Все пятеро мертвецов крепко привязаны к плоту. Почему они не лежат на нем? Почему висят в воде, притянутые линями? Ветер! Они старались спрятаться от его укусов?Холод и страх — как долго человек может вынести их? Как долго тепло человеческого тела способно сопротивляться парализующей стылости, ледяной хваткой сжимающей сердце? Через сколько времени перестают слушаться руки?Один из трупов всякий раз поднимается из воды повыше прочих, отдавая отрывистые поклоны, которым, похоже, не будет конца.— На плоту нет названия, — произносит Старик.Раздувшееся тело другого моряка плавает на спине. На его лице совсем не осталось мяса. Чайки отклевали всю мягкую плоть. На черепе остался лишь небольшой клочок скальпа, покрытый черными волосами.— Похоже, мы опоздали, — Старик хриплым голосом отдает приказание в машинный отсек и рулевому. — …к дьяволу, ходу отсюда, — слышу я его бормотание.Прямо нашими головами проносятся чайки с пронзительным, зловещим криком. Жаль, у меня нет сейчас ружья.— Эти люди были с лайнера.Хорошо, что Старик заговорил.— На них были одеты спасательные жилеты старого образца. Как правило, на боевом корабле теперь такие не встречаются.— Плохое предзнаменование, — негромко добавляет он спустя некоторое время и затем дает указание рулевому.Он выжидает еще минут десять, прежде чем вызвать впередсмотрящих обратно на палубу.Я неважно себя чувствую и ухожу вниз. Не проходит и десяти минут, как командир тоже спускается. Он замечает меня, сидящего на рундуке с картами, и говорит:— С чайками почти всегда так. Однажды мы натолкнулись на две спасательные шлюпки. В них все были мертвы. Должно быть, замерзли. И все были без глаз.Сколько времени они уже дрейфуют на этом плоту? Я не решаюсь задать ему вопрос.— Лучше всего, — говорит он. — подбить танкер с бензином. Все сразу взлетает на воздух. И такие проблемы не возникают. К сожалению, с нефтью дело обстоит иначе.Хотя наблюдатели на мостике не могли многого увидеть, пока командир не услал их вниз, в лодке, очевидно, начались разговоры. Люди отвечают односложно. Похоже, шеф о чем-то догадывается. Он вопросительно смотрит на Старика, потом быстро опускает глаза.В кают-компании этот случай даже не обсуждается. Не раздается ни одного так называемого «мужественного» замечания, за которыми обычно прячутся истинные чувства. Сперва можно подумать, что здесь собралась шайка удивительно толстокожих, бесчувственных негодяев, которых ничуть не взволновала участь других людей. Но внезапно наступившая в каюте тишина, раздражение, повисшее в воздухе, подтверждают обратное. На самом деле они видят себя беспомощно уцепившимися за плот или дрейфующими в шлюпке. Каждый из находящихся на борту знает, насколько ничтожны шансы обнаружить в этом районе одинокий плот, и какая судьба ожидает спасшихся на нем даже при спокойном океане. Моряки конвоя, лишившиеся своего корабля, еще могут лелеять надежду на то, что их подберет поисковая команда, когда приступит к работе; место катастрофы известно, и спасательная операция начинается немедленно. Но эти люди были не из конвоя. Иначе мы нашли бы обломки кораблекрушения.Путь к Виго оказался непрост. Несколько дней мы не могли как следует определить наши координаты. Устойчивый туман. Ни солнца, ни звезд. Штурман сделал свои приблизительный выкладки так точно, как только смог, но у него не было возможности оценить, насколько нас снесло течением — одному богу известно, как далеки мы от вычисленных им координат. Стаи чаек сопровождают лодку. У них черные надкрылья, да и крылья длиннее, чем у атлантических чаек. Мне кажется, будто я уже ощущаю запах земли.Внезапно мое горло перехватывает тоска по земной тверди. Как она сейчас выглядит? Что там — поздняя осень или ранняя зима? Здесь, на борту, мы можем следить за старением года лишь по все более ранним сумеркам. В детстве в эту пору мы пекли картошку на костре и запускали самодельных воздушных змеев, которые были больше нас самих…Потом я понимаю, что ошибся. Время печеной картошки давно прошло. Я действительно утратил всякое чувство времени. Но я по-прежнему вижу молочно-белый дымок нашего костра, здоровенным червяком тянущийся над влажной землей. Хворост не хочет гореть как следует; нужен поднявшийся ветер, чтобы он заполыхал красным пламенем. Мы оставляем свои картофелины запекаться в горячей золе… с нетерпением пробуем палочками, готовы ли… черная кожура трескается, когда картофелина разваливается на куски… и первый укус ее рассыпчатой внутренности… вкус дыма во рту… аромат дыма, которым наша одежда пропитывается на несколько следующих дней! Все карманы наших штанов набиты каштанами. Пальцы желтеют от вскрытых ими грецких орехов. Кусочки их белых ядер хороши на вкус, только если ты аккуратно очистил все их неровности от желтой кожицы. Иначе они горчат.06.00Темное отверстие люка боевой рубки раскачивается взад-вперед; я определяю его перемещение по движению звезд. Протиснувшись мимо рулевого, зажатого меж его приборов, расположенных вдоль носовой стенки рубки, поднимаюсь наверх.— Разрешите подняться на мостик?— Jawohl! — отвечает голос второго вахтенного.Рассвет.Сегодня океан похож на предгорья в миниатюре: сплошь вздымающиеся холмы с круглыми, ровными вершинами и пересекающиеся ложбины. Холмы прокатываются под лодкой, укачивая нас, словно младенцев в колыбели. Целая дюжина чаек кружит вокруг на неподвижных крыльях. Они вытягивают шеи и смотрят на нас своими каменными глазами.В вахту штурмана появляется туман. Он выглядит обеспокоенным. Находиться так близко от берега, не зная точного местоположения корабля, а теперь еще и продираться через туман — хуже и не бывает. Так как нам надо заполучить хоть какие-то ориентиры любой ценой, Старик приказывает машинам малый вперед, и мы подкрадываемся ближе к побережью.Первый вахтенный офицер тоже находится на мостике. Мы все пристально вглядываемся вперед, в водянистый молочный суп. В сером мраке перед нашим носом нечто сгущается в цельный кусок, быстро приобретая форму рыбачьей лодки, пересекающей наш курс.— Мы ведь можем поинтересоваться у них, где мы оказались, — ворчит Старик. — Первый вахтенный офицер, вы говорите по-испански?— Jawohl, господин каплей!До первого вахтенного не сразу доходит, что Старик пошутил.Постепенно поднимается ветер, туман рассеивается, и перед нами вдруг вырастает скалистый утес.— Черт подери! — говорит Старик. — Стоп машина — Стоп!Мы подошли слишком близко.— Будем надеяться, что там нет испанцев, — бормочет он. — Впрочем, сейчас едва ли подходящая погода для прогулок.Волны, расходящиеся от нашего форштевня, улегаются. От внезапно наступившей тишины у меня перехватывает дыхание. Мостик начинает покачиваться. Старик вглядывается в бинокль, Крихбаум тоже внимательно изучает берег.— Хорошая работа, штурман! — наконец подытоживает Старик. — Мы оказались почти там, куда и направлялись — разве что слегка ближе, чем хотелось бы. Так что давайте-ка теперь тихо и спокойно проползем ко входу в гавань и посмотрим, насколько там оживленное движение. Обе машины малый вперед! Курс — тридцать градусов!Рулевой повторяет полученную команду.— Глубина? — запрашивает командир.Первый вахтенный склоняется над люком и повторяет вопрос.— Семьдесят пять метров! — приходит снизу ответ.— Слышны несмолкающие звуки!Вновь наползает пелена тумана.— Может быть, это и кстати, — замечает командир. — Вроде камуфляжного плаща. Смотрите лучше, как бы мы не разнесли кого на кусочки!Мы добрались до берега на добрых два часа раньше расчетного времени.— Лучше всего, как мне кажется, — медленно начинает Старик. — Воспользоваться северным проходом — под водой — потом, может, и уйдем тем же путем. Ночь проведем под погрузкой и уйдем до рассвета, скажем, часа в четыре. Штурман, я хотел бы быть около корабля-заправщика по возможности к 22.00. Шести часов должно хватить. Правда, нам придется прилично поторопиться с погрузкой!Ни огней, ни ориентиров, ни входных буев. Абсолютно ничего. Даже в самых легких гаванях есть лоцман, который проводит каждый пароход в акваторию и из нее; невзирая на наиболее современные карты и наилучшую погоду на борту обязан присутствовать лоцман — и лишь для нас это предписание совершенно не подходит.Снова поднимается туман.— Ни туда и ни сюда. Лучше подождать до темноты… — слышу я Старика.Я ухожу с мостика.Вскоре после этого Старик приказывает погрузиться на перископную глубину.На электродвигателях мы постепенно подкрадываемся ко входу в гавань.Старик сидит в седле перископа в башне боевой рубки, его фуражка одета задом-наперед, по моде мотоциклистов прошлых лет.— Что там за шум? — вдруг спрашивает он. Мы все прислушиваемся. Я хорошо различаю пронзительный, однообразный свист, заглушаемый глухими звуками, похожими на удары парового молота.— Понятия не имею! — отвечает штурман.— Странные звуки!Старик на несколько секунд включает мотор перископа, затем останавливает его, чтобы наш стебелек спаржи как можно меньше высовывался над водой.— Акустик: что там слышно на ста двадцати градусах?— Небольшой дизель!— Скорее всего маленькое каботажное судно. И еще одно — еще — вот еще. Видно, у них здесь место сбора. А вот это движется — Пригнитесь! — и немного времени спустя. — Снова плохая видимость, ни черта не видать. Придется сесть на хвост какой-нибудь посудине и вместе с ней войти в гавань.— Тридцать пять метров! — докладывает помощник от гидролокатора.— Не бросить ли нам якорь здесь? — спрашивает через люк Старик.Штурман молчит. Очевидно, он не воспринимает вопрос серьезно.Якорь? На самом деле, на нашей лодке есть один из этих символов надежды, как на любом пароходе. Интересно, хоть одна подлодка хоть раз воспользовалась им?Командир просит первого вахтенного сменить его у перископа и тяжело спускается вниз:— Через два часа стемнеет — вот тогда мы и ворвемся на рейд любой ценой.— А как мы поступим после? — спрашиваю я.— Строго по плану, — раздается сухой ответ.Букву «п» в слове «план» он словно сплевывает сквозь стиснутые зубы — привычный для него способ выражения полнейшего презрения ко всему происходящему.Позже он все-таки снисходит до объяснений:— Среди секретных документов, которые у нас есть, имеется подробнейшая инструкция для такого случая. Нам радировали точное время нашего прихода. Наши агенты в Виго позаботятся обо всем необходимом — если только они уже не позаботились.— Хорошо сработано, — замечает Шеф.— Да уж, с этим трудно не согласиться.— Пора всплывать, — объявляет штурман.— Ну что ж, поехали! — Старик поднимается на ноги.На поверхности наступили сине-серые вечерние сумерки. Задувающий от берега ветер несет с собой запах земли. Я задираю нос, словно пес, и быстро принюхиваюсь, пытаясь разложить аромат на составные части, перемешанные в беспорядке: гниющая рыба, солярка, ржавчина, паленая резина, гудрон — но над всем и сквозь все это доносится что-то еще: запах пыли, запах земли, запах листьев.Дизели пробуждаются. Командир явно решил прорываться несмотря ни на что.Загорается пара бегущих огоньков. Моргающие красные, зеленые, потом даже белые — которые оказываются выше всех прочих — должно быть, на клотике мачты.Второй вахтенный докладывает, что какое-то судно сходится с нами бортами.Старик поворачивает бинокль, некоторое время стоит неподвижно, затем приказывает снизить скорость:— Ну что же — совсем, совсем неплохо. Они собираются врезаться в нас — никаких сомнений! Что вы скажет — хмм? Давайте-ка пройдемся немного вслед за ними — похоже, это один из маленьких каботажных пароходиков, но довольно-таки бойкий. Очень уж дымит. Должно быть, кочегары топят старыми валенками. Чуть-чуть потемнее бы!Старик продул цистерны не до конца, так что наша верхняя палуба едва приподнимается над водой. Если только не взглянуть сбоку, подводную лодку в нас никак не распознать.Старик поворачивает наш нос к движущемуся огоньку правого борта приближающегося суденышка. Для наблюдающего с палубы парохода мы находимся между ним и береговой линией, которая скрывает очертания нашей боевой рубки: никогда не забывай о фоне, на котором показываешься — старое правило!Старик продолжает медленно поворачивать руль право на борт, чтобы удержать зеленый огонек парохода над нашим леером, пока не покажется его кормовой фонарь. Лишь после этого Старик увеличивает скорость на один узел. Мы идем строго в их кильватере. Я чувствую запах дыма.— Фу! — восклицает Старик. — Ради всего святого, смотрите в оба, как бы кто не появился перед нашим носом! Вокруг должны быть еще паромы и посудины вроде этой.Он водит биноклем по сторонам. Внезапно справа по борту возникает тень. Отворачивать уже поздно! Мы расходимся с ними так близко, что замечаем светящийся огонек: нет никакого сомнения — там человек курит сигарету. Если бы он хоть немного присмотрелся бы, то наверняка увидел бы нас, необычный контур, наполовину скрытый в дыму.Теперь перед нами встают еще три или четыре силуэта. Они приближаются или удаляются? Что происходит?— Какой оживленный перекресток, — бормочет Старик из-под бинокля.Видны огни — кормовые фонари — издалека доносится гул.— Похоже, они стоят на якоре, — слышу я голос штурмана.— Вы полагаете, мы уже добрались до внутреннего рейда?— Похоже, что так!Вдалеке появляется настоящее ожерелье огней, аккуратно выложенное вдоль линии горизонта. Правда, во многих местах оно разорвано: значит, там вдоль пирса ошвартовались корабли — да вон и их силуэты.Справа по борту тоже виднеются пароходы. Их положение определить нелегко. Если бы они все стояли на якоре, развернувшись в одну сторону, это было бы проще сделать. Но одно судно смотрит на нас кормой, а соседнее показывает свой нос. Невзирая на темноту, их контуры хорошо различимы на фоне далеких огней.— Скорее всего, они залегли между какими-нибудь транспортами, — бормочет Старик.Я понятия не имею, как он собирается найти нужный нам пароход — немецкий корабль «Везер», которое должно снабдить нас всем необходимым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84