Нет, ничего не менялось в этих людях. Я сказала, что я им не нужна, что лучше мне уйти и жить своей жизнью с человеком, таким же одиноким, которому наплевать на сплетни, а они смогут жить спокойно, да и денег будет меньше уходить на питание.
—Не твое дело — наши деньги считать. Никуда не пойдешь, и все тут. Я не собираюсь перед всякой швалью отчитываться, почему моя дочь не с нами, а с подругой живет, понятно?!
Я решила остаться, но стала больше времени проводить у Люси, когда она бывала дома. Поэтому и в выходные дни мы с родителями почти не пересекались.
Проблема одежды и обуви собиралась стать неразрешимой, нужно было что-то предпринять, и я полезла в кладовку, надеясь найти в ней какие-нибудь свои старые вещи, из которых я, в свое время, выросла, и переделать их.
В кладовой я нашла целый клад: оказывается мама сложила туда вещи, оставшиеся после бабушки, а среди этих вещей была старая зингеровская машинка. Это была невероятная удача, тем более, что стояла она среди коробок и чемоданов с бабушкиной платьями и прочей мануфактурой — а значит, проблему одежды я могла решить. К моим обычным домашним обязанностям прибавились теперь еще и швейные работы. Я стала ложиться позже, а все вечера я то распарывала вещи, то перекраивала, то строчила. Постепенно, гардероб мой обновлялся, Мишка тоже был одет, я перестала чувствовать себя оборванкой и стала увереннее держаться вне дома.
Зима проходила незаметно, заслоненная суетой, верчением по дому и заботами. Весна наступила внезапно, а потом без перехода превратилась в лето. Подруга моя взяла отпуск и уехала на свою дачу, взяв с меня слово, что я в ближайшие выходные приеду к ней на все время ее отпуска.
Родители отнеслись к моему сообщению об отъезде на дачу спокойно, отец даже проводил меня до автобуса, совершенно не интересуясь, как я, приехав в дачный поселок, доберусь до дома подруги с двумя чемоданами и малышом на руках. Забрав коляску, он ушел еще до того, как я села в автобус, так что загрузиться мне помогали другие пассажиры.
Ехать мне было недалеко — минут сорок. Мишка дремал, я смотрела в окно невидящим взглядом и хотела ехать вот так, бездумно и ничего не делая, всю свою оставшуюся жизнь. За долгие месяцы я впервые сидела без дела, и только сейчас поняла, как я на самом деле, безумно устала.
На нужной мне остановке какой-то парень вытащил мои чемоданы и свою сумку — оказалось, что он тоже был дачником, жил через три дома от моей подруги, но ее не знал, потому что только вчера, уже в темноте, приехал со своим другом в гости к родителям друга. Он вызвался проводить меня, кое-как подхватил вещи и через десять минут мы уже заходили во двор, весь затененный огромным инжирным деревом и не менее огромной шелковицей, а со стороны виноградника с радостными воплями бежала моя подруга в одном купальнике и соломенной шляпе на голове.
Провожатый поставил чемоданы на песок, раскланялся и ушел, а мы начали обживаться на новом месте.
У меня потом была и своя дача… И у моря я бывала, но никогда больше мной не владела такая безмятежность, как в то лето. Внутри меня, словно расправлялось что-то, загнанная и скукоженная душа распрямлялась, а с нею — и вся я. Так хорошо было проводить все дни на свежем воздухе, копаясь в огороде, готовя еду на газовой плитке, стоящей под навесом, оплетенном виноградом, просто валяясь с малышом на расстеленном под инжиром одеяле.
Хорошо было есть простую еду, которую мы готовили из соображений экономии и легкости приготовления. Вдыхать запахи моря, зреющих помидоров, разогретого песка.
Хорошо было засыпать под открытым небом, сначала смотреть на невероятные звезды, дрожавшие и переливавшиеся в темноте, причем в голове начинала звучать какая-то странная музыка — легкий звон, мелодичное журчание звуков, шепот, шелест — и незаметно приходил сон, легкий и спокойный, воспровождавшийся какими-то необыкновенно светлыми сновидениями, которые я напрочь забывала, проснувшись, но которые делали пробуждение радостным и бодрым.
Каждый вечер огромная оранжевая луна повисала над морем, нереальная, словно бутафорская, сынишка смотрел на нее, тянулся к ней ручками и что-то лопотал.
Неожиданно он начал ползать. Он заметно поздоровел, загорел, стал много смеяться, пытался уже что-то говорить, и первым словом его было «луня» — так он называл замечательную игрушку, которая ежевечерне висела в небе, а в руки не давалась.
На следующий после приезда день мы пошли на пляж, где увидели метрах в двадцати от себя двух парней, одним из которых был мой попутчик.
Ребята посматривали в нашу сторону, но не подошли, а ушли мы с пляжа раньше, чем они, до наступления зноя.
Еще пару раз мы ходили на пляж втроем, а потом Люська обгорела — она была яркая блондинка, ни одно лето у нее не обходилось без солнечных ожогов — пришлось мне идти на пляж одной. В садовую тачку мы постелили одеяло, я посадила на одеяло малыша, и мы отправились на берег. Тачку трясло, малышу нравилась эта тряска, он ужасно хохотал, я пела ему песню — с таким шумом, хохотом и криком мы прибыли на пляж, где уже играли в бадминтон наши соседи.
Какое-то время спустя, мой попутчик направился ко мне, и я очень порадовалась, что зимой, на всякий случай, сшила себе миленький купальник, и выгляжу сейчас вполне элегантно.
Поздоровавшись, парень бросился на песок рядом с малышом и стал подкладывать ему ракушки и камешки, не позволяя, впрочем, тащить их в рот, а потом предложил мне пойти искупаться, он посидит с ребенком. Я обрадовалась его предложению и ушла в воду, а он стал играть с маленьким, подбрасывать его, кружить, малыш хохотал и визжал от радости, мне же стало грустно от мысли, что всю жизнь ему теперь не будет хватать вот этих мужских игр, и что с этим делать, непонятно.
Люся моя болела дня четыре-пять, и каждый день мой новый знакомый подходил ко мне на пляже, играл с малышом, провожал нас до дачи и уходил, поклонившись и ничего не говоря.
Люська терялась в догадках, что за радость этому человеку быть добровольной няней у чужого ребенка, да и я не совсем понимала его побудительных мотивов.
В очередной раз, проводив меня, он вдруг сказал, что они с другом затеяли шашлык сегодня вечером и приглашают нас к себе. Так, ничего особенного, шашлык, немного сухого вина, музыку послушаем, его папа и мама тоже будут, они вас тоже приглашают — семейный вечер, если вы опасаетесь идти в гости к незнакомым людям. Да, извините, я до сих пор не представился. Меня Сергеем зовут.
Он умолк, глядя на меня. Мы с Люсей переглянулись, я собиралась отказаться, но она опередила меня и сказала, что, конечно же, мы придем. Мне показалось, что его отпустило какое-то напряжение, с которым он ждал ответа. Во всяком случае, создалось впечатление, что он перевел дух.
— А как же ребенок…— неуверенно начала я, — ему ведь спать нужно.
— А мы его в доме уложим. Мама друга очень детей любит — приглядит за ним. Так я вечером зайду за вами.
Он ушел, а мы стали кормить малыша, решать, что надеть вечером, мыть головы и накручивать волосы на папильотки из бинта и газетной бумаги — работы хватило как раз до темноты, а когда стемнело, Сергей пришел за нами, и мы ахнули, потому что был он в белой летней форме моряка торгового флота и выглядел просто потрясающе. Оказалось, что они с другом служат вместе, он — старпомом, друг — стармехом, у обоих отпуск, в который они решили приехать сюда и отдохнуть в тишине и безлюдье.
Чувствуя себя золушками на балу, мы отправились к дому друга, откуда доносились запахи жарящегося мяса, звучала какая-то танцевальная мелодия, а весь двор был освещен гирляндой из обычных лампочек, протянутой между деревьями.
Друг и его родители оказались армянами, очень радушными и веселыми. Мама, тетя Седа сразу схватила мальчика и стала с ним играть, время от времени шутливо накидываясь на сына с требованием немедленно осчастливить ее внуками и упреками в эгоизме, который заметен всем девушкам, а потому он дожил уже до тридцати лет, но все еще не женат, видимо такова ее горькая доля — умереть, не увидев его детей.
— Не до тридцати, а до тридцати двух, — смеясь поправил ее сын, — я не женщина, мне молодиться ни к чему.
Она безнадежно махнула на него рукой и унесла ребенка в дом, чтобы уложить спать.
Вечер, и вправду, оказался приятным. Шашлык был очень вкусный, тем более, что мы с подругой сидели на одних овощах и молоке: наш бюджет не позволял нам тратиться на мясо. Вино было легким и приятным, но я выпила всего полбокала, ведь я еще кормила малыша. Вина мне больше не предлагали, стали наливать в бокал яблочный сок, а я удивилась такой деликатности: никто ничего не сказал, просто и молча сделали так, как было лучше для меня.
Меня все удивляло в этих людях. И то, что Роман — сын — запросто шутил с родителями, и они его не обрывали, не говорили, что он забывается, не считали его тон непозволительным при разговоре с отцом и матерью. И то, что он мог вот так, запросто, пригласить к столу друзей — а получалось даже, что и не друзей, а совершенно незнакомых людей, подумаешь, пляжное знакомство. И то, что он привез с собой друга, опять-таки, незнакомого семье. Стол был заставлен замечательными армянскими соленьями, мать требовала, чтобы все ели побольше… Мне это было так странно и непривычно: ведь у нас дома еда готовилась по принципу пусть лучше не хватит, чем останется, и я с самого детства знала, что, проголодавшись вечером, лучше терпеть до утра — все равно ничего не дадут, зато наслушаешься.
Вот так живут нормальные люди, нормальные семьи, — с горечью думала я и не могла понять, почему именно мне не досталась такая семья.
Подруга моя вовсю кокетничала с Романом, ему это, явно, нравилось, родители его несколько раз многозначительно переглянулись, и отец — дядя Аркадий — ухмыльнулся, а мать понимающе ему подмигнула. Кому-то пришла идея потанцевать, мы поднялись, сильные руки взяли меня за талию, очень близко я услыхала мужское дыхание, мы стали двигаться под музыку, лившуюся из маленького приемника, но никаких особых эмоций я не ощутила. Мне было так хорошо от царившей в этом дворике семейной атмосферы, совершенно не знакомой мне ранее, что на более сильное чувство я была просто не способна.
Все хорошее когда-нибудь кончается. Кончился и этот праздник, Сергей вынес из дома спящего малыша, и мы пошли к нашему двору. Дошли до него только мы с ним — наши друзья по дороге куда-то делись. Сережа положил мальчика на постель, погладил меня по голове и ушел, сказав спокойной ночи.
Я осталась одна в темноте и была даже рада этому. Что-то новое входило в мою жизнь, что-то большое — больше, чем я могла в тот момент осознать, оно не помещалось в мое сознание, нужно было подумать, но вот беда, о чем думать — я не знала. Знала только, что любой человек, оказавшийся в тот момент рядом со мной, был бы лишним.
Уснула я неожиданно быстро, утро было лучезарно, настроение прекрасное, я пела, моя малыша, готовя ему и себе завтрак, на запах которого из дома выползла, сонная и томная, Люська.
На пляж мы теперь ходили вчетвером, надобности в тачке не было никакой: малыш теперь приезжал к морю на сильной шее Сергея, а назад, как правило, возвращался уже спящий, лежа в его же сильных и надежных руках. У нашей парочки вовсю раскочегаривался роман, Люська моя ходила ошалевшая и мало контактная, что меня вполне устраивало: меня переполняли тишина и покой, и мне не хотелось их спугнуть.
Идиллия эта продолжалась недолго: задул холодный северный ветер, на море начался шторм, жить на даче стало невозможно, и мы решили вернуться в город. Родители Романа уже уехали — они оба работали и приезжали на дачу только в выходные дни, ребята договорились с соседом, у которого была машина, и он отвез нас всех домой.
Отпуск у парней еще не закончился, а потому мы продолжали встречаться: ходили вместе гулять, в летний кинотеатр, куда можно было взять малыша в коляске, и он мирно спал, пока мы смотрели фильм. В особенно холодные вечера мы сидели у Романа, в квартире его родителей: болтали, слушали музыку — там были такие пластинки, какие только из загранплавания и можно было привезти, — тетя Седа кормила всю нашу ораву и тетешкалась с моим малышом. Ему она страшно нравилась — видно, детям необходимо общаться с бабушками, он и стал ее бабой называть, а она чуть не рыдала от умиления. Дядя Аркадий тоже хотел получить свою порцию любви от маленького человечка, ревновал его к жене, они пару раз даже поссорились из-за того, кто будет его чаем поить… Такие добрые и светлые были люди… Почему бы всем не быть такими?
Мне было очень хорошо с ними, но сердце щемила одна и та же боль: скоро парни уедут, и все закончится, а я останусь со своими родителями — чужими, недобрыми, жадными; с их неприязненными взглядами при редких встречах, с их ханжеством и неискренностью. Хватит ли сил у меня снова втиснуть свою расправившуюся душу в холодную раковину бесчувственности и апатии — потому что, если не хватит, погибнем мы оба: и я, и мой ребенок.
Дня за три до отъезда ребят Люся сообщила мне, что Роман зовет ее с собой, отказывается без нее ехать, что уже и с родителями его разговор был, они очень довольны, и даже уже билеты куплены…
Это был удар! Я была очень рада за нее, но ее отъезд означал, что я остаюсь одна, совсем одна — без поддержки и помощи — а ведь прошлую зиму я только благодаря подруге и пережила. Что бы я делала, если бы не выходные, когда можно было отдохнуть и отдышаться от своей тюрьмы в родительской квартире?!
Последний вечер прошел очень тяжело для меня. Я была, словно в тумане. Улыбалась, говорила что-то, ела, пила, но все это происходило автоматически, без моего участия, а сама я находилась на дне черного отчаяния, где билась лишь одна мысль: как мне дальше жить?
Было уже поздно, все пошли провожать меня домой, шли молча и как-то обособленно — каждый сам по себе. Я пожала парням руки, обнялась с подругой и ушла в подъезд, как уходят в другую жизнь. Да, собственно, так оно и было. Они уезжали к счастью — к работе, любви, путешествиям, — а я оставалсь в болоте, из которого выбраться в одиночку я, в тогдашнем моем состоянии, не могла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21