Едва лодка накренилась в другую сторону, как сверкает красно-оранжевая вспышка, за которой через доли секунды следует еще одна. Мощный удар, просвистевший в воздухе, поставил меня на колени, его резкий звук проникает в меня подобно холодному лезвию клинка.— Сволочи, они открыли огонь! ТРЕВОГА! — орет Старик.Один прыжок — и я уже падаю в люк. На мои плечи обрушиваются тяжелые сапоги. Я отскакиваю в сторону, налетев на столик с картами, и скрючиваюсь от боли. Кто-то передо мной катится по палубе.— Погружение! — кричит командир и немедленно вслед за этим. — Круто право руля!Сверху хлестнула вода. Из-за большой скорости мы входим в воду круче, чем обычно, но, не обращая на это внимания, командир приказывает:— Все — на нос!— Чертовски здорово получилось! — восклицает он, поравнявшись с нами.До меня с трудом доходит, что он хвалит вражеских канониров. Вереница людей, спотыкаясь, пробирается через отсеки. Я замечаю испуганные взгляды. Все начинает скользить. Кожаные куртки и бинокли, висящие на крючках по обе стороны от люка, отрываются от переборки.Стрелка глубинного манометра пролетает одно деление шкалы за другим, пока шеф не приказывает перевести рули глубины в реверсивное положение. Куртки и бинокли плавно, как в замедленном кино, возвращаются к стенке. Лодка стоит на ровном киле.Я не могу перехватить взгляд командира. «Чертовски здорово получилось!» — если бы получилось чуть лучше, нам бы настал конец. В моей голове сидит единственная мысль: торпеды — что с торпедами?— Так я и думал — это был эсминец, — говорит командир. Он запыхался. Я вижу, как вздымается его грудь. Он оглядывает всех нас, как будто желая убедиться, что все присутствуют, затем негромко предупреждает:— Теперь их черед сделать ответный ход!Эсминец! Так близко от нас! Старик должен был знать, что бледная тень — это не транспорт. Эсминцы Томми выкрашены в серый цвет, как и наши.К тому месту, где мы скрылись под водой, на полном ходу спешит эсминец! «Ответный ход»! Похоже, он будет очень взрывчатым.— Опустите ее на сто метров — только не торопясь, — приказывает Старик.Шеф тихо повторяет команду. Он сгорбился позади операторов глубинных рулей, не сводя глаз с манометров.Слышен шепот:— Сейчас начнется!Хочется сжаться, стать маленьким, незаметным!Как там наши торпеды? Неужели все прошли мимо? Может такое случиться? Все пять? Двойной залп, затем два одинарных и пуск из кормового аппарата во время разворота. Ладно, положим, пятую торпеду выпустили, не успев как следует навестись на цель. Но другие? Почему нет взрывов?Лицо шефа еще ближе наклоняется к круглому глазу манометра. На его лбу капельки пота блестят, подобно жемчужинам росинок. Я вижу, как некоторые капельки сливаются вместе и скатываются вниз, оставляя за собой влажную дорожку, похожую на след улитки. Он нетерпеливо вытирает лоб тыльной стороной ладони.Мы не шевелимся ни на сантиметр.Каждое мгновение они могут оказаться над нами.Что произошло не так? Почему не слышно взрывов?Все замерли в тягостном молчании. Стрелка глубинного манометра проходит еще десяток делений.Я пытаюсь упорядочить свои мысли. Сколько времени прошло с момента погружения? — С какой скоростью двигался эсминец? — Промазали! — Все мимо! — Проклятые торпеды! — Привычное подозрение — саботаж! Что же еще? Неисправные рулевые механизмы, сволочи! А теперь каждую минуту Томми могут порвать нам задницы! Старик, видно, совсем рехнулся! Он провел торпедную атаку! На поверхности! Пошел на них прямо в лоб! Они, наверно, глазам своим не поверили! Интересно, сколько метров было до них? Сколько секунд потребуется эсминцу, чтобы настичь нас на максимальной скорости? А эти показушные маневровые команды? Право руля! — с ума можно сойти: Старик приказал повернуть круто на правый борт в тот момент, как мы уходили под воду. Так никто никогда не поступает. На что он рассчитывал? Потом я понимаю: Томми видели, как мы нырнули вправо. Старик попробовал одурачить их — будем надеяться, они не настолько искусны, как мы!Старик уселся боком на рундук с картами. Мне видна лишь его согнутая спина да смутно белеющая над поднятым воротником подбитой мехом куртки фуражка.Штурман практически полностью закрыл глаза: они превратились в щелки, сделанные резцом на лице деревянной статуи. Он закусил губу. Его правая рука цепко держится за кожух выдвижного перископа. В двух метрах от меня лицо помощника по посту управления кажется не более чем бледным пятном.Тишину нарушает далекий приглушенный звук — как будто палочка ударила по плохо натянутой коже барабана.— Одна есть! — шепчет командир. Он резко вскинул голову, и я увидел его лицо: глаза сузились, рот широко открыт.Еще одно глухое сотрясение.— И эта тоже! Они идут слишком долго! — сухо добавляет он.О чем это он? О торпедах? Неужели две из них поразили цель?Второй вахтенный офицер распрямляется. Его кулаки сжаты, а стиснутые зубы оскалены, как у обезьяны. Ясно, что он еле сдерживается, чтобы не заорать. Но он лишь сглатывает слюну и поперхивается. Гримаса застывает на его лице.Стрелка глубинного манометра продолжает медленно ползти по шкале.Еще один барабанный удар.— Третья! — говорит кто-то.Эти глухие разрывы — и это все, чего мы ждали? Я зажмуриваюсь. Все мои чувства обратились в один только слух. И больше ничего?Но тут раздается такой звук, как будто один лист бумаги медленно разрывают пополам, и тут же быстро рвут другой на мелкие кусочки. Затем раздается жуткий скрежет металла, и теперь все вокруг нас рвется, грохочет, трещит, скребет.Я так долго сдерживаю дыхание, что теперь вбираю его в себя огромным глотком, чтобы не задохнуться. Черт побери! Что происходит?Старик поднимает голову:— Двое пошли на дно, штурман — их ведь двое, как по вашему?Слышен шум — наверно, это лопаются шпангоуты?— Они — получили — свое! — переводя дыхание на каждом слове, выдавливает из себя Старик.Никто не шевелится. Никто не издает победных воплей. Помощник на посту управления стоит рядом со мной, недвижим, застыв в привычной позе: опершись одной рукой о трап, повернув голову в сторону глубинного манометра. Оба оператора рулей глубины все еще закутаны в резиновую одежду, их зюйдвестки блестят от влаги. Стрелка белесого глаза манометра тоже замерла. Только сейчас я замечаю, что у рулевых-горизонтальщиков по-прежнему зюйдвестки одеты на головах!— Они шли слишком долго. Я уже перестал надеяться, — опять знакомо ворчит низкий голос командира. Треск и грохот, гул и скрежет, похоже, никогда не кончатся.— Вот теперь можно записать на свой счет парочку посудин.И тут потрясший лодку удар сбивает меня с ног. Я едва успел ухватиться за трубу, чтобы не упасть. Раздается звон битого стекла.Восстановив равновесие, я автоматически делаю два заплетающихся шага вперед, натыкаюсь на кого-то, ударяюсь об острый угол и проваливаюсь в проем люка.Вот оно. Прощупывают! Расслабляться пока еще рано! Я изо всех сил приваливаюсь левым плечом к стальному проему люка. Обеими руками я цепляюсь за трубу, проходящую под моими бедрами. Это место — только мое. Ладонями я чувствую на ощупь гладкий слой эмалевой краски и ржавчину с нижней стороны трубы. Железная хватка, как тиски. Я пристально смотрю на запястье то левой, то правой руки, как будто мой взгляд заставит их сжаться еще сильнее.Когда же будет следующий удар?Я медленно поднимаю склоненную голову, как черепаха, готовая втянуть ее под панцирь в любой момент, когда обрушится ожидаемый удар. Я слышу лишь чье-то громкое сопение.Мои глаза, словно под действием какой-то магической силы, прикованы к командирской фуражке. Он делает шаг, и его фуражка сливается с белой и красной шкалами по обе стороны водомера в одну картинку: клоунский полосатый кнут. Или леденцы неимоверных размеров, выставленные в вазах, подобно цветам, в витринах парижских кондитеров. Такой можно сосать целый день. Или маяк, который проплыл у нас слева по борту, когда мы покидали гавань. Он тоже был раскрашен красными и белыми полосами.Проем люка отбрасывает меня от себя. От оглушительного взрыва, кажется, лопнут барабанные перепонки. Удар следует за ударом, как будто океан начинен огромными пороховыми бочками, детонирующими одна за другой.Ковровая бомбардировка.Боже мой, на этот раз они почти достали нас! Сделали второй заход. Они не дураки и не попались на нашу уловку.Мой желудок сводят спазмы.Снаружи ничего не слышно, кроме оглушительного бурления воды, ринувшейся назад, в пустоты, образовавшиеся после разрывов! Подводный водоворот, подхвативший лодку, резко бросает ее из стороны в сторону. По счастью, я так плотно забился в свое укрытие, как будто я кручусь на центрифуге.Внезапно рев воды, кинувшейся сама на себя, желая заполнить вакуум после взрывов, стих, и мы снова можем слышать глухой рокот, стуки и скрежет других кораблей.Командир смеется, как сумасшедший:— Они точно идут ко дну — что ж, нам не придется давать по ним прощальный залп. Жаль, нельзя посмотреть, как эти корыта тонут.Я негодующе моргаю глазами. Но голос Старика вновь звучит по-прежнему:— Это был второй удар!Я начинаю улавливать голос акустика. Должно быть, мои органы чувств отключились на какое-то время. Акустик уже давно и подробно докладывает обстановку, но до этого момента я не слышал ни единого слова.— Эсминец по левому борту, двигается на тридцать градусов. Звук быстро усиливается!Командир впился глазами в губы акустика:— Что-нибудь изменилось?Акустик колеблется. Наконец он сообщает:— Звук уходит за корму!Командир тут же приказывает увеличить скорость. Только теперь мои мозги прояснились настолько, что я начинаю понимать, что происходит, и думать вместе со всеми. Есть надежда, что эсминец пересечет наш курс далеко позади лодки, к чему, очевидно, и стремится Старик.Мы не можем предугадать, в какую сторону повернет эсминец, который еще раз попытается пройти над нашими головами — Старик предполагает, что он повернет лево руля, ибо он перекладывает руль круто вправо.В отсек входит старший механик Франц. Его лицо бело, как мел. На лбу выступили крупные капли пота, блестящие, как глицерин. Хотя здесь нет волн, чтобы надо было удерживать равновесие при помощи рук, он сначала повисает на левой руке, затем перехватывается правой.— Они накрыли нас! — выпаливает он. Затем он начинает вопить, что ему нужны запасные кассеты для гирокомпаса.— Прекратить бардак! — зло обрывает его командир.Четыре взрыва гремят один за другим, слившись в один удар. Но их глубинные водовороты не доходят до нас.— Позади — далеко позади! — издевается Старик. — Это не так просто, как кажется.Вытянув левую руку на столике с картами, он расстегивает пуговицы воротника. Он собирается расслабиться с удобствами. Засунув руки в карманы кожаных штанов, он поворачивается к штурману.Одиночный разрыв — не близко, но эхо от детонации звучит на удивление долго. Бульканье и рев, похоже, никогда не прекратятся.Сквозь глухой шум доносится голос Старика:— Они опять плюнули не в тот угол!Ясно, что эсминец выбрал неверное направление — раздается еще пара далеких взрывов. Но зато звуки, порождаемые каждой бомбой, разорвавшейся хотя бы и в нескольких километрах от лодки, все равно терзают нас. И враг знает, как действуют на нашу психику бомбы, даже те, которые и близко не ложатся.— Штурман, запишите.— Jawohl, господин каплей.— «22.40 — начали атаку» — Ведь именно в это время, так, штурман? — «начали атаку. Колонны двигались плотным строем» — именно, плотным строем. Сколько было колонн, указывать не обязательно. «Впереди по курсу и с лунной стороны хорошо различимы эсминцы…»Как так? Хорошо различимы? Эсминцы хорошо различимы впереди по курсу… Значит, он не один? У меня пересохло во рту. Старик словом не обмолвился о них. Наоборот, он все время давал понять, будто с той стороны, откуда мы атаковали, эскорта вообще не было.— «…хорошо различимы». Успеваете? «Атаковали справа вторую колонну» — тоже записали?— Jawohl, господин каплей.— «Луна очень яркая…»— Это еще слабо сказано, — бормочет второй вахтенный офицер, но так тихо, чтобы командир не услышал.— «…очень яркая — но не настолько, чтобы было необходимо атаковать из-под воды…»Я вынужден встать, чтобы пропустить назад людей, которые ринулись в носовой отсек, когда прозвучала команда «Все — вперед!», и которым теперь надо сквозь тот же люк вернуться на свои посты. Они осторожно, как канатоходцы, крадутся на цыпочках, чтобы не наделать никакого шума.Старик приказывает опустить лодку еще глубже, и удерживать заданную глубину и курс в течение пяти минут. А когда акустик объявляет о начале очередной атаки, он погружает нас еще дальше. Он делает ставку на то, что экипаж эсминца не угадает этот его маневр, и поэтому они будут настраивать взрыватели бомб на прежнюю глубину… ту, которую мы держали достаточно долго, чтобы их акустик наверняка засек нас на ней.Снова докладывает акустик. Не остается никаких сомнений: эсминец идет за нами по пятам.Невзирая на взволнованный голос акустика, командир не дает рулевому новых указаний. Я понимаю: он откладывает любое изменение курса до последнего момента, чтобы у разогнавшегося наверху эсминца не было времени повторить маневр вслед за нами. Прямо как заяц, уворачивающийся от гончей. Он сворачивает в тот миг, когда собака, уверенная, что добыча у нее уже в пасти, готовится сомкнуть челюсти, и пролетает мимо, не успев повернуть из-за своей собственной большой инерции.Правда, надо признать, к нашему случаю эта аналогия не совсем подходит: мы не такие быстрые, как заяц, и наш радиус поворота слишком велик. Точнее говоря, совсем не подходит: эсминец всегда может развернуться быстрее нас. Но если он мчится полным ходом и хочет изменить курс, его тоже относит в сторону. У этой крошечной жестянки слишком маленькая осадка.— Неплохо глушат. Чертовски верный курс. Просто взяли немного высоковато… — после этого Старик командует:— Круто право руля. Левый двигатель — полный вперед!Все вспомогательные приборы уже давно выключены:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84