Санитар докладывает первому вахтенному офицеру, который отдает приказание в 19.00 провести осмотр всех свободных от дежурства, а для вахтенных — полутора часами позже.Командир, который спал в это время, узнает обо всем спустя час в кают-компании. Он взирает на первого вахтенного, как бык, который как вкопанный остановился на бегу, уставившись на красный плащ тореадора. Потом он левой ладонью хлопает себя по лбу, пытаясь сдержать свой гнев.В носовом отсеке идут разговоры:— Ну что, обглодали твои ребрышки?— Дело — дрянь.— И это помимо всего прочего.— Да уж, это, пожалуй, слишком!Наша фауна обогатилась. Теперь у нас на борту есть не только корабельная муха, но и корабельные вши. Скоро мы превратимся в Ноев ковчег для низших классов животных.У пятерых свободных от вахты обнаружены вши. Вскоре по лодке распространяется сладкий запах бензина. Уничтожение врага началось.Ветер налетает на нас с таким ревом, какой издает сжатый воздух, вырывающийся сквозь узкое отверстие. Временами он затихает, как будто наполняет воздухом свои меха, потом внезапно начинает дуть с еще большей яростью.С каждой секундой волны вокруг нас вздымаются все выше и выше, зажатые в тисках шквалов. Струи пены, вспыхивая, разлетаются во все стороны, как трещины, разбегающиеся по темному стеклу. Волны выглядят все более угрожающе — ревущий, бурлящий котел. Снова и снова нос лодки скрывается за свистящими брызгами воды, которые выстреливают вверх из-под палубных решеток. Ветер подхватывает эти потоки и раз за разом хлещет ими по лицам впередсмотрящих.На посту управления влажность увеличивается. Незаметно все покрывается влажной пленкой. Трап становится мокрым и холодным на ощупь.Я не могу дольше оставаться на мостике без дождевика и зюйдвестки. Спустившись вниз, первым делом я смотрю на барограф. Его игла начертила нисходящую лесенку. Как будто смотришь сбоку на каскад в разрезе. Линия ненастной погоды опускается с такой настойчивостью, что скоро она коснется края бумаги.Замечательный прибор — барограф. С его помощью погода берет в руки перо, чтобы оставить росчерк своего автографа на барабане, медленно вращающемся вокруг вертикальной оси. Линия, прочерченная на нем, тем не менее периодически нарушается резкими скачками пиков.Не в силах понять значение этих всплесков, я обращаюсь за разъяснениями к штурману.— Это хроника наших ежедневных учебных погружений — барограф отмечает не только изменение атмосферного давления снаружи, но и, само собой, его перепады внутри лодки. Пики — это избыточное давление внутри корпуса.Заметно, что погодя сильно беспокоит командира.— Такие циклоны иногда делают по сто-двести узлов в час, а это приводит к колебаниям в атмосфере и столкновению субтропических и полярных воздушных масс, — объясняет он. — Это порождает сильные завихрения — ветер прямо как с цепи срывается.— Угощайтесь, пока предлагают, — говорит мне шеф, ехидно улыбаясь.Старик склоняется над картой, штурман заглядывает ему через плечо.— Эти североамериканские штормовые фронты шутить не любят. За отступающей зоной низкого давления следует холодный воздух. С ним может прийти шквалистый ветер и, если повезет, видимость может улучшиться. Конечно же, мы можем податься дальше к северу, но тогда мы еще больше углубимся в центр шквала. Увернуться на юг, мы, к сожалению, не можем по тактическим соображениям. Что ж, Крихбаум, у нас нет выбора, кроме как помолиться Богу и двигать напрямую, прямо посередине. Очень плохо, что у нас по левому борту — затишье.— Похоже, нам предстоит принять участие в настоящем родео, — глухо отвечает штурман.Несколько свободных от вахты матросов, вооружившись тонкими линями, найтовят Закрепляют, привязывают.

ящики с провиантом. Больше делать нечего, никаких приготовлений, которые увидишь на надводном корабле в преддверии шторма. Старик может позволить себе расслабиться, уперев свои большие руки в бедра.За обедом нам пришлось поставить на стол ограждение, хотя оно не сильно помогло, и нам требуется приложить максимум сноровки, чтобы не дать супнице опрокинуться.Внезапно, как бы ненароком, шеф обращается ко второму инженеру:— Что это у вас на ресницах и бровях? Вам стоило бы показаться доктору.Как только оба вахтенных офицера и второй инженер уходят, он произносит — опять как бы невзначай:— Вши.— Что?.. не может быть! — опешивает Старик.— Очень даже может, у второго инженера на бровях и у основания ресниц.— Вы шутите!— Нисколько. Уж если они там начали плодиться, значит, дело зашло и впрямь далеко.Старик с шумом втягивает носом воздух и, наморщив лоб и открыв рот, растерянно смотрит на шефа.— Учитывая, какое уважение внушают мне ваши познания, значит ли это, что ваш наследник…?— Т-с-с — не будем делать преждевременных выводов!Шеф злорадно усмехается. Командир так энергично мотает головой, как будто проверяет свой вестибулярный аппарат. Наконец он произносит:— Второй инженер только что вырос в моих глазах. Любопытно, чего еще можно от него ожидать.Теперь наступает очередь шефа открыть от изумления рот.
Лодка постепенно затихает. Можно расслышать гудение вентиляторов. Лишь когда на несколько секунд открывается люк, ведущий в носовой отсек, доносятся обрывки песен и гомон многих голосов. Я встаю и иду вперед.— Сегодня в цехе предстоит знатная гулянка, — с одобрением кивает головой штурман, когда я прохожу через каюту унтер-офицеров.В носовом отсеке темень еще больше, чем обычно.— Что тут происходит?— Празднуем и гуляем! — кричит мне в ответ хор голосов.Свободные от вахты матросы сидят на плитах пола, поджав под себя ноги на манер портных. Все это напоминает переиначенную сцену с разбойниками из «Кармен», только вместо замысловатых рваных одеяний они одеты в промасленные матросские куртки и тельняшки, которые извлечены на свет божий непонятно из какой кучи старого тряпья.Внезапно лодка резко кренится. Кожаные куртки и плащи отделяются от стены. Нам приходится изо всех сил держаться за веревочные ограждения коек. В глубине отсека звучит крепкая ругань. Промеж голов и качающихся гамаков я вглядываюсь в темноту. Там кто-то отплясывает почти абсолютно голый.— Салага с мостика! Он старается держать свое драгоценное тело в форме, — получаю я разъяснение от Маленького Бенджамина. — Постоянно этим занимается. Он безумно обожает себя.С коек, расположенных впереди, и из одного гамака доносится траурное пение. Крошка Бенджамин извлек на свет божий свою губную гармошку, торжественно прочистил ее, постучав по руке, пару раз провел туда-сюда по сжатым губам, держа в согнутой ладони, и наконец выдает мелодию, к которой добавляет немного тремоло, сопровождая ее негромкими быстрыми хлопками свободной рукой. Хаген подвывает в такт. Один за другим присоединяются и другие матросы. Бокштигель запевает:
Она села на поезд в Гамбург,И настроение у нее было — хуже некуда.Она вышла на станции ФленсбургИ улеглась на рельсы.Машинист увидел девушку иСхватился за тормоз.Но, увы, поезд продолжал неумолимо двигаться,И голова покатилась по песку.
— Проклятие, уже без десяти минут! — внезапно объявляет Факлер. — Что за собачья жизнь! Только присядешь, и уже снова пора бежать. Черт!Продолжая ругаться, он покидает хор.Швалле тоже поднимается на ноги, тщательно затягивает свой ремень и исчезает за дверью, бросив на прощание:— Пора на работу!— Да брось ты ее, любовь моя! — орет вдогонку Бокштигель.Шеф все еще сидит в кают-компании. Он выжидающе смотрит на меня и задает вопрос:— Что делает стекольщик, если у него нет стакана?Мой озадаченный взгляд не смиряет его. Никакого снисхождения к недогадливым.— Он пьет из бутылки.Я устало пропускаю его остроту мимо ушей.С поста управления долетает шум воды, ливнем обрушивающейся сверху через люк. Временами где-то заносится гигантский кулак, который с размаху бьет по корпусу лодки. Раздается такой грохот, что я подскакиваю на месте. Командир ухмыляется:— Это морские слоны пробуют выплеснуть свою сперму на лодку.Раздается еще один глухой удар. Шеф встает, аккуратно надевает подтяжки, потом сдвигает одну из пайол палубы и подзывает меня:— Вон один из них!Я просовываю голову в отверстие и в свете фонарика вижу небольшую тележку, стоящую на двух направляющих рельсах. На ней, согнувшись в три погибели, лежит человек.— Он проверяет концентрацию кислоты в аккумуляторах.— При таком волнении на море — самая приятная работа!— Это Вы верно подметили.Я принимаюсь за книгу, но вскоре чувствую, что слишком утомлен и разбит, чтобы сконцентрироваться на ней должным образом. Единственное, что мне остается, это как завзятому алкоголику, забыв о том удушливом мире потенциальных мертвецов, в котором я сейчас нахожусь, предаться мечтам о выпивке. Пиво Beck — пльзеньский Urquell — отменный мюнхенский Lowenbrau — Martell — замечательный трехлетний Hennessy!Вдруг я замечаю, что шеф пристально смотрит на меня. Он хохочет:— Отрешенный — вот самое подходящее слово. Наш отрешенный корабельный поэт.При этих словах я поворачиваюсь к нему, оскаливаю зубы и рычу, как дикий зверь. Моя выходка забавляет шефа. Он еще долго ухмыляется после нее.
Суббота.Я стою утреннюю вахту вместе со штурманом. Ветер взбил покатые валы в череду пенящихся гребней и узких зеленых долин между ними. Их высокие матово-тусклые стены — синевато-серые, цвета грифельной доски. К нашему счастью, теперь волны накатывают на нас не с траверса, а с носа. Одному Богу известно, какую счастливую случайность нам надо благодарить за то, что ночью мы изменили свой курс.Впрочем, с таким же успехом мы могли вообще неподвижно стоять на одном месте. Все равно на нас одна за другой обрушиваются горы воды, не давая перевести дух.Отстояв примерно половину вахты, мы видим, как прямо перед нами возникает подобие стены, покрытой серо-черной штукатуркой. От самого горизонта она уходит ввысь, в небо. Постепенно она оживает и начинает шевелиться. У нее вырастают руки, которые неспеша охватывают половину видимого неба, пока они не закрывают собой угасающий бледный свет солнца. Воздух становится все тяжелее и тяжелее, его давление неумолимо растет. Свист и рев волн звучат все громче потому, что на время прекратились завывания ветра, внезапно решившего угомониться.И вот шторм обрушивается на нас. Он атакует резким броском, ринувшись на нас из стены, преградившей нам дорогу, на своем пути срывая прочь с поверхности воды ее зелено-белую кожу.Небо над нами превратилось в плиту сплошного мышино-серого цвета. Лишь появляющиеся на ней время от времени темные пятнышки говорят о том, что все небеса охвачены жестокой битвой.Иногда отдельные волны взметаются выше прочих, но удар штормового ветра, сбивающего напрочь с ног высоко взлетевшую воду, немедленно заставляет их вернуться на место.Свист ветра, выдувающего свою мелодию на струнах нашего страховочного ограждения, становится все пронзительнее.Шторм перепробовал все свои голоса с разными силами: визжал, выл, стенал. Стоит носу лодки, зарывшись в воду, погрузить в нее ограждение, как стоны моментально прекращаются. Но едва нос выпрыгивает из зелено-мраморного водоворота, как рыдания начинают звучать вновь. Водяное знамя, свешивающееся с лееров, ветер рвет и кромсает в клочья — спустя мгновение его уже нет.Я прижимаюсь спиной к трубе перископа и медленно приподнимаюсь, стараясь заглянуть через бульверк мостика, чтобы увидеть всю носовую часть лодки. Сразу же по моей голове наносят удар завывающие шквалы ветра. Воздуха больше нет — этого летучего вещества больше не осталось — он превратился в тягучую, вязнущую в зубах массу, которая стремится проникнуть внутрь меня сквозь мои челюсти всякий раз, как я открываю рот.Шторм! От восторга мне хочется заорать во всю глотку. Я прищуриваю глаза, стараясь сконцентрироваться и запечатлеть в своей памяти моментальные снимки разбушевавшихся волн, эпизоды семейного кинофильма, запечатлевшего рождение и первые детские шаги нашего мира.Летящие брызги заставляют меня спрятаться за бульверк. Мои веки опухли. Мои морские сапоги доверху наполнены водой. Они неудачно скроены: вода заливается в них через верх голенища. С перчатками дело обстоит немногим лучше. Они успели насквозь промокнуть, и некоторое время назад мне пришлось передать их вниз. Костяшки моих пальцев стали мертвенно-бледного цвета, как на руках прачки.Нас окутывают пенные плащи, и я не решаюсь стоять, ни разу не согнув спины на протяжении нескольких минут.Это металлическое корыто без задней стенки, в котором мы стоим, согнувшись в защитную боксерскую стойку, не заслуживает, чтобы его называли «мостиком». У него нет ни малейшего сходства с мостиками обычных кораблей, растянувшимися в полную ширину палубных надстроек, тщательно застекленными, сухими и теплыми — надежные укрытия, из которых можно взирать вниз на штормящее море с высоты десяти, пятнадцати, двадцати метров, как с верхнего этажа какого-нибудь здания. На тех мостиках установлены быстро вращающиеся стеклянные диски, на которых не остается ни капли воды.Наш мостик, наоборот, не более, чем большой щит, скорее даже — просто панцирь. Отражающие ветер дефлекторы, которые установлены вдоль верхней кромки бульверка, должны защищать нас, отклоняя встречный поток из горизонтальной плоскости наверх, образую таким образом перед нами воздушную стену, но шторм такой силы, как сейчас, делает и без того не слишком эффективные приспособления абсолютно бесполезными. А со стороны кормы мостик и вовсе не предоставляет нам никакой защиты: ничто не прикрывает нас с тыла, и с той стороны постоянно затекает вода.Большую часть вахты я отстоял среди бурлящей воды, толкающей, засасывающей, тянущей в разные стороны, как на взбесившейся во время половодья реке. Стоит только одному водовороту умчаться назад через открытый для нее шлюз в кормовой части мостика, как второй вахтенный офицер кричит: «Держись!», и мостик накрывает следующий вал. Я скачу по этому боксерскому рингу, прижав подбородок к груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84