обращался привычно, и за какие-то несколько секунд мы подключили камеру к телевизору. Президент вернулся на диван и поставил камеру на журнальный столик. Восьмимиллиметровая «Айва». Давно вышла из моды. По крайнем мере, на полках магазинов такой уже не увидишь.
— Это совсем недолго. Смотрите, а потом поговорим.
Исидзаки нажал на кнопку дистанционного управления, и экран телевизора ожил.
Широкая лента дороги. На обочине — светофор для пешеходов. Сейчас горит красный. Похоже на городскую улицу. Машин почти нет — видимо, раннее время суток. Полоска рассвета растекается по горизонту, отбрасывая блики на объектив. По ту сторону дороги сгрудились в кучку сонные многоэтажки. Камера не двигается. Прямо перед светофором на асфальте сидит ворона. Ранний рассвет, спокойный пейзаж. Камера наезжает. Ворона в центре кадра делается крупнее. Судя по всему, именно ворону Исидзаки выбрал для съемки.
Слева от камеры слышится крик: «Берегись!»
Перед камерой — плечи мужчины в зеленом спортивном костюме. Он перебегает дорогу на красный свет. Сбоку на бешеной скорости вылетает автомобиль, слегка задевает его и уносится прочь. Мужчина летит кубарем на землю, но тут же подымается и продолжает бег. Похоже, ушибся несильно. Он бежит дальше, чуть заметно прихрамывая. Добежав до тротуара, поворачивается к камере боком. На долю секунды нам видно его лицо. Лет тридцать с небольшим.
Ворона, захлопав крыльями, срывается с места и улетает.
«А-а!» — снова слышится чей-то крик. Похоже, самого Исидзаки.
Камера дергается, изображение дрожит. В глазок камеры больше никто не смотрит. На экране пляшет асфальт, картинка мутнеет. Все приходит в движение. В динамиках — учащенное дыхание. Непонятно с чего, но хозяин камеры тоже куда-то бежит.
Наконец объектив задирается вверх, и мы видим фрагмент одной из многоэтажек. Здание старое, но очень солидное. Видно, что денег на строительство не жалели. В центре здания, этаже на четвертом-пятом, — балкон, на котором что-то белеет. Камера наезжает.
В объективе — голова ребенка, мальчика лет двух или трех. Малыш перевесился через перила и может свалиться в любую секунду. Его захлебывающийся крик еле слышно доносит ветром. Похоже, он не может сам залезть обратно. Его ладошкам не за что зацепиться, и они болтаются, точно листья дерева на ветру. Тельце еще удерживает равновесие, но с каждой секундой это дается ему все трудней. Вот он в ужасе задерживает дыхание. Предчувствие беды наполняет кадр — и резкий крик разрывает воздух.
Ребенок слетает с балкона.
Камеру сильно трясет, картинка смазывается.
Секунду-другую объектив скользит вниз по отвесной стене, отслеживая падение. Момент, когда любой зритель хочет зажмуриться.
И тут перед камерой, словно птица, проносится чья-то тень. Тот самый бегун. Уже в следующую секунду он подхватывает выпавшего с балкона ребенка и крепко сжимает в объятиях.
Успел. В последнем рывке, за который, наверное, стоит благодарить только Господа Бога… От удара мужчина летит кувырком, но ребенка из рук не выпускает. Самое страшное позади.
В следующем кадре — мужчина, распростертый на асфальте, с ребенком в руках. Снова слышится детский плач, однако на малыше ни царапины. Он просто ревет от испуга. В глазах мужчины — неописуемое облегчение. Он поворачивает голову к камере. В капельках пота на сияющем лице переливаются искры рассвета.
На этом фильм обрывался. Вся запись не заняла и пяти минут.
— Уф-ф! — шумно выдохнул Санада. — Вот это съемка! Полный экстрим. Аж руки вспотели… Господин президент! Вы что же, сами все это сняли?!
Исидзаки молча кивнул.
— Когда?
— В прошлую субботу, утром. Еще и шести не было. Я, как обычно, гулял возле дома у себя в Хироо. Гляжу — ворона сидит. И вокруг все так тихо, спокойно. Камеру я всегда с собой ношу, вот и решил запечатлеть такой красивый пейзаж. Знал бы я, чем эта съемка закончится!
— Да… Снято что надо! — восторженно поддакнул Санада. — Я уж об этом спортсмене не говорю. Вот уж не думал, что на свете остались такие смелые люди. Да еще и с такой реакцией!
Исидзаки снова кивнул.
— Совершенно согласен! Что ни говори, а ребенок падал с пятого этажа. Внизу — сплошной асфальт… Лично я, когда увидел, как этот малыш на перилах болтается, просто замер на месте. Стою столбом, колени трясутся. А этот парень еще с тротуара заметил, что происходит, — и тут же принял решение. И спас мальчику жизнь. Да как! На ребенке ни единой царапинки.
— Хм-м! — промычал Санада, скрещивая руки на груди. — Странно, но у меня такое чувство, будто я этого бегуна где-то видел.
Как ни забавно, мне тоже так показалось. Но Исидзаки лишь молча улыбнулся в ответ. Тогда я открыл рот:
— И что же вы сделали, когда съемку закончили?
— Разумеется, выключил камеру и подсобил чем мог. Хотя от меня уже многого и не требовалось. Первым делом проверил, цел ли малыш. Зашел вместе с ними в дом. Ну, чтобы ребенка до квартиры нормально доставить. Дома мать оказалась. Как узнала, что стряслось, тут же в слезы. Давай этого парня благодарить. То есть буквально: ревет и благодарит вперемежку… Ну а дальше мне и делать там было особо нечего.
— Но как вышло, что ребенок с балкона свесился?
— Футбольный мячик. Такой детский, виниловый. Он его с балкона бросил и глазами провожал до последнего. Я потом посмотрел — там действительно на улице мячик валялся…
— А этот парень не пострадал? Его же чуть машина не сбила. На бешеной скорости.
— По-моему, его не задело. Разве что об асфальт поцарапался при падении. Это он сам мне сказал, ну я и проверять не стал.
— Если это показать в новостях — представляю, какой поднимется шум.
— Наверное, — только и ответил Исидзаки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38