Я знала точно, что мы с ними больше никогда не увидимся: очень уж разная будет у нас жизнь — она-то нас и разведет.
Ох, как я вставала назавтра! Я была разбита, как будто пробежала марафонскую дистанцию. Болело все — голова, руки, ноги, тело… На самом деле, болела душа — и делала больной всю меня.
Жизнь продолжалась, если это можно было назвать жизнью. Опять прислуживание родителям, мелочные расчеты, направленные на то, чтобы скопить семь рублей и купить себе осенние туфли, слезы над каждой дырочкой в чулке, ненавистная домашняя работа, одиночество, холод снаружи и внутри. Вернулись родители друга, ездившие устраивать сыну свадьбу, привезли мне подарок от подруги: альбом фотографий со свадьбы и хорошенькие ботиночки, которые решали проблему обуви не только на осень, но и на зиму.
Мне стало немного теплее: опять появились люди, которые хорошо ко мне относились и приглашали меня приходить почаще, но я старалась не злоупотреблять их гостеприимством и навещала их не чаще двух раз в месяц, когда становилось совсем уж невмоготу.
И от них, и из писем Люси я знала, что ребята в плавании, что она уже ждет ребенка и очень скучает и по мужу, и по мне, и по моему малышу.
Сын был едиственной радостью. Он уже довольно хорошо разговаривал, во всяком случае, мог объяснить, чего именно он в данный момент хочет, ходил и даже бегал — днем, когда никого не было дома я разрешала ему бегать по квартире, поставив лишь условие, что он ничего не будет трогать. Такой кроха, а что-то он чувствовал — иногда вдруг начинал гладить меня по лицу и приговаривать: «Бедий, бедий», — что означало бедный, бедный.
Он утверждает, что помнит эти моменты, хотя я в это не верю: ему было всего полтора года, не мог он ничего запомнить. Он говорит, ему казалось тогда, что за стенкой живет баба-яга, она хочет меня съесть, я боюсь, а ему меня жалко. Не знаю… может быть…
Однажды был совсем уж кошмарный день.Дул пронзительный ветер, периодически начинал идти дождь, а я вынуждена была выйти из дома, чтобы купить продукты. Дома не было ничего, даже хлеба. Из последнего стакана молока я сварила ребенку манную кашу, но ведь нужно было есть что-то и на обед и ужин, а готовить был не из чего, и я не могла придумать, как обойтись тремя рублями, если нужны и молоко, и мясо, и лук — и все остальное.
Делать было нечего, нужно было идти. Я одела потеплее Мишку, оделась сама, стащила коляску вниз, посадила его в нее, подняв кузов и застегнув фартук. Теперь я могла быть уверенной, что он не промокнет. Со мной дело обстояло хуже: плаща у меня не было, ветер был такой, что ни один зонт не выдержал бы, да и рук у меня было маловато, чтобы и коляску катить, и сумку с покупками нести, и зонт над собой держать. Поэтому я решила, что двум смертям не бывать, и вышла из подъезда на дождь.
Он стоял прямо передо мной — в полной форме и плаще с капюшоном.
Сразу все поняв, он развернул коляску, вкатил ее обратно и потащил вместе с малышом наверх. У дверей квартиры он поставил коляску и сказал:
— Собирай вещи, у нас самолет завтра рано утром. Чемоданы у тебя есть. Много не бери — купим новое. Часа тебе хватит? Я бы помог, но мне к Ромкиным старикам зайти нужно — я обещал.
Сказав это, он повернулся и пошел вниз по лестнице, а я все стояла у дверей в квартиру, слушала, как постепенно затихают его шаги, как стукнула входная дверь, как дождь стучит в лестничное окно…
Потом я отперла дверь, вошла в квартиру, раздела малыша и вытащила из кладовки чемоданы, с которыми летом ездила на дачу.
Эпизод 11.
Какой-то звук ворвался в сознание и разбудил меня. В комнате было совершенно темно, но, даже ничего не видя, я почувствовала, что это не моя комната в квартире родителей, правда, понять сразу, где я нахожусь, я не могла. Паника, было охватила меня, но тут я проснулась окончательно и все вспомнила.
…В самолете Мишка немедленно заснул. В подвесную люльку он уже не помещался, и стюардесса предложила уложить его на соседние кресла — благо были свободные места. Она даже одеяло для него принесла и маленькую подушечку.
Следом за Мишкой уснула и я, что было для меня нехарактерно: обычно, я сидя заснуть не могла, видимо, душевная усталость превысила мои возможности, вот я и отключилась.
Сергей разбудил меня, когда принесли завтрак, а Мишку мы так и не добудились. Поев, я снова уснула и проснулась уже, когда самолет шел на снижение из-за того, что Сергей стал пристегивать мой ремень безопасности.
Мы вышли из самолета в настоящую зиму — все было в снегу, было морозно, и мы почти бегом кинулись к зданию аэропорта.
Пока Сергей дожидался багажа, я привела себя в порядок — специально для этого взяла в сумочку все необходимое — умыла сына и решила, что будь, что будет — не понравлюсь, ничего не поделаешь, какая есть.
Перед тем, как пойти за такси, Сергей сказал:
— Хочу кое-что сказать тебе, пока мы еще не приехали. Никого и ничего не бойся — они хорошие люди, любят меня, хотят, чтобы мне было хорошо, поэтому ревности не будет, а все остальное зависит лишь от тебя. Ни нарочно, ни нечаянно тебя обижать не будут, а ты попытайся не дичиться, ладно? Я понимаю, тебе будет очень трудно, но еще месяц я буду на берегу и постараюсь тебе помочь. Не старайся выглядеть лучше, чем ты есть — ты достаточно хороша и без этого. Главное — помни, они другие. Ты им нужна, Мишка им нужен, отсюда и будем строить отношения. Я очень хочу, чтобы они стали твоей семьей. Думаю, они хотят того же. Мама всегда хотела девочку, но что-то там у нее не вышло. Ты поняла меня? Не бойся.
Я слушала его и удивлялась сама себе. Я и не боялась. Но что-то странное было в этом бесстрашии — оно было каким-то деревянным. Что такое бесстрашие? Человек знает об опасности, но умеет стреножить свой страх. Или отсутствие опасности, когда и бояться нечего. Но я знала, что опасность есть, и очень серьезная: а вот не сложатся отношения с родными Сережи — и что тогда делать? Опять к родителям возвращаться? Опасность была, но стреноживать было нечего: все внутри замерло, закоченело, не было ни страха, ни надежды — странное безразличие владело мною, когда уже все равно, что готовит будущее, когда человек любые события принимает без эмоций, равнодушно и холодно.
Я опять влезала в свою раковину и даже не противилась этому. И странно, почему именно сейчас, когда жизнь готовила мне, казалось бы, радостные перемены, я вдруг начала искать убежища в той броне, которую пару месяцев одиночества после летних радостей никак не могла на себя напялить и мучилась незащищенностью?
Я слушала Сергея и думала, что не буду предпринимать ничего — как получится, так получится. Он, тем временем, закончил этот важный, видимо, для него монолог, посмотрел мне прямо в глаза, что-то там увидел, что-то понял — он, вообще, уже не впервые удивлял меня своей чуткостью — и сказал:
— Ах, я идиот! Не слушай меня. Но все равно — не бойся. Я с тобой.
С тем и отправились мы на стоянку такси.
Сергей, видимо, успел позвонить домой из аэропорта, потому что когда машина подъехала к старинному дому, от подъезда к ней двинулся пожилой мужчина. Он приветственно махал рукой, и, заглядывая внутрь такси, улыбался, слегка тревожно.
Машина уехала. Мы остались стоять, глядя друг на друга.
— Дмитрий Андреич, зачем ты вышел — холодно ведь? — сказал Сергей.
— Так с вещами помочь хотел.
— Ну, не столько у нас вещей, справился бы я, — только тут я поняла, что весь наш багаж составляют мои чемоданы — у Сережи даже сумки с собой не было. — Я ведь на одни сутки летел, — вдруг опять проявил он свою чуткость — вслух я ничего не сказала, а он каким-то образом понял, о чем я подумала, — давайте все-таки, пойдем домой, что здесь стоять? Хотя, что же это я? Дмитрий Андреич, знакомьтесь.
Я назвала себя и впервые посмотрела в глаза отчиму Сережи. Он серьезно смотрел на меня, и я вдруг успокоилась. Этот взгляд не выискивал во мне изъяна, он, скорее спрашивал, тот ли я человек, каким кажусь. Но у меня пока не было ответа на этот вопрос. Я не знала, кем я кажусь, я не знала, какая я, я даже не знала, соответсвую ли я сама себе. Поэтому я просто посмотрела ему в глаза, он улыбнулся, забрал у меня Мишку, и мы вошли в подъезд. На руки к Дмитрию Андреичу Мишка пошел с удовольствием и сразу подкупил его, сказав:
— Деда?
У деды повлажнели глаза, а Сергей засмеялся и сказал:
— Все, Андреич, сосчитали тебя. Прощай, молодость — дедом назвали.
Лифт Мишку поразил. Он вертел головенкой и спрашивал:
— Де? Де? — интересовался, куда это он попал.
Дальше все смешалось. В квартире нас ждали три женщины: мама, бабушка и прабабушка Сережи. Весь день прошел суматошно в одеваниях и переодеваниях, мытье, застолье, непрерывных разговорах, осмотре квартиры — большой, просторной, со старинной мебелью и красивыми вещами — вазами, статуэтками, лампами.
Нам с Мишкой выделили отдельную комнату, в которой уже стояли кроватка, прогулочная коляска, маленький стол, расписанный под хохлому, и такой же стульчик, лежали игрушки — в их числе большой плюшевый медведь, неосуществленная мечта моего детства, кукла, кубики.
Мишка в медведя тут же влюбился и из рук его уже не выпускал, а во время еды сажал рядом с собой и пытался кормить своей ложкой.
Присутствие ребенка, во многом, разрядило атмосферу. Его нужно было то кормить, то мыть, то укладывать спать. Он всюду топал и спрашивал, то и дело: «Цё?» — это означало: «Что это?» Новоявленные бабки и дед ходили за ним и отвечали на его вопросы, то и дело спохватываясь, что нужно то и то сделать на кухне, что пора за стол, что пирожки чуть не подгорели, а молоко почти сбежало. Прабабку он подкупил тем, что, ни слова не говоря и страшно пыхтя, стал карабкаться к ней на колени. Она была горда таким проявлением доверия и с заносчивым видом посматривала на окружающих. В общем, пока Мишка бодрствовал, мне бояться было нечего — он все внимание отвлекал на себя.
Я со страхом ждала вечера — думала, что меня ждет разговор о будущем, когда я уложу сына. Но эта семья, видно, твердо решила меня удивить и изменить мое представление об отношениях людей: за ужином разговаривали о чем угодно, но не о наших планах.
Спать я легла рано, заснула быстро, и вот теперь меня разбудил в незнакомой комнате незнакомый звук, оказавшийся при повторении трамвайным звонком. Это означало, что уже наступило утро и пора вставать. Я попыталась припомнить, где в комнате окно, подошла к нему наощупь, отодвинула плотную непроницаемую штору и увидела только темноту, фонари, снег и пустой двор — было еще очень рано, была суббота, Мишка спал, а потому я снова улеглась в теплую постель и тут же заснула опять.
Проснулась я поздно. Мишкина кроватка была пуста, в квартире было тихо, но это была живая тишина — были слышны приглушенная музыка и негромкие голоса: пищал Мишка и спокойно отвечали ему взрослые. Это было впервые за долгое время, что старшие встали раньше меня, и я почувствовала неудобство и вину — еще решат, что я лентяйка, плохая мать.
Поэтому я быстро вскочила, заправила постели — свою и Мишкину — умылась и пошла на голоса. Все клубились на кухне. Бабушка была у плиты, мать кормила Мишку кашей, Дмитрий Андреич чинил какой-то электроприбор, Сережа читал газету, а прабабушка смотрела, как ест Мишка. Увидев меня, все загалдели, приветственно, и попросили помочь Сереже накрыть стол в гостиной к завтраку.
Так началась моя жизнь в этом доме. Разговор, которого я ждала и боялась, так и не случился. Меня быстро вовлекли в круг семейной жизни, как будто я всегда в ней участвовала, как будто всегда у меня была в ней своя ниша, и сейчас я просто снова ее заняла. Еще пару дней я напрягалась, когда кто-нибудь из сережиных близких обращался ко мне, а потом это чувство незаметно прошло, и я успокоилась, поняв, что никто ничего спрашивать не будет.
Несколько дней мы с Сергеем мотались по магазинам — покупали теплую одежду мне и Мишке. Сережа посоветовал мне купить только самое необходимое, а дальше он намеревался возить нам вещи из-за границы. Мы так и сделали, но даже этого необходимого было столько, сколько мне никогда и никто не покупал. Какое это было странное и незнакомое чувство: зайти в магазин, походить, поглазеть на вещи, что-то выбрать, примерить, взять из рук продавщицы пакет… Как это было странно, проголодавшись, не покупать на улице пирожок с невнятной начинкой, не ходить голодной, потому что и на этот пирожок денег нет, а зайти в кафе, или даже — ресторан, сесть за столик и выбрать любое блюдо и напиток, даже мороженое…
Дома все вещи рассматривались еще раз, уже при участии бабок и дедки, обсуждались их качество и фасон, все ахали, какой у меня прекрасный вкус и как все на мне замечательно сидит, а я тихо таяла от этих похвал и чуть не плакала от благодарности.
В понедельник мы пошли в ЗАГС и подали заявление. Эта, уже знакомая мне процедура, вызвала у меня такие воспоминания, что всю неделю до бракосочетания меня трясло, как во время гриппа, и ничего с этой трясучкой я сделать не могла.
День свадьбы слился в моем мозгу в одно пестрое и шумное пятно: мы расписались, вернувшись домой, застали там толпу родственников и друзей, меня знакомили со всеми, я никого не запомнила, все время старалась не выпускать из виду Сережу, он тоже держал меня в поле зрения и ободряюще кивал мне и подмигивал, я успокаивалась на мгновение, но потом все опять начинало кружиться, и озноб не проходил.
Шумное застолье закончилось поздно ночью. Я даже не знала, кто укладывал Мишку спать и вообще, кто им занимался в этот день. Люся с Романом уехали раньше всех: ей нужно было держать режим, она тоже волновалась за меня, в ЗАГСе даже не сразу смогла расписаться — рука тряслась. Мы обнялись с нею в прихожей, Роман сказал мне, чтобы я ничего не боялась, что Сергей мужик настоящий и в обиду меня не даст, да и родители у него такие, что обид не будет. Тут Сережа вышел в прихожую, и разговор прервался.
Когда все гости разошлись, бабушка и мать ушли в кухню мыть посуду, Дмитрий Андреич стал убирать в гостиной, а Сергей повел меня в свою комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21