Хотя она и сознавала свое бессилие, и понимала, что мало может сделать, однако в душе решила не прятаться долго тут, на этих незнакомых огородах, ей казалось, она только полежит немного в сторонке от всего этого, а потом вернется назад, на улицу, пускай уж что будет, то и будет!… Да и по отношению к Прокопкиной Дуне надо было вести себя пристойно, та ведь не испугалась и не думала о себе, когда бросилась на выручку ей!… Шли минуты, а Роза лежала неподвижно в борозде, словно не могла даже приподнять над землей свое непослушное, негнущееся тело.
Между тем немцам наконец-то понадобилась так неожиданно пойманная «еврейка». Но на обочине ее уже не было. Тогда они бросились искать Розу по дворам по обе стороны старого тракта. Рассыпавшись по трое, по четверо, озабоченные солдаты врывались с решительными лицами в дома, шарили повсюду в хлевах, заглядывали в погреба. Напрасно — Розы нигде не было. Единственный, кто мог что-то конкретно сказать о ней, тот человек, который недавно наблюдал с огорода, из-за зеленых кустов, исчез из малинника сразу же, чуть ли не следом за Розой, только он не побежал далеко, а вернулся к себе в дом. Из окна ему было видно все — и как немцы вскоре засуетились кругом, ища пропавшую «еврейку», и как деревенские женщины, что пришли в Яшницу, сговаривались о чем-то на дороге. Он только удивился, почему эти женщины все еще не разбежались, стоят да пялятся, ровно глупые овцы, на немцев.
Известное дело, удивиться чему попало не очень трудно, особенно если есть для этого повод. Но если раскинуть мозгами, то понять веремейковских женщин тоже было можно — куда уйдешь отсюда, если двум землячкам угрожает опасность? Конечно, они не знали, чем именно могла грозить и Дуне, и Розе эта история, ведь никто из женщин не видел даже краем глаза, что случилось, все запомнили только, как сперва дурашливый немец изловил возле забора и силой повел за руку через дорогу Розу, потом на выручку ей отправилась Дуня… И вот теперь не было ни Розы, ни Дуни!… Правда, Дуня в грузовике. За это уж веремейковские женщины ручались. А Роза так и совсем пропала, похоже было, что или убежала, или спряталась где-то поблизости, только никто не заметил, как ей удалось сделать это: немцы, казалось, вообще забыли о ее существовании, а веремейковские, убедившись, что она не откликается ни гласом, ни воздыханием на их зов, стали наблюдать за немцами.
Немцы действительно некоторое время вели себя спокойно, будто у них и мысли не было о недавнем инциденте. Мол, вообще ничего не случилось, и Дуня Прокопкина попала в грузовик по доброму своему согласию, ей-богу, можно было подумать: уговорили немцы ее поехать куда-то вместе, будто казаки ту Галю молодую… Но вот откуда-то от головы колонны прибежал к перекрестку унтер-офицер, тот самый немец в очках, что допрашивал сначала Розу, потом Дуню, и у автомашин снова все пришло в движение. Было видно, как солдаты недоуменно завертели головами, заозирались вокруг, наконец забегали по улице. Унтер-офицер тогда обратил внимание на веремейковских и подумал, что «еврейка» за то время, пока он бегал докладывать о происшествии командиру роты, могла вернуться к своим. Солдаты между тем успели обыскать улицу и по ту и но эту сторону, перевернули все вверх дном в ближайших домах. К веремейковкам унтер-офицер подошел с двумя солдатами, одним из которых был тот Макс, что начинал недавнюю игру-забаву. Из-за него-то и заварилось все. Макс старался теперь больше всех — подскакивал к каждой женщине, внимательно вглядывался в лицо, вообще как-то очень уж мельтешил, будто чувствуя за собой вину. Унтер-офицер тоже словно не находил себе места — ему крайне необходимо было отыскать «еврейку» сейчас, сию минуту, ибо командир роты не захотел заниматься неожиданно возникшим конфликтом, да и некогда было, потому что кончалось отведенное на привал в этом местечке время. Командир приказал передать обеих женщин — и пойманную «еврейку», и ту, которая оказала сопротивление солдатам, — либо в штаб тылового района, где есть чины полевой жандармерии, либо прямо в здешнюю комендатуру, или даже полицию.
— Вегнаконец взбесился от всех этих неудач унтер-офицер, и Макс с другими солдатами кинулись распихивать автоматами веремейковских баб. — Вег!
— Вег! — с каким-то тупым воодушевлением повторяли они, будто кнутом щелкали, короткую команду и все дальше отталкивали стволами автоматов женщин, пока не загнали в боковую улочку, узкую и короткую, обычный переулок, который соединялся где-то с другой, параллельной улицей.
Опять, как и на том перекрестке, веремейковские солдатки сбились в кучу, но не шумели, стояли молча, только некоторые, более нервные и впечатлительные, тихонько всхлипывали да вытирали ладонями влажные подглазья.
Вскоре стало слышно, как на перекрестке заурчали моторы, сразу же запахло дымом, который незаметно поплыл местечковыми огородами. Немецкая автоколонна наконец собралась двинуться дальше. Но женщины долго не смели пройти по переулку и глянуть вдоль дороги. Только когда шум отдалился от перекрестка и понемногу стихнул, те, кто побойчей, набрались храбрости дойти до того места, откуда в обе стороны просматривалась во всю длину улица. От перекрестка она шла в гору, круто горбилась в полукилометре отсюда и была пуста, только в придорожной канаве, как раз против того двора, где на липах висели ульи, валялся какой-то ящик.
— Ну, что? — подошла к более храбрым и Анета Прибыткова.
— Не видать, — не поворачивая головы к ней, а все глядя в ту сторону яшницкой улицы, где исчезли за пригорком немецкие грузовики, ответила Варка Касперукова.
— Вот натворили бабы хлопот! — сокрушенно покачала головой Гэля Шараховская и схватилась руками за щеки, будто собиралась заголосить.
— Ну, Дуню они увезли, — имея в виду немцев, вслух рассуждала Варка Касперукова. — А где же Роза?
— Дак, может, и Розу тогда повезли с собой? — будто спросила у самой себя задумчиво Фрося Рацеева.
— Навряд ли… — усомнилась Анета Прибыткова. — Кто же это видел?
— А кто их знает, — развела руками Гэля Шараховская. — Может, и увезли…
— Дак почему тогда немцы забегали? — не переставала сомневаться Кузьмова невестка. — Вот и нас загнали сюда. Может, Розу-то искали? Нет, бабы, так не надо говорить. С Дуней — тут же, сдается, ясно, ее немцы забрали с собой, а Роза…
— Анета дело говорит, — поддержала Кузьмову невестку Палага Хохлова.
— Ей-богу, Розу немцы шукали, — уверенно поддержали и остальные.
Варка Касперукова кивнула.
— Это же если бы с нормальными людьми дело иметь. А немцы!… Что они тебе скажут на своем языке? Да и ты им что в ответ молвишь? Одно только и слышишь — гер-гер…
— Если уж так сошлось у нас, лучше бы и вовсе не идти сюда, — вздохнула, запечалившись, Анета Прибыткова. — В том Ключе тогда происшествие было, а теперь и здесь. Повернуть бы оглобли еще из Ключа, дак…
— Дуня как чувствовала, не хотела идти…
— Дак… —Анета постояла в задумчивости, потом и сама будто осуждать Дуню принялась: — Я тоже вам скажу, надо было вернуться.
— Кабы знатьё!…
— Ага, если б знать! — загоревали женщины.
Однако стоять в переулке и долго рассуждать времени не было.
— Ладно, бабы! — глядя из-под руки на солнце, остановила напрасные сетования Варка Касперукова. — Беду с вами теперь, в эту вот минуту, мы не поправим. Давайте думать, что делать дальше.
— Надо поискать Розу…
— Что Роза? — Варка нахмурила черные брови, которые на ее белом лице были какими-то чужими. — Роза, если что, если она и правда спряталась, выйдет, сама вскорости отыщет нас. Но что нам делать? Может, пока суд да дело, смотаемся к тому лагерю. Надо же поглядеть, там ли наши, чтобы после не думалось.
— Тогда сделаем так, — распорядилась Анета Прибыткова. — Вы все идите к церкви, вон, видите, маковки торчат, дак вы зараз идите туда. Лагерь где-то возле церкви. А я тем часом тут побуду. Может, Роза откуда и вынырнет. Не сидеть же ей до самого темна в укрытии. Дак я и приведу ее сразу же к вам. И про Дуню она все скажет. Только высматривайте, бабы, уж и моего там, может, и мой случится, дак передайте, что я с вами пришла.
— Нет, — строптиво замахала руками Варка Касперукова, — не дело ты сейчас говоришь, девка! Надо вместе держаться. Либо тут останемся все, либо, наоборот, туда пойдем разом. А то порастеряемся в этой Яшнице и знать после не будем, кто где. Хватит уж и того, что Дуни с Розой нету. А теперя ты вот что-то вздумала. Чтобы и тебе еще попасть в какую историю? Нет, Анета, и не думай! Пойдем с нами. Вот поглядим на тот лагерь, пошукаем своих, а тогда уж кинемся по всем следам. Не вертаться ж нам без баб в Веремейки. Сколь сирот сразу наделаем! У Дуни двое заплачут в хате, у Розы тоже…
Но Анета не трогалась с места. Тогда Варка Касперукова положила ей руку на спину и легонько подтолкнула.
— А ма-а-амочки мои-и! — чуть не заплакала Анета.
— Цыц! — строго сказала ей Варка, словно бы и вправду обеспокоившись, что солдатка начнет вопить. — Слезами горю не поможешь. Может, еще все обойдется. Я вот только думаю, зря Дуня сама пошла к немцам. Роза бы и одна выпуталась. Ну, подурили бы трохи, а там и отпустили.
— А я думаю, — еще больше скривилась Кузьмова невестка, — это мы виноваты. Если бы пошли на выручку все разом, а не одна Дуня, дак… Может, и не случилось бы такого.
— Думаешь, мне не жалко наших баб? Думаешь, одна ты такая жалостливая да хорошая?
— Всем нам жалко их, — вздохнула Варка Касперукова. — Но что теперя поделаешь? И вообще, кто знает, что теперя делать? Ну, будем блукать по местечку да виноватых искать, а потом что? Нет, лучше мы зараз вот сходим к тому лагерю, поглядим мужиков, а после уж прикидывать станем, что к чему.
Лагерь военнопленных в Яшнице действительно был возле церкви, точней, в самой церкви, давно непригодной для службы. Но яшницкую церковь окружала еще и старая ограда, поэтому лагерем называлось все вместе — и церковное строение с дырявой крышей и огороженный церковный участок. Рядом раскинулась базарная площадь.
В центре местечка на улицах уже попадались люди, по всему, здешние, яшницкие жители. Но никто из местных не пялился на большую толпу чужих женщин, такое теперь было не в диковину.
Площадь от края до края была пуста, и перед теми, кто бывал здесь раньше, она предстала такой, пожалуй, впервые — в базарные дни тут иной раз было не протолкаться, вечно полно народу, а также возов, на которых доставляли в местечко в деревянных ящиках гусей, свиней да другую домашнюю живность на продажу. В окнах домов, которые пристройками тесно соседствовали друг с другом, отражалось розовыми бликами солнце, которое садилось сегодня как раз над старым, поросшим кривулями-вербами валом, насыпанным еще в Северную войну, когда в этих местах Петровы войска отбивали от Московии шведов. Более чем за двести лет вал почти сровнялся с площадью, и только по старым вербам угадывались прежние очертания его. Двуглавая кирпичная церковь, которая снаружи напоминала скорей костел, возвышалась с южной стороны базарной площади, поэтому солнце освещало ее от сияющего мрамором кладбища до конических куполов, на которых блистали ажурные, словно сплетенные из проволоки, кресты. Ограда вокруг церкви была как кирпичные соты, и сквозь них просматривался церковный двор, по которому лениво, будто монахи, слонялись пленные в красноармейской форме. В далеком углу ограды, там, где через дорогу жались местечковые дворы, была поставлена наблюдательная вышка, сколоченная из досок и поднятая на деревянных сваях. На вышке стоял и смотрел на веремейковских баб часовой с наведенным на площадь пулеметом.
Солдатки на мгновение замешкались посреди площади — идти или не идти дальше, — но все-таки побороли робость, которая возникла при виде этой вышки и вооруженного часового. Подходили они к лагерю, осеняя себя крестом, будто и на самом деле в мыслях теперь ничего не было, кроме церкви этой да господа бога.
Между тем пленные тоже заметили новую толпу деревенских баб, кто-то даже крикнул об этом на весь двор, и из церкви сразу же высыпали люди в красноармейской форме. Все они — и те, что болтались до сих пор по двору, и те, что ютились в церкви, — кинулись навстречу женщинам, к ограде. Пока женщины пересекали площадь, подходя ближе, с той стороны ограды успели выстроиться чуть не все обитатели лагеря. Их было не много, сотни две. Давно не стриженные и не бритые, истощенные, хоть и не до такой степени, чтобы не держаться на ногах. Дело в том, что в Яшницком лагере пленных кормили для поддержания сил, чтобы не только жили здесь, на этом церковном дворе, но и ходили па работу — на лесопилку, на большак, где всякий раз приходилось засыпать все новые и новые рытвины да выбоины от гусениц и колес, на лесоповал. К тому же и сам здешний лагерь был невелик. Словом, у этих пока еще неплохо держалась душа в теле. Но глаза у всех, па кого ни глянь, были печальные, как у настоящих узников.
Немецкий часовой на наблюдательной вышке свободно допустил веремейковских женщин к самой ограде, где по другую сторону стояли военнопленные, и можно было сразу сделать вывод, что такое здесь происходило часто, по крайней мере, уже не первый раз. На некоторое время женщины и пленные, казалось, вообще были оставлены без внимания. И только через несколько минут из небольшого домика, где раньше, наверное, помещалась церковная утварь, вышел немецкий солдат с овчаркой на поводке и автоматом на груди. Он тоже не стал отгонять женщин. Сдерживая нетерпеливую овчарку, молча и неторопливо похаживал мимо припавших к ограде женщин. А те в это время, пока их никто не трогал, совсем расхрабрились — перебегали с места на место, чтобы лучше видеть лица пленных, окликали.
Прежде чем назвать своего Ивана, Варка Касперукова громко спросила:— Из Веремеек есть кто у вас? Может, Пармен Прокопкин или Иван Самусев? — Она заботилась о товарках, которые не дошли до лагеря. — А Касперук Иван? Есть Касперук или нет? Говорю, из Веремеек есть у вас кто?
Но веремейковских мужиков в Яшницком лагере не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45