Вон там, посреди серых струй, показалась линия с волосок толщиной, чтобы тотчас снова исчезнуть. Обман зрения? Игра воображения? Я глубоко перевожу дыхание, расслабляю колени, слегка встряхиваюсь, уравновешиваю бинокль на кончиках пальцев. Лодка подо мной вздымается. Я теряю направление, затем вновь ориентируюсь, беря пример с командира. Вон он, корабль.Он вздрагивает и пляшет в окулярах бинокля. Мачта! Никакого сомнения в этом не может быть. Но видна лишь мачта, и никакого дыма из трубы, который должен был бы сопровождать ее? Лишь этот волосок мачты? Как пристально я не вглядываюсь, я больше ничего не замечаю; он как будто медленно уходит за горизонт.Каждый пароход неотделим от столба дыма, который выдает его задолго до того момента, как покажется мачтовая антенна. Значит, это — не пароход.Черт побери, куда он подевался? Вот я вижу его опять. Теперь я вполне могу разглядеть его невооруженными глазами. Я опускаю бинокль и ищу корабль — так и есть, я его вижу!Командир кусает нижнюю губу. Он снова поднимает бинокль и говорит, обращаясь отчасти к самому себе:— Черт! Эсминец!Проходит минута. Мой взгляд прикован к тонкой линии над горизонтом. Я задыхаюсь от волнения.Сомнений больше не остается: это радиомачта, значит, эсминец идет прямиком на нас. У нас нет шансов скрыться от них на поверхности, если только они не замедлят ход.— Должно быть, они нас заметили! Черт их дери! — голос командира почти не меняется, когда он отдает команду тревоги.Один прыжок, и я лечу вниз через башенный люк. Подошвы сапог гремят по плитам пола. Командир — последний. Он закрывает за собой люк. Не успев задраить его до конца, он приказывает:— Погружение!Он остается в башне боевой рубки. Ровным голосом он отдает распоряжения вниз, на пост управления:— Следовать на перископной глубине!Шеф выравнивает лодку. Стрелка манометра останавливается, затем медленно пускается в обратный путь по шкале. Рядом со мной в своем мокром плаще тяжело дышит Дуфте. Зейтлер и Бокштигель сидят за кнопками пульта управления рулями глубины. Их глаза не отрываются от столбика воды в приборе Папенберга. Первый вахтенный офицер наклоняется вперед, чтобы дать воде стечь с полей его зюйдвестки.Никто не говорит ни слова. Лишь с кормы слышится электрический гул моторов, как будто доносящийся из-за обитой войлоком двери.Голос командира над нами наконец нарушает молчание:— Доложите глубину!— Двадцать два метра! — отзывается шеф.Столбик воды в Папенберге медленно понижается: лодка поднимается. Скоро объектив перископа выйдет из воды.Лодка все еще не на ровном киле, так что шеф приказывает перекачать воду из носовой выравнивающей цистерны в кормовую. Постепенно лодка принимает горизонтальное положение, но не удерживает его. Волны бросают нас во все стороны. Тянут, толкают, пихают. Нелегко будет наблюдать за поверхностью через перископ.Я внимательно прислушиваюсь, ожидая следующих распоряжений от командира, когда акустик докладывает:— Эсминец на правом траверзе лодки!Я передаю его слова наверх.— Принято! — затем все так же сдержанно. — Занять боевые посты!Акустик высовывается из радиорубки в проход, его расширенные глаза пусты. Падающий на его лицо свет превращает его в плоскую маску, на которой вместо носа — всего-навсего два отверстия.Теперь лишь он да командир поддерживают контакт с внешним миром за пределами нашего стального цилиндра. Командир может видеть врага, акустик — слышать его. Все остальные — слепы и глухи.— Аудиоконтакт усиливается — медленно уходит за корму!Как будто ему сдавили горло, командир приказывает:— Открыть аппараты с первого по четвертый!Так я и думал: Старик собирается завалить эсминец. Он хочет красный вымпел — единственное украшение, отсутствующее в его коллекции. Я был уверен в этом, когда он распорядился поднять перископ после сигнала тревоги.Вниз снова доносится его голос:— На посту управления — шефу — держите эту глубину!— Как он может сделать это в такую качку? — спрашиваю я сам у себя.Мускулы на исхудалом лице шефа ритмично напрягаются и расслабляются. Как будто он жует жевательную резинку. Если лодка слишком поднимется, и верхняя часть ее корпуса высунется из воды — это катастрофа. Она выдаст нас врагу.Командир уселся верхом в седло перископа в узком промежутке между перископом и башенной стеной, его лицо прижато к резиновому обрамлению, бедра широко разведены, чтобы обхватить огромный стержень перископа. Ноги — на педалях, которые позволяют ему бесшумно крутить здоровенную колонну вместе с седлом на триста шестьдесят градусов, правая рука положена на рычаг, который выдвигает и убирает перископ. Мотор перископа гудит. Командир слегка опускает перископ, стараясь держать его верхнюю часть как можно ближе к поверхности воды.Шеф неподвижно стоит за спиной у двух вахтенных с мостика, которые сейчас управляют рулями глубины. Его взгляд прикован к Папенбергу — к медленно поднимающемуся и опадающему столбику воды в нем. Каждое его движение означает, что лодка проделывает то же самое.Никто не издает ни звука. Жужжание мотора перископа доносится, как через тонкую перегородку; мотор начинает работать, останавливается, включается снова, и его жужжание продолжается. Командир поднимает перископ на доли секунды и тут же прячет его назад, под воду. Эсминец должен быть где-то поблизости.— Открыть пятый аппарат! — шепотом отдается приказание.Оно негромко передается в основное помещение машинного отсека. Мы находимся в самом центре битвы.Я сажусь в проеме круглого люка. Шепотом с кормы передается донесение: «Пятый аппарат готов к пуску, как только откроют торпедный люк».Итак, во всех аппаратах — вода. Стоит лишь открыть люки и вытолкнуть торпеды сжатым воздухом, чтобы они устремились к своей цели. Командир хочет знать положение руля.Внезапно я замечаю, что у меня во рту — недожеваный кусок хлеба. Размякший хлеб и колбасный жир — все это складывается в неприятный вкус.У меня такое чувство, как будто-то все это происходило уже со мной где-то раньше. В моей голове теснятся образы, сменяя, накладываясь один на другой, они сливаются в причудливые комбинации. Похоже, нынешние впечатления передаются по сложным нервным цепям в мой мозговой центр, из которого мое сознание получает их уже как воспоминания.Старик сошел с ума — атаковать эсминец при такой болтанке.Правда, есть свои преимущества. Наш перископ не так заметен. Полоса пены, которая могла бы привлечь к нему внимание, должно быть, трудно различима меж гребней волн.Капанье воды в трюме оглушает. Такой звук, как будто оно транслируется через громкоговорители. Хорошо, что все было уже готово: никаких трудностей с поддержанием заданной глубины. Шеф как следует приготовился: все рассчитал заранее.Если Старик решит произвести пуск, шеф должен будет тут же открыть заборные клапаны, чтобы заместить вес израсходованных торпед весом воды. Иначе лодка поднимется. Торпеда весит около полутора тонн — значит, на каждую выпущенную торпеду надо вобрать соответствующую массу воды. Если умножить это на количество пусков — выходит немало.Командир не произносит ни звука.Очень сложно попасть в эсминец. Неглубокая осадка. Хорошая маневренность. Но стоит попасть один-единственный раз — и он исчезнет в мгновение ока, как будто его сдуло. Взрыв торпеды, гейзер воды и рваной стали, и больше ничего.Сверху доносится ровный голос командира:— Открыть торпедные люки. Аппараты первый и второй — подключить! Курс противника — пятнадцать. Лево руля. Курс — шестьдесят. Дистанция — триста метров!Второй вахтенный офицер вносит данные в счетную машинку. Из носового отсека докладывают, что торпедные люки открыты. Первый вахтенный офицер негромко, но отчетливо повторяет их донесение:— Аппараты первый и второй к пуску готовы!Командир положил руку на пусковой рычаг. Он ждет, когда в перекрестье появится враг.Если бы только мы могли видеть это!В тишине неистово разыгрывается воображение. Представляется зрелище катастрофы: эсминец разворачивается на волнах, и вот он оказывается у нас прямо по курсу, на нулевом градусе. Нос, пенящий волны, как пасть с зажатой в ней белой костью, нависает над нами, готовый протаранить нас вдребезги. Пристально вглядывающиеся глаза, острый металлический звук столкновения, рваные края стальной обшивки, зеленый бешеный поток воды, рванувшейся через все трещины внутрь корпуса, как будто внезапно открыли гигантский водопроводный кран.Голос командира звучит отрывисто, как удар хлыста:— Закрыть торпедные люки! Погружение на шестьдесят метров! Живо!Шеф отстает от него на доли секунды:— Оба руля глубины круто вниз — оба двигателя самый полный вперед! Все на нос!Громкая сумятица голосов. Я отклоняюсь, прижимаясь боком к обшивке, с трудом удерживаясь на ногах. Первый человек из кормового отсека уже врывается через круглый люк, спотыкается, восстанавливает равновесие и мчится, согнувшись почти до пола, прямиком мимо рубки акустика в носовой отсек.Широко открытые глаза вопросительно останавливаются на мне. Хаос: скользят, спотыкаются, спешат, мотаясь из стороны в сторону. О переборку поста управления с грохотом разбиваются две бутылки лимонада, докатившиеся сюда по полу из унтер-офицерской каюты.Оба глубинных руля круто направлены вниз. Нос лодки заметно накренился вперед, но с кормы все продолжают прибывать люди. Они пролетают через пост управления, как по ледяной горке. Кто-то с проклятием растянулся во весь рост.В кормовой части корабля остались лишь мотористы. Пол ускользает из-под моих ног. К счастью, мне удается ухватиться за трубу перископа. Со стены под углом свисают колбасы. Я слышу, как сверху, перекрывая топанье и шарканье сапог, доносится голос Старика:— Сейчас пойдут глубинные бомбы!Его тон абсолютно спокоен, как если бы он информировал нас о вполне заурядных вещах.Он нарочито неспеша, как на учениях, спускается вниз. Пересекает склон горки, в которую превратилась палуба, помогая себе обеими руками, и приземляется одной ягодицей на рундук с картами. Правой рукой, чтобы удержаться, хватается за трубу водопровода.Шеф медленно выравнивает лодку и командует:— Занять посты погружения!Моряки, которые за минуту до этого мчались в носовой отсек, теперь двигаются в обратном направлении, карабкаясь вверх по крутой горке, перехватываясь попеременно то одной, то другой рукой. Колбасы теперь служат указателем нашего наклона: нос лодки по-прежнему наклонен вниз не менее, чем на тридцать градусов.Ррабаум! — Ррум! — Ррум!Три сокрушающих удара молотом заставляют меня развернуться на месте. Наполовину ошеломленный, я слышу гулкий рокот. Что это? Мое сердце сжимается от страха: что это за рев? Наконец я понимаю, что это вода устремилась назад, спеша заполнить собой вакуум, образовавшийся в океане после взрывов глубинных бомб.Раздаются еще два чудовищных разрыва.Помощник на посту управления втянул голову в плечи. Новый вахтенный на посту управления, Семинарист, спотыкается и хватается за стол с картами.Еще взрыв — громче, чем предыдущие.Свет отключился. Мы в темноте!— Вспомогательное освещение не работает, — кричит кто-то.Приказы шефа доносятся как будто издалека. Свет карманных фонариков вырезает белые конусы из темноты. Кто-то требует доложить о неисправностях. Старшие в отсеках докладывают через переговорные трубы:— Носовой отсек в порядке!— Главное машинное отделение в порядке!— В отделении электродвигателей — порядок!— Течи нет, — говорит штурман. Его голос очень похож на голос командира.Вскоре два двойных разрыва заставляют подпрыгнуть пайолы.— Прокачать первый торпедный аппарат!С резким выдохом трюмная помпа принимается за работу. Как только шум от этих разрывов утихнет, помпу снова выключат. Иначе она может навести на нас вражеские гидрофоны.— Поднять нос! — приказывает шеф операторам рулей глубины.— Лодка выровнена! — докладывает он командиру.— Они еще не закончили, — говорит Старик. — Они увидели наш перископ. Трудно поверить — в таком бурном океане.Он оглядывается вокруг. На его лице нет и тени страха. В его голосе даже слышится презрительная интонация:— А теперь, господа, начинается психологическая война.Проходит десять минут. Ничего не происходит. Внезапно сильный взрыв сотрясает всю лодку. Она дрожит и стонет.— Пятнадцать! — считает штурман. — Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать!Шеф не отрываясь смотрит на стрелку глубинного манометра, которая перескакивает на пару делений при каждом разрыве. Его темные глаза расширены. Глаза командира закрыты, чтобы окружающее не мешало сосредоточиться на вычислениях: наш собственный курс, вражеский курс, возможные пути отхода. Он должен реагировать на каждое изменение ситуации с молниеносной быстротой. Среди нас всех он — единственный, по существу, кто ведет бой с противником.. Наши жизни зависят от правильности его приказов.— Круто лево руля!— Руль круто влево!— Держать направление — ноль градусов!Командир ни на секунду не перестает высчитывать. Данные, на которых основаны его выкладки, меняются с каждым рапортом: он должен определить пути отступления, учитывая изменение шума винтов и угол сближения с эсминцем. Его органы чувств давно прекратили снабжать его оперативной информацией: он должен вести свою лодку подобно летчику, летящему вслепую. Его решения основываются на показаниях, полученных от приборов.Закрыв глаза, я вижу, как темно-серые «жестянки», взлетев с пусковых установок, тяжело крутятся в воздухе, шлепаются в воду, лениво покачиваясь погружаются вглубь, оставляя за собой следы пузырьков, и затем взрываются в темноте — ослепительные магниевые вспышки, раскаленные солнца.В воде ударная волна распространяется намного дальше, чем в воздухе. Если сильная ударная волна заденет лодку, она попросту разорвет ее по швам. Чтобы уничтожить подводную лодку, глубинные бомбы вовсе не обязаны попадать непосредственно в цель: им достаточно разорваться в пределах так называемого радиуса поражения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84