Тут магазин Wodolei.ru
В следующий мой приезд в Москву — это была командировка — известный мне номер телефона принадлежал уже какой-то квартире. Так я его и потеряла: по месту прописки он не жил, а как еще можно было искать человека, если не знаешь ни места жительства, ни места работы?
Но даже в свои редкие посещения Москвы я невольно шарила глазами по толпе: вдруг он идет навстречу мне, вдруг случай поможет нам встретиться… Напрасно, мы ходили разными тропами. У меня была своя жизнь, у него — своя. Единственное, в чем он меня не обманул.
Шли годы. Банальная фраза, но ведь именно так и было: время шло — год за годом. Ушли от нас и Ма, и Андреич, остались мы одни с детьми. Вернее, я одна с детьми: Сережа почти не бывал дома. Такой образ жизни позволил нам не только иметь хорошую дачу, машину и поездки на курорты и за границу, но и приглашать к детям лучших учителей и репетиторов, водить обоих в бассейн, развивать их физически и интеллектуально.
Кроме того, этот образ жизни помогал поддерживать мир в семье. Я искренне не задумывалась, есть ли кто-нибудь у мужа в его длительных рейсах — меня это не волновало. Он ни разу не проявил подозрительности по отношению ко мне, хотя я уже встретила своего математика, и он стал частым гостем в моем доме.
Мы не мозолили глаза друг другу, за время разлуки даже успевали соскучиться, а за время недолгого присутствия Сережи дома не успевали надоесть друг другу.
Я из всей своей жизни вынесла глубокое убеждение, что семья изжила себя в том виде, в каком она существует с незапамятных времен. Мужчине ни к чему жить вместе с женщиной и детьми постоянно. Кто-то из родителей живет с потомством, а кто-то приходит, когда всем этого хочется. Оба родителя участвуют в материальном обеспечении детей и в их воспитании, но если у родителей нет желания видеться, то они и не видятся, общаются только с ребятами. Мне кажется, что тогда бы не было раздражения и недовольства друг другом, порожденных насильственным общением и необязательным,но навязанным устоями, присутствием в общем пространстве.
Дети росли, мы старились. Мишка поступил и успешно окончил институт, женился на дочери Люси и Романа, так мы породнились с нашими самыми близкими друзьями. Родство это было усилено тем, что наша дочка вышла замуж за их сына. В обеих молодых семьях появились дети, я стала бабушкой, хотя не чувствовала в себе ни желания быть ею, ни ощущения, что возраст мой подходит для статуса бабушки.
С возрастом было все очень сложно. Я долго не старела. Мне было уже под пятьдесят, а мне давали не больше тридцати пяти, и молодые парни заглядывались на меня, у меня даже была пара романов с ровесниками Мишки. Я не чувствовала своих лет: было такое ощущение, что я остановилась в том возрасте, в котором познакомилась с Евгением. Остановилась в нем, потому что была счастлива тогда, и сознание отказывалось уйти оттуда, где счастье было, в бесплодную пустыню более зрелых лет.
ИЗ РУКОПИСЕЙ…
НЕБОЛЬШОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ.
Найдя в рукописях моей подруги серию миниатюр под общим названием «Телефон», я вспомнила один из последних наших с нею разговоров, уже почти перед моим отъездом на юг. Я ее спросила тогда, пыталась ли она когда-нибудь еще найти Евгения. Она помолчала, а потом ответила, с видимой неохотой:
— Да. Несколько лет назад — буквально — и нашла его. Мне попалась на глаза реклама городской телефонной связи, где сообщалось о новых услугах: можно было найти, не выходя из дому, адрес человека по всей стране. У меня даже сердце екнуло. Прошло много лет, Евгений должен был быть, по моему разумению, состоятельным и солидным человеком и вести оседлый образ жизни, а значит, у него должен был быть постоянный адрес, а может быть, и телефон. И я позвонила в адресную службу.
Вы представляете, что я испытывала, записывая на каком-то конверте номер его московского телефона?! До сих пор я писала ему письма, которые не отправляла, а хранила дома в чемоданчике под кипой театральных программок. Теперь, может быть, мы сможем общаться — хотя бы разговаривать! И отпадет нужда в этих письмах, я смогу ему рассказать все, услышать его голос, письма можно будет уничтожить и не бояться, что Сережа их найдет, или, что еще хуже — дети.
У меня все внутри тряслось, пока я набирала номер. Слава богу, что это можно было сделать по автоматике: в том моем состоянии я не смогла бы разговаривать с диспетчером.
Ответили мне очень быстро — ребенок, наверное, внук. Я попросила к телефону Евгения, и вот в трубке зазвучал его голос, который я узнала бы из миллиона других голосов, даже во сне, даже перед смертью.
Я сказала, что нахожусь в некотором затруднении — мы были знакомы очень давно, может быть, он и не помнит меня…
— Ну? — нетерпеливо произнес он.
Я назвала себя.
— Ты меня помнишь? — спросила я его.
Он был ошарашен — это чувствовалось. Но и обрадован тоже. Меня охватило такое облегчение! Тревога улетучилась, сердце стало биться ровно, радость заполнила меня всю, я просто ликовала.
Мы проговорили не меньше часа. Он сказал, что все помнит, что очень рад моему звонку и обязательно позвонит мне в ближайшее время. Будем общаться. Приезжай в Москву. Я хочу тебя видеть. В первый момент он удивился, услыхав мое имя, но удивился радостно.
Боже, какое у меня было настроение в тот день и несколько последующих!
Позвонил ли он? Позвонил. Через три месяца, за три дня до моего дня рождения, не помня о нем — он смешался, когда я ему напомнила об этом. Я думаю, это было неспроста. У него в подкорке сидела дата моего рождения — видимо, это и заставило его неосознанно позвонить именно в близкий промежуток времени.
Мы опять проговорили почти час, он обещал позвонить — поздравить с Новым годом. Мне показалось, что у него были неприятности из-за моего звонка, и он вынужден звонить лишь в удобные моменты.
Нет, больше он не звонил, а я, не желая доставлять ему лишние хлопоты, тоже больше не звонила. Так это все и закончилось.
Я одного не могу понять, зачем он обещал звонить, делал вид, что рад мне, моему новому появлению в его жизни?
Не проще ли было сказать, что все забыто, что жизнь прошла, он сожалеет, но нельзя в одну и ту же реку вступить дважды? Мне было бы тяжело, но это было бы честно, и я бы перестала его ждать.
Я даже пыталась написать рассказ об этих телефонных переживаниях, но успеха в этом предприятии не достигла. Нет у меня слов, чтобы выразить всю обиду, которую он нанес мне этим последним поступком. Мы уже очень немолодые люди, пора о душе позаботиться, а он не погнушался взять на себя такой грех — обмануть в очередной раз и по такому пустому поводу, как телефонные разговоры раз в месяц!
Странным образом, но видно, эта его ложь оказалась последней каплей — я освободилась от него и впервые в жизни стала думать о нем без восторга. Я не рада этому освобождению: получается, что всю жизнь я потратила на никчемную любовь к никчемному человеку — это тяжело и больно сознавать в моем возрасте.
Ведь все могло быть иначе: мы с Сережей могли сойтись ближе и полюбить друг друга, дети могли занимать меня в большей степени, да и вся жизнь была бы окрашена ярче и звучала бы радостнее без страданий по мелкому и не слишком порядочному типу.
Больно, больно сознавать, что прожитая жизнь была прожита неверно, тускло и обидно для моих близких и любящих меня людей.
…
Я уверена, что найденные мною листки с миниатюрами — это тот самый рассказ, который был попыткой успокоиться и которую моя подруга сочла неуспешной. Я решила, что обязательно должна включить короткие пульсации отчаяния в повесть: без них она мне кажется бедной и недостаточно выразительной.
ТЕЛЕФОН.
Тоска №1
Он спросил номер телефона, записал его и сказал, что обязательно позвонит.
На следующий день телефон молчал.
Она боялась отойти от телефона, сидела и смотрела на аппарат.
Телефон молчал.
Хорошо, что провод был длинный — аппарат можно было брать в ванную и спальню.
Проклятый телефон молчал.
Вдруг ей пришло в голову, что ведь он мог позвонить ночью. А вдруг она не услыхала звонка?!
Бессонница, словно ждала за дверью, радостно явилась и уселась у изголовья кровати.
Проклятый телефон молчал.
Внезапно он зазвонил, но это ошиблись номером.
Она вышла на пять минут — в булочную.
Когда вернулась, ей сказали, что кто-то звонил — спрашивал ее.Сказал, что перезвонит. Нет, не сказал — когда.
Обессиленно и отрешенно сидела она у телефона.
Проклятый телефон молчал…
…
Тоска № 2.
Пора уже определиться.
Что это было — сон, принятый за явь, или явь, похожая на сон?
Мы разговаривали, в трубке, действительно, звучал твой голос — несколько манерный, слегка ироничный, но самый нужный и важный, — или это флуктуации эфира?
При шизофрении бывают глюки в виде голосов — могла ли развиться шизофрения на почве идеи фикс найти тебя или хотя бы услышать твой голос, раз уж нет денег на поездку?
А быть может, мое упорное желание сконцентрировалось в энергетический сгусток, тот повлиял на электромагнитные поля — одежду нашей планеты — и рожденные ими акустические волны приобрели тот же вид, что вибрации твоего голоса?
Тут прослеживается определенная цепочка связей. Поле Земли является частью всемирного поля, и таким образом, порожденные им акустические волны являются порождением мироздания…
Вселенная говорила со мной твоим голосом?
В городе моего детства я выхожу ночью в пустыню, босиком стою на ее шершавой и черствой вздыбленной спине и смотрю в черноту над моей головой.
Вселенная смотрит на меня своими миллиардами глаз, и я не знаю, любит ли она меня.
О тебе я даже не спрашиваю.
Если твой голос там, в этой сияющей черноте, то где же ты сам?
Проклятый телефон молчал…
…
Тоска № 3
Звонка не было уже семнадцать дней. Нет, если не учитывать выходные, то — тринадцать.
Она продолжала жить, как прежде, и по ее внешнему виду ничего такого заметить было невозможно, но так было всегда — какие бури ни бушевали в ней, на поверхность не пробивалось ничего.
Она давно уже создала в себе непроницаемый каркас, внутри которого и существовала она настоящая.
Внешняя жила обычной жизнью: что-то готовила и ела, ложилась спать и вставала, условно, утром (одиннадцать часов — утро или нет?), делала какие-то домашние дела, разговаривала, иногда смеялась, иногда — злилась. Даже съездила в другой город к родне.
Она жила так давно: не позволяя себе по-настоящему огорчиться, а поводы для радости, так же давно, из ее жизни исчезли напрочь.
Она не позволяла себе огорчаться даже по пустякам: тому, что разбилась любимая чашка, собаки сломали только что высаженные георгины, порвалась единственная пара туфель — и в чем теперь выйти из дому? — все это не могло пробиться через каркас внутри, она не позволяла.
Позволь она, и огорчение по пустякам могло привести за собой такую волну огорчения по стОящему поводу — единственному в ее жизни, — которая смыла бы с лица земли и ее жизнь, и ее саму, да и окружающих ее людей, пожалуй.
Потому и возник каркас внутри ее тела, которое давно перестало ее радовать и было нужно лишь для подтверждения физического существования.
Но если раньше внутри каркаса скрывалась она живая — ее душа, ее подсознание, то, в ожидании звонка, замерло все, прекратилось все движение, все процессы.
Внутри каркаса жизни не было, как много лет считалось, что ее нет на Марсе: есть ли жизнь на Марсе? Тоже нет!
Внутри каркаса образовался соляной столп, жена Лота.
Она оглянулась назад и превратилась в соляной столп.
Она оглянулась назад…
Проклятый телефон молчал!
…
Тоска № 4.
Началась непонятная полоса непонятного времени. Вернее, так было всегда, хотя, обычно, неприятные ощущения притушевывались текучкой жизни, какими-то отвлекавшими мелочами, а потому удавалось немного отдохнуть и держаться на плаву. Но это удерживание себя на поверхности сознания отнимало, все же, немало сил, постепенно делать это становилось все труднее, и наступал момент, когда любое событие, слово или факт — выбивали из колеи. То есть, время всегда было непонятным и неприятным, но осознание этого было более или менее острым. Или могло быть. А могло и — нет.
Двигаться приходилось медленно-медленно, чтобы не расходовать силы на скорость, ведь тогда их не хватило бы на поддержание внешне спокойного вида.
В сторону телефона смотреть было нельзя, но держать его все время в поле зрения было необходимо, чтобы не пропустить звонок.
Телефон молчал с упрямством маньяка уже два месяца, а ведь нужно было готовить еду, мыть посуду ( переколотить ее, что ли?!), которую всегда было ненавистно мыть, даже в периоды спокойствия времени. Разговаривать приходилось с разными там…
И, главное, он все время звонил — хляби небесные разверзлись, все захотели звонить по телефону и занимать его, сколько им вздумается. И еще отвечать приходилось на звонки.
Пошли мелкие ссоры с разными людьми, недопонимание, какие-то, совсем необязательные фразы и высказывания — и все это абсолютно механически и автоматически, без участия глубинных слоев души и мозга.
Проклятый телефон молчал…
…
Тоска № 5. Последняя.
Была бы я начальником канцелярии… Не имеет значения, любой. Лишь бы иметь право приказы издавать, подписывать и печать круглую на подпись свою шлепать. Зачем?
А затем, что телефон умер. Нет, он звенит, пакостник, время от времени, на экране его высвечиваются номера телефонов, не важных и не интересных мне и моей жизни.
Какие-то люди, которые имеют отношение ко мне, но к которым я отношения уже давно не имею, хоть и делю с ними кров, стол, хлеб и даже — постель, звонят, звучат в трубке, говорят какие-то ненужные слова, требуют ответа, так же не нужного им, как и мне — эти звонки…
Я хожу мимо телефона и стараюсь не смотреть на него — не люблю мертвецов.
Телефон звонит, и этот звон, как голос с того света, в который я не верю, а потому и не нужен он мне.
Телефон мертв и смердит чужими постылыми голосами.
Я хочу издать приказ, подписать его, пришлепнуть свою подпись круглой печатью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Но даже в свои редкие посещения Москвы я невольно шарила глазами по толпе: вдруг он идет навстречу мне, вдруг случай поможет нам встретиться… Напрасно, мы ходили разными тропами. У меня была своя жизнь, у него — своя. Единственное, в чем он меня не обманул.
Шли годы. Банальная фраза, но ведь именно так и было: время шло — год за годом. Ушли от нас и Ма, и Андреич, остались мы одни с детьми. Вернее, я одна с детьми: Сережа почти не бывал дома. Такой образ жизни позволил нам не только иметь хорошую дачу, машину и поездки на курорты и за границу, но и приглашать к детям лучших учителей и репетиторов, водить обоих в бассейн, развивать их физически и интеллектуально.
Кроме того, этот образ жизни помогал поддерживать мир в семье. Я искренне не задумывалась, есть ли кто-нибудь у мужа в его длительных рейсах — меня это не волновало. Он ни разу не проявил подозрительности по отношению ко мне, хотя я уже встретила своего математика, и он стал частым гостем в моем доме.
Мы не мозолили глаза друг другу, за время разлуки даже успевали соскучиться, а за время недолгого присутствия Сережи дома не успевали надоесть друг другу.
Я из всей своей жизни вынесла глубокое убеждение, что семья изжила себя в том виде, в каком она существует с незапамятных времен. Мужчине ни к чему жить вместе с женщиной и детьми постоянно. Кто-то из родителей живет с потомством, а кто-то приходит, когда всем этого хочется. Оба родителя участвуют в материальном обеспечении детей и в их воспитании, но если у родителей нет желания видеться, то они и не видятся, общаются только с ребятами. Мне кажется, что тогда бы не было раздражения и недовольства друг другом, порожденных насильственным общением и необязательным,но навязанным устоями, присутствием в общем пространстве.
Дети росли, мы старились. Мишка поступил и успешно окончил институт, женился на дочери Люси и Романа, так мы породнились с нашими самыми близкими друзьями. Родство это было усилено тем, что наша дочка вышла замуж за их сына. В обеих молодых семьях появились дети, я стала бабушкой, хотя не чувствовала в себе ни желания быть ею, ни ощущения, что возраст мой подходит для статуса бабушки.
С возрастом было все очень сложно. Я долго не старела. Мне было уже под пятьдесят, а мне давали не больше тридцати пяти, и молодые парни заглядывались на меня, у меня даже была пара романов с ровесниками Мишки. Я не чувствовала своих лет: было такое ощущение, что я остановилась в том возрасте, в котором познакомилась с Евгением. Остановилась в нем, потому что была счастлива тогда, и сознание отказывалось уйти оттуда, где счастье было, в бесплодную пустыню более зрелых лет.
ИЗ РУКОПИСЕЙ…
НЕБОЛЬШОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ.
Найдя в рукописях моей подруги серию миниатюр под общим названием «Телефон», я вспомнила один из последних наших с нею разговоров, уже почти перед моим отъездом на юг. Я ее спросила тогда, пыталась ли она когда-нибудь еще найти Евгения. Она помолчала, а потом ответила, с видимой неохотой:
— Да. Несколько лет назад — буквально — и нашла его. Мне попалась на глаза реклама городской телефонной связи, где сообщалось о новых услугах: можно было найти, не выходя из дому, адрес человека по всей стране. У меня даже сердце екнуло. Прошло много лет, Евгений должен был быть, по моему разумению, состоятельным и солидным человеком и вести оседлый образ жизни, а значит, у него должен был быть постоянный адрес, а может быть, и телефон. И я позвонила в адресную службу.
Вы представляете, что я испытывала, записывая на каком-то конверте номер его московского телефона?! До сих пор я писала ему письма, которые не отправляла, а хранила дома в чемоданчике под кипой театральных программок. Теперь, может быть, мы сможем общаться — хотя бы разговаривать! И отпадет нужда в этих письмах, я смогу ему рассказать все, услышать его голос, письма можно будет уничтожить и не бояться, что Сережа их найдет, или, что еще хуже — дети.
У меня все внутри тряслось, пока я набирала номер. Слава богу, что это можно было сделать по автоматике: в том моем состоянии я не смогла бы разговаривать с диспетчером.
Ответили мне очень быстро — ребенок, наверное, внук. Я попросила к телефону Евгения, и вот в трубке зазвучал его голос, который я узнала бы из миллиона других голосов, даже во сне, даже перед смертью.
Я сказала, что нахожусь в некотором затруднении — мы были знакомы очень давно, может быть, он и не помнит меня…
— Ну? — нетерпеливо произнес он.
Я назвала себя.
— Ты меня помнишь? — спросила я его.
Он был ошарашен — это чувствовалось. Но и обрадован тоже. Меня охватило такое облегчение! Тревога улетучилась, сердце стало биться ровно, радость заполнила меня всю, я просто ликовала.
Мы проговорили не меньше часа. Он сказал, что все помнит, что очень рад моему звонку и обязательно позвонит мне в ближайшее время. Будем общаться. Приезжай в Москву. Я хочу тебя видеть. В первый момент он удивился, услыхав мое имя, но удивился радостно.
Боже, какое у меня было настроение в тот день и несколько последующих!
Позвонил ли он? Позвонил. Через три месяца, за три дня до моего дня рождения, не помня о нем — он смешался, когда я ему напомнила об этом. Я думаю, это было неспроста. У него в подкорке сидела дата моего рождения — видимо, это и заставило его неосознанно позвонить именно в близкий промежуток времени.
Мы опять проговорили почти час, он обещал позвонить — поздравить с Новым годом. Мне показалось, что у него были неприятности из-за моего звонка, и он вынужден звонить лишь в удобные моменты.
Нет, больше он не звонил, а я, не желая доставлять ему лишние хлопоты, тоже больше не звонила. Так это все и закончилось.
Я одного не могу понять, зачем он обещал звонить, делал вид, что рад мне, моему новому появлению в его жизни?
Не проще ли было сказать, что все забыто, что жизнь прошла, он сожалеет, но нельзя в одну и ту же реку вступить дважды? Мне было бы тяжело, но это было бы честно, и я бы перестала его ждать.
Я даже пыталась написать рассказ об этих телефонных переживаниях, но успеха в этом предприятии не достигла. Нет у меня слов, чтобы выразить всю обиду, которую он нанес мне этим последним поступком. Мы уже очень немолодые люди, пора о душе позаботиться, а он не погнушался взять на себя такой грех — обмануть в очередной раз и по такому пустому поводу, как телефонные разговоры раз в месяц!
Странным образом, но видно, эта его ложь оказалась последней каплей — я освободилась от него и впервые в жизни стала думать о нем без восторга. Я не рада этому освобождению: получается, что всю жизнь я потратила на никчемную любовь к никчемному человеку — это тяжело и больно сознавать в моем возрасте.
Ведь все могло быть иначе: мы с Сережей могли сойтись ближе и полюбить друг друга, дети могли занимать меня в большей степени, да и вся жизнь была бы окрашена ярче и звучала бы радостнее без страданий по мелкому и не слишком порядочному типу.
Больно, больно сознавать, что прожитая жизнь была прожита неверно, тускло и обидно для моих близких и любящих меня людей.
…
Я уверена, что найденные мною листки с миниатюрами — это тот самый рассказ, который был попыткой успокоиться и которую моя подруга сочла неуспешной. Я решила, что обязательно должна включить короткие пульсации отчаяния в повесть: без них она мне кажется бедной и недостаточно выразительной.
ТЕЛЕФОН.
Тоска №1
Он спросил номер телефона, записал его и сказал, что обязательно позвонит.
На следующий день телефон молчал.
Она боялась отойти от телефона, сидела и смотрела на аппарат.
Телефон молчал.
Хорошо, что провод был длинный — аппарат можно было брать в ванную и спальню.
Проклятый телефон молчал.
Вдруг ей пришло в голову, что ведь он мог позвонить ночью. А вдруг она не услыхала звонка?!
Бессонница, словно ждала за дверью, радостно явилась и уселась у изголовья кровати.
Проклятый телефон молчал.
Внезапно он зазвонил, но это ошиблись номером.
Она вышла на пять минут — в булочную.
Когда вернулась, ей сказали, что кто-то звонил — спрашивал ее.Сказал, что перезвонит. Нет, не сказал — когда.
Обессиленно и отрешенно сидела она у телефона.
Проклятый телефон молчал…
…
Тоска № 2.
Пора уже определиться.
Что это было — сон, принятый за явь, или явь, похожая на сон?
Мы разговаривали, в трубке, действительно, звучал твой голос — несколько манерный, слегка ироничный, но самый нужный и важный, — или это флуктуации эфира?
При шизофрении бывают глюки в виде голосов — могла ли развиться шизофрения на почве идеи фикс найти тебя или хотя бы услышать твой голос, раз уж нет денег на поездку?
А быть может, мое упорное желание сконцентрировалось в энергетический сгусток, тот повлиял на электромагнитные поля — одежду нашей планеты — и рожденные ими акустические волны приобрели тот же вид, что вибрации твоего голоса?
Тут прослеживается определенная цепочка связей. Поле Земли является частью всемирного поля, и таким образом, порожденные им акустические волны являются порождением мироздания…
Вселенная говорила со мной твоим голосом?
В городе моего детства я выхожу ночью в пустыню, босиком стою на ее шершавой и черствой вздыбленной спине и смотрю в черноту над моей головой.
Вселенная смотрит на меня своими миллиардами глаз, и я не знаю, любит ли она меня.
О тебе я даже не спрашиваю.
Если твой голос там, в этой сияющей черноте, то где же ты сам?
Проклятый телефон молчал…
…
Тоска № 3
Звонка не было уже семнадцать дней. Нет, если не учитывать выходные, то — тринадцать.
Она продолжала жить, как прежде, и по ее внешнему виду ничего такого заметить было невозможно, но так было всегда — какие бури ни бушевали в ней, на поверхность не пробивалось ничего.
Она давно уже создала в себе непроницаемый каркас, внутри которого и существовала она настоящая.
Внешняя жила обычной жизнью: что-то готовила и ела, ложилась спать и вставала, условно, утром (одиннадцать часов — утро или нет?), делала какие-то домашние дела, разговаривала, иногда смеялась, иногда — злилась. Даже съездила в другой город к родне.
Она жила так давно: не позволяя себе по-настоящему огорчиться, а поводы для радости, так же давно, из ее жизни исчезли напрочь.
Она не позволяла себе огорчаться даже по пустякам: тому, что разбилась любимая чашка, собаки сломали только что высаженные георгины, порвалась единственная пара туфель — и в чем теперь выйти из дому? — все это не могло пробиться через каркас внутри, она не позволяла.
Позволь она, и огорчение по пустякам могло привести за собой такую волну огорчения по стОящему поводу — единственному в ее жизни, — которая смыла бы с лица земли и ее жизнь, и ее саму, да и окружающих ее людей, пожалуй.
Потому и возник каркас внутри ее тела, которое давно перестало ее радовать и было нужно лишь для подтверждения физического существования.
Но если раньше внутри каркаса скрывалась она живая — ее душа, ее подсознание, то, в ожидании звонка, замерло все, прекратилось все движение, все процессы.
Внутри каркаса жизни не было, как много лет считалось, что ее нет на Марсе: есть ли жизнь на Марсе? Тоже нет!
Внутри каркаса образовался соляной столп, жена Лота.
Она оглянулась назад и превратилась в соляной столп.
Она оглянулась назад…
Проклятый телефон молчал!
…
Тоска № 4.
Началась непонятная полоса непонятного времени. Вернее, так было всегда, хотя, обычно, неприятные ощущения притушевывались текучкой жизни, какими-то отвлекавшими мелочами, а потому удавалось немного отдохнуть и держаться на плаву. Но это удерживание себя на поверхности сознания отнимало, все же, немало сил, постепенно делать это становилось все труднее, и наступал момент, когда любое событие, слово или факт — выбивали из колеи. То есть, время всегда было непонятным и неприятным, но осознание этого было более или менее острым. Или могло быть. А могло и — нет.
Двигаться приходилось медленно-медленно, чтобы не расходовать силы на скорость, ведь тогда их не хватило бы на поддержание внешне спокойного вида.
В сторону телефона смотреть было нельзя, но держать его все время в поле зрения было необходимо, чтобы не пропустить звонок.
Телефон молчал с упрямством маньяка уже два месяца, а ведь нужно было готовить еду, мыть посуду ( переколотить ее, что ли?!), которую всегда было ненавистно мыть, даже в периоды спокойствия времени. Разговаривать приходилось с разными там…
И, главное, он все время звонил — хляби небесные разверзлись, все захотели звонить по телефону и занимать его, сколько им вздумается. И еще отвечать приходилось на звонки.
Пошли мелкие ссоры с разными людьми, недопонимание, какие-то, совсем необязательные фразы и высказывания — и все это абсолютно механически и автоматически, без участия глубинных слоев души и мозга.
Проклятый телефон молчал…
…
Тоска № 5. Последняя.
Была бы я начальником канцелярии… Не имеет значения, любой. Лишь бы иметь право приказы издавать, подписывать и печать круглую на подпись свою шлепать. Зачем?
А затем, что телефон умер. Нет, он звенит, пакостник, время от времени, на экране его высвечиваются номера телефонов, не важных и не интересных мне и моей жизни.
Какие-то люди, которые имеют отношение ко мне, но к которым я отношения уже давно не имею, хоть и делю с ними кров, стол, хлеб и даже — постель, звонят, звучат в трубке, говорят какие-то ненужные слова, требуют ответа, так же не нужного им, как и мне — эти звонки…
Я хожу мимо телефона и стараюсь не смотреть на него — не люблю мертвецов.
Телефон звонит, и этот звон, как голос с того света, в который я не верю, а потому и не нужен он мне.
Телефон мертв и смердит чужими постылыми голосами.
Я хочу издать приказ, подписать его, пришлепнуть свою подпись круглой печатью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21