Я обращаю внимание, что гроздья бананов, которые мы развесили поперек поста управления, начинают желтеть. Парни в Специи будут рады. А сколько красного вина погрузила нам на борт команда «Везера»! Старик страшно ругался, когда обнаружил бутылки. Но у него не хватило духа приказать выбросить их в море.Я надумал взглянуть, что же происходит наверху. Только я высунул голову, как из низкой пелены тумана показалась рыбацкая лодка.— Слишком близко, черт бы их побрал! Они не могли не заметить нас!Такое уже случалось с нами.Старик фыркает. Некоторое время стоит тишина. Затем он начинает размышлять вслух:— Похоже, это были испанцы!Будем надеяться, что так оно и было, думаю я про себя.— Ладно, как бы то ни было, мы не можем ничего предпринять!Показывается португальский берег. Я вижу белый домик на красноватых скалах. Очень похоже на Бретань, вроде Коте-Саваж в Ле-Круазик, где разбивающиеся о скалы штормовые волны взметаются ввысь, как взрывы крупнокалиберных снарядов. Сперва два гулких удара, вслед за которыми меж черных утесов немедленно вырастают фонтаны гейзеров. Во время отлива, когда море спокойное, вдоль скал протягиваются узенькие пляжи из желтого песка. В наполненных сыростью бухточках шелестит бледно-желтая осока. Когда норд-вест Северо-западный ветер.

яростно атакует побережье, колючий утесник украшается гирляндами и фестонами морской пены. Древние, глубоко утрамбованные временем дороги, скрытые пеной, кажутся засыпанными снегом. На песке виднеются бледно-серебристые звездочки чертополоха. Иногда, правда, встречается и потерянный каким-то минным тральщиком параван. Охранитель — устройство для защиты корабля от якорных контактных мин, обтекаемый поплавок с рулевым устройством и резаком, закрепленным на конце стального троса, присоединенного к подводной части корабля. Натягиваемый параваном трос отрывает якорь мины от грунта, и та, подсеченная, всплывает на поверхность.

Фермеры собирают полусухие водоросли в огромные кучи на свои тележки о двух больших колесах. А на море смотрит маяк, выкрашенный в белый и красный цвет, вроде нашего прибора Папенберга.И вновь мои мысли возвращаются к коробку испанских спичек. На самом деле я всегда знал об этом, не желая признаться сам себе: точно такой же коробок с пылающим на нем солнцем — ярко-желтым на огненно-красном фоне — в дамской сумочке Симоны из крокодиловой кожи, которую она всегда носила с собой и которая вмещала «ma vie privee» «Моя частная жизнь», личные вещи (фр. ).

, как она сама любила говорить. Как-то она рылась в ней в поисках фотографии, которую хотела показать мне, и оттуда выпал этот спичечный коробок. Она подхватила его слишком поспешно. Почему я не должен был его увидеть? Первый вахтенный офицер с лодки Франке, который часто заходил в кафе ее родителей, дал его ей — нет, позабыл там — или… нет, она сама попросила у него этот коробок… Сомнения вспыхивают с новой силой. Симона и маки? Была ли она предательницей — несмотря на все свои уверения? Эти ее постоянные расспросы: «Quand estceque vous partez? — vers quelle heure?» Когда вы выходите? — Во сколько часов? (фр. )

— «Поинтересуйся у своих друзей. Они знают наше расписание лучше нас самих!» — А потом поток слез, жалобные рыдания, неожиданный всплеск ярости. «Злой, злой — tu es mechant — mechant — mechant!». Размазанная тушь, хлюпающий носик. Душераздирающая картина.И все же почему она не получила по почте такой же маленький, симпатичный игрушечный черный лакированный гробик, как все ее соседи по дому? Почему Симона — единственная, не получившая его? Неужели ее печальное лицо — одно лишь притворство? Никто не смог бы так замечательно разыграть спектакль! Или смогла бы?Перед моим взором возникает широкая низкая постель, покрывало с кричащим узором из роз, перепутанная бахрома, я вдыхаю сухой аромат кожи Симоны. Симона никогда не была потной. Она так любила свое нежное, упругое тело, так следила за каждым своим движением.Я сижу в середине кафе, не решаясь встретиться с ее взглядом. Но когда она скользит между столиками с грацией ласки, уделяя внимание посетителям, я не могу оторвать от нее глаз. Легкая и изящная, как матадор на арене. Расстановка стульев в зале определяет ее фигуры и па, предоставляя ей возможность бесконечно новых комбинаций. Она уворачивается от встречающихся на ее пути препятствий, как от бычьих рогов, то выгибая бедра в сторону, то слегка подтягивая живот. Белая салфетка в ее руках напоминает плащ матадора. Я заметил, что она никогда ни на что не натыкается, не касается даже углов или спинок стульев. А как она смеется! Словно рассыпалась пригоршня звонких монет. В мое поле зрения все снова и снова попадает ее фиолетовый свитер. Тщетно я пытаюсь читать свою газету. Кто подсказал ей это утонченное сочетание фиолетового свитера и серых свободных брюк — этот потрясающий фиолетовый цвет, ни красноватый, ни синеватый — прямо как на картинах Брака? И все это венчает бронзовый цвет ее лица и чернота волос.Сейчас в кафе полным-полно посетителей. Жаждущие, они заходят по дороге с пляжа. Официантка не справляется с их наплывом. Смешно наблюдать, как более проворная Симона настигает ее около стойки бара и начинает мягко корить за нерасторопность, словно молчаливо угрожающая кошка.Мне слышится ее голос. «Мы должны быть осторожны!» — «Ах уж эта постоянная осторожность!» — «Ты должна остерегаться — и я тоже!» — «Кто помешает нам?» — «Не глупи. Они и так могут сделать слишком много, вовсе „не мешая“ нам!» — «Ну и что?» — «Ничего, просто мы хотим уцелеть!» — «Да никто не уцелеет!» — «Мы — уцелеем!»Она встретила меня у поезда в Савене на черт знает откуда раздобытой машине, не дала мне произнести ни слова, потому что знала, что я сейчас же начну ругаться, гнала машину, как сумасшедшая, и только спрашивала:— Тебе страшно? Если покажется военная полиция, я лишь сильнее нажму на акселератор. Они никогда не могут попасть как следует!Я слышу ее голос утром того дня, когда мы вышли в море:— Si tu ne сейчас же не повернешься и не встанешь — je te pousse dehors avec mon cul — моей задницей, compris? Если ты сейчас же не повернешься и не встанешь, то я с удовольствием выпихну тебя сама собственной задницей, понятно? (фр. )

Зажженной сигаретой она подпаливает волосы на моей правой лодыжке:— Как славно пахнет, маленький cochon Поросенок (фр. ).

!Она дотягивается до отделанного мехом ремешка, вздернув верхнюю губку, зажимает его концы у себя под носом, чтобы стало похоже на усы, смотрится в зеркало и разражается смехом. Потом она щиплет шерсть из постельного покрывала и запихивает ее себе в нос и уши. А теперь она пробует говорить по-немецки:— Я готова к обману — Я плохой — Je suis d'accord Я согласна (фр. ).

— Я очень рада этому — с этим — этим — Как вы там говорите? Из меня вышел бы прекрасный маленький людоед — J'ai envie d'etre соблазнил. Et toi? Я хочу, чтобы ты соблазнил меня — А ты? (фр. )

А теперь я спою тебе песенку:
Monsieur de Chevreuse ayant declare que tousles cocus devraient etre noyes,Madame de Chevreuse lui a fait demanders'il etait bien sur de savoir nager!
Господин де Шеврез приказал, чтобы всех кукушек утопили. Госпожа де Шеврез поинтересовалась у него, абсолютно ли он уверен, что умеет плавать. (Игра слов: «кукушка» и «рогоносец» во французском языке звучат одинаково).

Спектакль? Чистое притворство? Мата Хари из Ла-Бауля?И опять, в утро нашего выхода в море. Симона беззвучно съежилась за столом, плечи опущены, смотрит на меня: в глазах слезы, во рту — непрожеванный круассан с маслом и медом.— Ну же, давай, ешь!Она покорно начинает жевать. По ее щекам катятся слезинки. Одна повисла на носу. Она мутная. Это бросается мне в глаза. Наверное, соль. Соленые слезы.— Пожалуйста, поешь. Будь умницей!Я беру ее сзади за шею, как кролика, взъерошивая волосы тыльной стороной руки.— Ну, ешь же, ради бога. Прекрати беспокоиться!Тяжелый свитер — спасибо этому белому свитеру толстой вязки. Он дает мне возможность перевести разговор хоть на какую-то тему:— Хорошо, что ты успела довязать свитер. Он пригодится мне как нельзя более кстати. Сейчас уже действительно холодно на улице!Она всхлипывает:— Просто чудо — шерсть — хватило как раз. Осталось совсем немного.Она показывает, сколько именно, разведя большой и указательный пальцы:— И четырех рядов не связать! Как на вашем флоте говорят о свитерах? Что-то вроде «счастлив»? Или «верен»? Ты будешь счастлив своим свитером? Будешь ты ему верен?Она снова всхлипывает, задерживает дыхание, смеется сквозь слезы. Отважная. Она отлично знает, что мы идем не на прогулку. Ей не удастся скормить геройские небылицы вроде тех, которые подходят для домохозяек. Она всегда знает, когда не возвращается лодка. Но как? Случайно? Догадывается? В конце концов, существует сотня вполне «законных» способов узнать об этом. «Хозяева моря», которые когда-то были завсегдатаями, внезапно перестают заходить. И, конечно, француженки, убирающиеся в казармах, знают, когда команда ушла в море и когда она, по всем расчетам, должна вернуться. Везде слишком много болтают. И тем не менее…Старые бретонские часы показывают шесть тридцать. Но они спешат на десять минут. Отсрочка приговора. Через десять минут сюда прибудет шофер. Симона продолжает обследовать мой китель:— Ты тут посадил пятно, cochon!Она не может поверить, что я собираюсь подняться на борт в таком виде.— Ты что, думаешь — это прогулочная яхта?Я приготовил все слова, которые нужно:— Я провожу тебя до канала!— Нет, не нужно этого делать. К тому же он охраняется!— Я все равно проберусь. Я одолжу пропуск медсестры. Я хочу видеть, как ты будешь уходить!— Прошу тебя, не надо. Могут быть неприятности. Ты ведь знаешь, когда мы уходим. Ты увидишь нас с пляжа полчаса спустя.— Но тогда ты будешь уже не больше спичечной головки!Опять эти спички. Красно-желтый коробок. Я напрягаю память, пытаясь уцепиться за что-то: стол для игры в бридж с коричневыми дырами, прожженными окурками в шпоне сливового дерева. Легко вспоминается trompe-l'oeil узор на полу, который образует либо четко очерченные кубы, стоящие на своих вершинах, либо рельефные зубчатые выемки, смотря на какую плитку первую взглянешь: на белую или на черную… Серый пепел в камине… Снаружи раздается визг тормозов. Затем гудок. На шофере серая полевая форма — береговая артиллерия.Симона гладит ладонями новый свитер. Прижавшись ко мне, она кажется такой маленькой, ниже моего подбородка. Да к тому же на мне обуты огромные морские сапоги.— Почему у тебя такие большие сапоги?— У них пробковая подошва, они теплые и, кроме того… — я заколебался на мгновение, но ее смех и удивление придали мне уверенности, и я договариваю, — Кроме того, они должны быть достаточно большими, чтобы от них можно было легко избавиться в воде.Я быстро сжимаю ее голову, мои пальцы пробегают по ее волосам.— Ну же, не устраивай сцен!— Твоя сумка? Где твоя сумка? Ты видел все вещи, что я тебе собрала? Сверток не разворачивай, пока не выйдешь в море, ya Да (нем. ).

? Обещаешь?— Обещаю!— И ты будешь носить этот свитер, да?— Всякий раз, когда будем на открытом воздухе. А когда буду ложиться спать, я подниму воротник и представлю, что я дома!Хорошо, что мы говорим о таких простых, бытовых вещах.— Тебе нужны полотенца?— Нет, они есть на борту. И выгрузи половину всего этого мыла. У них на борту есть мыло для соленой воды.Я гляжу на часы. Машина ждет снаружи уже пять минут. Нам надо еще забрать шефа. Если бы только все это кончилось!.. Все проходит так быстро. Садовая калитка по пояс, смолистый запах сосен. Еще раз обернуться. Захлопнуть за собой калитку — fini. Конец (лат. ).

Быстро опускается ночь. Последний небесный свет, мерцая, растворяется в нашем кильватере.— Ну, Крихбаум, что думаете обо всем этом? — командир задает вопрос штурману.— Отлично! — без колебаний отзывается тот. Но не кажется ли его голос не вполне искренним?Проходят еще полчаса — и командир отправляет меня и еще трех наблюдателей вниз. Он хочет, чтобы на мостике не было никого, кроме штурмана. Это должно означать, что мы уже вплотную подошли к тому месту, где, по его предположениям, начинается их линия обороны.Я слышу, как к передаточному механизму подсоединяют электромоторы. Перестук дизелей замер: теперь мы идем на поверхности на электрической тяге, чего мы никогда не делали прежде.— Корабельное время? — спрашивает командир сверху.— Двадцать часов тридцать минут, — отвечает рулевой.Я остаюсь на центральном посту. Истекают еще полчаса. Моторы работают так тихо, что, стоя под боевой рубкой, я могу слышать все, что говорит командир.— Боже правый — Томми стянули сюда половину своего флота! Не могли же они все завалиться в танжерские казино! Посмотрите туда, на тот корабль, Крихбаум. Будем надеяться, что мы ни в кого не врежемся.Рядом со мной возникает шеф, тоже смотрящий вверх.— Чертовски трудно! — говорит он.Имея перед собой лишь их ходовые огни, Старик должен определить курс и скорость вражеских кораблей, поворачиваться к их патрульным судам, одному за другим, узким силуэтом, и постараться протиснуться между ними, не потревожив никого. Ужасно трудно сразу понять, какой огонек принадлежит какому судну, остановилось ли оно или, наоборот, уходит от нас на сто десять градусов — или, напротив, приближается на семидесяти градусах.Рулевой тоже не может расслабиться ни на мгновение. Он тихо повторяет полученные команды. А вот голос Старика звучит спокойно. Узнаю его: он снова в своей стихии.— Какие замечательные люди: зажгли свои ходовые огни как следует — очень мило с их стороны! Крихбаум, а куда направляется наше суденышко? Сближается?Такое впечатление, что лодка ходит кругами. Мне следует внимательнее прислушаться к командам, отдаваемым рулевому.— Черт! Это вот прошло слишком близко!Командир молчит какое-то время. Нелегкая работа. Я чувствую пульс, бьющийся вверху моего горла.— Все правильно, мой мальчик, продолжай идти этим же курсом! — наконец слышу я. — Да их тут целая банда! Надо отдать им должное, они стараются изо всех сил!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84