День шел за днем, и, хотя новый друг не давал мне скучать, бездействие угнетало. Я решил испытать единственный шанс найти друзей в этом чужом городе.
Глава двенадцатая
ОФИЦЕР ШТАБА «ЦЕППЕЛИН»

1
Мне не стоило большого труда отыскать в промышленном районе завод «Заксенверк». Вероятно, этот завод, как и все другие, выпускал сейчас военную продукцию, поэтому болтаться у ворот не стоило. Я устроился неподалеку за столиком в бирхалле, куда часто заходили рабочие с «Заксенверка». На мне был поношенный штатский костюм, купленный в комиссионном магазине.
— Кельнер! Одну большую светлого и сосиски!
Подбежал пожилой официант, поставил на мрамор высокую кружку и картонное блюдечко с одинокой эрзац-сосиской.
— У тебя свободно? — спросил седоусый рабочий.
Потом подсел другой, помоложе. Они медленно пили пиво и молчали.
После второй кружки я спросил, берут ли сейчас на завод электромонтеров. Отвечали сдержанно: да, берут рабочих всех специальностей, если есть рекомендация и освобождение от военной службы. Я сказал, что рекомендацию мне получить нелегко, потому что я не местный. Вот если бы разыскать одного парня — Эриха Бауэра. Когда-то он работал на «Заксенверке».
— Распространенная фамилия, — сказал старший, — таких много.
— Он лекальщик, родом из Вестфалии.
— А в каком цеху?
— Не знаю, может, он вообще уже не работает.
Снова молчание. Я заказал всем еще по маленькой кружке.
— Безработный, а деньгами швыряешься! — сказал младший.
Я рассказал им, что уволен из армии по ранению. Была маленькая велосипедная мастерская. Продал ее. Отсюда и деньги.
Когда пиво было выпито, старший решился. Он остановил кельнера:
— Фриц, ты не знаешь лекальщика Бауэра? Он из Вестфалии.
Оперев поднос на угол стола, кельнер задумался:
— Постойте, это же Эрни! Он действительно вестфалец. А вам зачем?
Снова пришлось рассказать ту же историю. С соседних столиков звали официанта:
— Фриц, дома будешь разглагольствовать! Наше пиво прокиснет.
Он подхватил свой поднос:
— Эрни сейчас в цехе. Он, наверно, заглянет к нам в понедельник, когда будет работать в утреннюю смену.
Я не верил своей удаче. Найти в немецком городе единственного человека, которого знаешь по имени, — редкое счастье.
В понедельник я снова пришел в бирхалле. Фриц, получивший прошлый раз чаевые, тут же узнал меня:
— Вот он, ваш Эрни. За столиком у музыкального автомата.
А захочет ли Эрих разговаривать с незнакомым? Люди запуганы до полусмерти. Чего доброго, еще выдаст меня. Но Анни говорила: «Если Эрих жив, он борется. Это такой человек!» А что говорила Анни о Бальдуре? Тоже подпольщик?!
— Можно присесть? — Не ожидая разрешения, я уселся со своей кружкой за его столик.
На вид Эриху было около сорока. Я знал, что он моложе. Лицо изможденное, как у большинства. Эрих посмотрел на меня без всякого интереса:
— Это вы приходили в пятницу?
Я опустил десять пфеннигов в автомат. Сладкий мужской голос запел: «Ах, майн либер Аугустин, Аугустин, Аугустин...»
Надо было спешить, пока кто-нибудь не подсел к нам.
— Вы, кажется, работали инструктором в спортивном клубе «Водяная лилия», герр Бауэр?
— Ну, работал. Что из этого? Я вас не знаю.
— И не можете знать. Мы видимся в первый раз.
— И, надеюсь, в последний, — не очень любезно сказал он.
Фриц подскочил к нам с подносом:
— Две больших? За встречу! А может быть, шнапс?
Я заказал две больших и сосиски. Фриц побежал за пивом.
— Эрих, мне рассказывала о вас Анни Розенвальд. Когда ее отца убили штурмовики...
— Не знаю никакой Анни. — Он отодвинул кружку. — У меня семья. Я работаю здесь восемь лет и не хочу терять работу.
Несколько монет звякнули о мрамор столика.
— Понимаю. Вы думаете, я из полиции. Но если вы уйдете...
— Что тогда? — В запавших глазах появился злой огонек. — Раз вы не из полиции, к чему эти угрозы?
— Я не угрожаю. Я прошу не уходить. Спрячьте деньги.
— Тогда возьмите их за пиво и сосиски.
Мне пришлось сгрести с мокрого мрамора его монеты.
— Эрих, Анни очень много рассказывала о вас. Я не могу сейчас сказать, где это было, но мне необходимо ваше доверие.
— Вам, кажется, нужна была только рекомендация на завод?
— Пусть так. Я понимаю. Если спросят, скажите — земляк. Вы правы. Я бы тоже не поверил. Сейчас уйду.
Эрих пожал плечами:
— Странный человек! Как вас зовут, по крайней мере?
К этому простому вопросу я не был готов.
— Вы забыли ваше имя? — спросил Эрих. — Или у вас их много?
Я едва успел произнести первое попавшееся имя — Карл. Двое посетителей подошли к нашему столику:
— Свободно?
— Да, да, конечно, — ответил Эрих и тут же, словно продолжая прерванный разговор: — ...в общем, неплохо живу. Зарабатываю прилично для нынешнего времени. По воскресеньям хожу вечерком с детишками в Гроссер гартен. Они у меня любители смотреться в зеркала смеха. Получаются презабавные рожи. Потеха!
— Никогда не видел, — подхватил я. — Что еще за зеркала?
— А ты сходил бы посмотрел, — наставительно заметил он, — все-таки это Дрезден. Не твоя деревня!
Мы выпили еще по маленькой кружке, и я ушел. В отеле портье передал мне записку. Готфрид просил позвонить с утра.

2
Динглингеру захотелось непременно показать мне какой-то замок в окрестностях Дрездена — образец позднего барокко. Я не стал спорить. Замок так замок. Мы добирались туда на его стремительном «фиате» не меньше часа. Машина свернула с шоссе в сосновую аллею. В конце ее показался вычурный дом с двухъярусной черепичной крышей. На маленьких башенках вертелись флюгера. Ветер катил сухие листья, и скрипел под шинами, песок.
У входа эсэсовец потребовал документы. Так вот что это за барокко! Они определенно намерены как-то использовать меня, но как? А если очная ставка с Лемпом?!
Пока мы подымались по лестнице с резными перилами, я пытался угадать, какой мне готовят сюрприз. В кабинете, облицованном черным дубом, не было никого. Горел камин. Поблескивали рамы картин. Над диваном висело старинное оружие.
— Это тоже музей? — спросил я Готфрида. — Тогда расскажи хотя бы вот об этой картине. Ты же знаток!
На темном полотне сражались воины в рогатых шлемах.
— Все объяснения даст хозяин дома фон Ригер.
В кабинет вошел тот самый «советник магистратуры», с которым мы пировали в госпитале. На этот раз он был в морской форме. Я отдал ему честь, как полагалось по уставу.
— Вы нисколько не удивлены? — спросил «советник».
— Герр капитан цур зее, моряк не должен ничему удивляться. Еще тогда я понял, что вы — офицер высокого ранга.
— Приятно иметь дело с догадливыми людьми, — сказал Ригер.
Одышка мешала ему говорить. Временами вставлял слово Динглингер. Мне предлагали перейти из кригсмарине в «другое ведомство», как выразился фон Ригер.
— Я привык к службе на корабле. Но если это приказ...
— Вам не предлагают отказаться от моря, но вы, кажется, выполняли и другую работу по поручению майора Лемпа?
Я не стал разыгрывать дурачка, который не понимает, что имеет дело с секретной службой. Об аресте Лемпа уже не было речи. Шеф объяснил напрямик, что моя проверка закончена, получены материалы из штаба кригсмарине, из Южнобугска и других мест. Теперь я буду служить в специальном отделе службы безопасности — штабе «Цеппелин». Здесь потребуются мои знания и опыт офицера флота.
Потом, уже в другой комнате, началось заполнение анкет, фотографирование, снятие отпечатков пальцев. Мы уехали с Динглингером только под вечер. Он предложил поселиться у него:
— Не стоит искать квартиру. Все равно скоро пошлют в другой город. Живу один, в центре, на Гевандхаузштрассе.
Моя служба началась на следующий же день. К девяти часам утра я приходил в отдел, размещавшийся на одной из красивейших улиц — Вальштрассе. Первое время мне поручали составление сводок по разведданным о флотах противника. Через день — уроки русского языка. Порой трудно было промолчать, когда преподаватель, поправляя меня, сам делал ошибку.
Мы часто ездили с Динглингером на его полугоночном кремовом «фиате» с темно-красными сиденьями. Однажды, перебрав лишку в ресторане, он попросил меня сесть за руль. Я отказался:
— Жаль покорежить такую великолепную машину.
— Тем более, что это подарок моего друга Скорцени. Ты, надеюсь, слышал о нем?
— Еще бы! Штурмбанфюрер Скорцени — это имя!
Я действительно слышал это имя еще у Веденеева. Его называли в числе самых опасных и ловких фашистских диверсантов.
— Овладеть машиной необходимо, — сказал Готфрид, — как стрелять. Мы исправим это упущение.
С этого дня я регулярно садился за руль и очень быстро освоился. Недели через две я так же лихо срезал углы на поворотах и пулей обгонял автобусы, прижимаясь к тротуару, как это делал сам Готфрид. Несколько раз за нарушение правил движения меня останавливали шуцманы, но удостоверение службы безопасности действовало магически. Шуцман прикладывал руку к козырьку и желал счастливого пути.
— Это не единственное достоинство нашей работы, — похвалялся Готфрид, — все блага жизни доступны тебе, и, если ты не дурак, можешь быстро разбогатеть. Ты же видел мои картины?
Его квартира действительно напоминала музей.
— Погоди, дай добраться до пражских фондов, — мечтал Готфрид, — там есть такие полотна!
Из разговоров с Готфридом мне стало ясно, зачем я понадобился фон Ригеру. В борьбе Гиммлера и Кальтенбруннера с адмиралом Канарисом, не оправдавшим многие надежды Гитлера, имперское управление безопасности брало верх и постепенно прибирало к рукам функции абвера. Для диверсий в тылу противника был создан штаб «Цеппелин», куда входил и отдел Ригера. Этой осенью многих офицеров флота привлекали в секретные службы. Кандидатура Вегнера, моряка с безупречной репутацией, уже знакомого с Россией и к тому же связанного с абвером, показалась подходящей. Тут сыграло роль письмо Лемпа в новороссийскую абвергруппу. Готфрид гордился своей «находкой».
— Ты делаешь успехи, — сказал он, — чутье не обмануло меня.
Однако в первые же дни моей работы на Вальштрассе выяснилось, что я не умею вести допросы. Готфрид доложил об этом Ригеру в моем присутствии. Отдышавшись и выпив стакан минеральной воды, Ригер сказал:
— Допросы, в общем, не его дело, но технику знать надо. Займитесь этим, Динглингер. Пусть поприсутствует на допросах в гестапо, когда там разбираются интересующие нас дела.
Допросы велись обычно по ночам. На рассвете я возвращался домой в изнеможении. Я не представлял, что придется пройти через такие мучения. Они могли сравниться только с допросом в шепетовской комендатуре. Нужно было собрать всю волю, чтобы с холодным безразличием присутствовать на пытках.
После одного из допросов я сидел вместе с Динглингером и его коллегами в ресторанчике рядом с церковью Кройцкирхе, прославленной своим органом. Церковные часы пробили четыре, но кабак не закрывался до утра.
Динглингер был в центре внимания. Ему льстили, хвалили его на все лады.
Косой эсэсовец Франц гоготал, вытянув шею:
— Говорю тебе, Готфрид, год я тебя знаю — ты голова! Гордость ты наша, Готфрид! Ты — художник, говорю тебе!
Этот косой Франц едва не довел меня до обморока на допросе английского летчика. Летчик не дожил до конца допроса, потому что Франц спьяну включил слишком сильный ток.
— Отто Скорцени, конечно, сила, — сказал другой собутыльник, — но он только сила, а Готфрид — интеллект. Если ему прикажут, он выкрадет английскую королеву в ночной сорочке.
Противно было слушать этот поток славословий. Я предложил тост «за дружбу» и начал наливать коньяк в рюмку Готфрида.
Он отстранил мою руку:
— Я думал, у тебя нервишки покрепче, Макс. Когда допрашивали англичанина, ты стал бледным, как бумага.
— Не бледнее тебя!
— У меня всегда такой цвет лица, а ты струсил.
— Если так... — Я налил две рюмки и отошел в противоположный угол. — Попробуем сейчас твои нервы. Хочешь изобразить Вильгельма Телля? Я буду держать рюмки вплотную у висков. Стреляй! Если промахнешься хоть раз — поменяемся местами.
Я думал, он не согласится. И, когда Готфрид вытащил пистолет, пожалел о своем безумном предложении. Погибнуть среди пьяных эсэсовцев! Веденеев не найдет ни слова сожаления, если узнает, как безрассудно умер его разведчик.
Даже этой компании показалось, что я хватил через край. Но Готфрид уже целился. Два выстрела раздались один за другим. Осколком стекла мне оцарапало скулу. Одна рюмка уцелела.
Восторженные крики прервал спокойный голос Динглингера:
— Твои выстрелы остаются за тобой. Но не сейчас. Я должен уехать в очень важную командировку, и, кстати, вместе со Скорцени. Не имею права рисковать.
Наступило замешательство. Ни о какой командировке никто не слышал. Косой почувствовал, что задета честь его кумира.
— Когда ты вернешься, Готфрид, — сказал Косой, — мы все будем присутствовать на втором акте этой дуэли.
Динглингер уже обмяк. Ему требовалась порция наркотика.
— Обещаю вам это зрелище, — вяло сказал он, — вы будете сидеть на персидских коврах, которые я привезу. А тебе, Макс, я привезу гурию лет четырнадцати.
Я сел рядом с ним:
— Брось пить, Готфрид, и забудь об этих выстрелах. Я не такой стрелок, как ты.
— Нет, ты стрелок! — Он вяло погрозил мне пальцем и встал. — Поехали домой. Мне утром к шефу.
Динглингер вовсе не сердился за то, что я поставил его в неловкое положение. Наоборот, по его мнению, я выдержал еще один экзамен. Утром, за кофе, он не забыл подтвердить:
— Твои выстрелы за тобой, Макс, как только вернусь.
— Ты действительно собираешься в Иран?
Он нахмурился:
— Мне казалось, ты умеешь забывать разговоры за бутылкой. Ты ни разу не спросил меня о Лемпе.
Теперь я не сомневался, что с Лемпом все в порядке. Меня испытывали. Я сделал вид, будто припоминаю:
— А, ты о том... Я принял это за шутку.
— Тогда прими за шутку разговор об Иране. И никому эту шутку не повторяй.

3
Секретарь фон Ригера проводил меня в комнату без окон. Резкий белый свет падал с потолка. Вдоль стен на железных стеллажах стояли, как каторжники в строю, толстенные серые тома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57