Лагерь словно вымер, лишь старуха варила на костре кашу-размазню, которая, судя по омерзительному запаху, была основательно сдобрена мульим мясом. Маккенна содрогнулся и от запаха, и от вида самой поварихи, точно зная, что ей обязательно захочется накормить его своей отравой. Чтобы предотвратить беду и попытаться установить местонахождение отсутствующих бандитов, старатель решил пустить в ход свое неотразимое обаяние.
— Доброе утро, матушка, — ласково начал он. — Красота наступающего дня может сравниться разве что с твоим очарованием. Сантисима! Что это так пахнет? Пиньоль? Замечательно! Прекрасное утро, грациозная женщина и вкусная горячая пища. Айе де ми! Чего еще может желать человек?
Старуха выпрямилась. Она смотрела на белого с любопытством песчаной гадюки, наблюдающей за приближающейся мышью. Наконец, ответно кивнула.
— По крайней мере, — сказала индианка, — эта штуковина должна удержать тебя от необдуманных действий. Не вздумай шутки шутить.
И подняла лежавший рядом с костром раздолбанный винчестер. Маккенна, притворно ужаснувшись, вскинул руки вверх.
— Матушка, у меня и в мыслях не было ничего дурного! Ты ж понимаешь. Я просто слушаю пение птиц! Вдыхаю запах хвои! Внимаю призывному кличу ручья! Смотрю, как он вспыхивает на солнце, когда струится, журчит по лугу и когда целует каждый камешек и обломок гранита! Разве это не прекрасно?
Старуха подозрительно уставилась на Маккенну. Она подошла к дереву, к которому он был прикован, склонила голову: в покрытых пленкой змеиных глазках засветилось нечто похожее на любопытство.
— Так говорят индейцы, — прокаркала она. — Белым плевать на птиц, ручьи и траву.
— А белому, которого ты видишь перед собой, — нет. Я, матушка, люблю эту землю.
— Врешь, ты любишь золото, что в ней лежит. А без него эта земля тебе ни к чему.
— Не правда, — насупился Маккенна. — Я ищу золото для того, чтобы оставаться и жить здесь. Чтобы покупать еду, одеяла, амуницию и иногда — немного виски.
— У тебя белый язык, — сказала старуха.
— Нет, — улыбнулся Маккенна, высовывая предмет спора. — Как видишь — красный. Как и твой.
Индианка сделала еще пару шагов вперед, пристальнее вглядываясь в старателя.
— Белый, — повторила она. — Его корень посередине, а не внизу, поэтому он может двигаться в разные стороны.
Маккенна развел руками, грациозно признав неумолимость апачской логики.
— Правду говоришь, матушка. Мой народ частенько вас обманывал. Но прикинь: разве в этом моя вина? Разве я предавал апачей? Меня зовут Маккенна. Ты обо мне слышала. Скажи: я когда-нибудь лгал?
Старуха сразу же разозлилась. Как и большинство индейцев, она не знала, что делать, повстречавшись с хорошим белым. Ее опыт был иного качества. Ну и что с того, что этот рыжеволосый, рыжебородый, сладкоголосый старатель хороший человек? Ее это только еще больше бесило, потому что было правдой и потому что, напомнив об этом, он ее смутил.
— Будь ты проклят! — прошипела она. — Так нечестно! У тебя, действительно, неплохая репутация, и апачи тебе верят. Иначе как бы ты мог остаться в живых, повстречавшись с Пелоном? Но вынуждая меня признать, что не лжешь и не мошенничаешь с моим народом, ты связываешь меня по рукам и ногам. Проклятье! Это подло!
— Эй-эй, мамаша, — с опаской произнес Маккенна. — Мне вовсе не хочется в столь чудесное утро знакомиться с твоим ружьецом. Ты уж извини…
Но тут, что было совершенно непоследовательно, старуха внезапно заулыбалась.
— Эх! — воскликнула она. — Чего уж тут. Мне так же хочется ломать тебе голову, как тебе — мое ружье. Маккенна, видимо все дело в этой ярко-рыжей бороде и голубых глазах. Ты здорово научился находить тропки к сердцам женщин. Но-но! Я заметила твою ухмылку. Думаешь, она, мол, чересчур стара, да? Осторожнее, а то запросто можешь получить прикладом по башке.
— Да я бы с кем угодно побился об заклад на то, что ты походя разобьешь любое мужское сердце, — галантно откликнулся Маккенна. Но с чего ты взяла, маманя, будто я усомнился в твоей женственности? Чем дальше в лес, тем слаще фрукт, не так ли, мучача?
— Хи-хи-хи! — Сморщенная скво показала пеньки оставшихся зубов и, словно хорошую собаку, погладила Маккенну по голове. — Ане, ты совершенно прав, хихо! Сейчас угощу тебя пиньолем! А потом поболтаем. Я тебе могу рассказать то, чего не договаривает Пелон. Давай-ка разомкнем эту чертову цепь…
— Мамаша, — сказал Маккенна, вытаскивая из «браслета» занемевшую ногу, — если бы я был на десять, а ты на двадцать лет моложе, то спускать меня с поводка было бы ох как опасно!..
— Чушь! — фыркнула старуха, но было видно, что ей приятно.
Присев к огоньку, Маккенна понял, что отступать некуда, впихнул в себя кашу, и чтобы не потерять то расположение, которое только что завоевал, принялся смачно облизываться и рыгать, показывая, что старая корова не только симпатичнейшая из женщин, но и великолепнейшая из поварих.
Подавившись последней влезшей ложкой, Маккенна помог старухе сделать уборку. Ему пришлось здорово попотеть, потому что четырехфутовое сосновое бревно, к которому приковала его индианка, походило то ли на местного рода якорь, то ли на медвежью западню. Правда, его начальница чуть в обморок не грохнулась, увидев, что мужчина оказывается может выполнять домашнюю работу. Взамен за доставленную возможность поглазеть на столь редкое зрелище, бабуся поведала Маккенне детали его пребывания здесь, в горном оазисе под названием «Нежданный привал».
Так как это его сильно интересовало, Маккенна позволил старухе болтать, сколько вздумается. Он вставлял в ее длинную речь, то тут, то там, вопрос или замечание, чтобы направить стремительный словесный поток в нужное ему русло, хотя в основном индианка в управлении не нуждалась. Ведь в ее жилах текла кровь настоящих, чистокровных апачей. Она видела сотни белых, сидящих на том месте, на котором сейчас находился Глен Маккенна, и знала, о чем именно думал белый, который с нехорошими предчувствиями ожидал возвращения бандитов. Как и полагалось человеку, знавшему индейские и, в частности, апачские традиции, он думал только о двух вещах, а фантастические видения близкого освобождения или хотя бы помилования оставлял несмышленым дилетантам. Когда все сказано и сделано, истинное значение имеют: во-первых, жизнь, а во-вторых, смерть. Натуральменте.
ТАЙНА СНО-ТА-ЭЙ
Болтливую индианку, к тому же женщину из племени апачей, найти не так просто. Через пять минут Маккенна понял, что со старухой ему здорово повезло. В истории, что она рассказывала, сплелись одиночество, старость, женская хитрость и несомненная симпатия к голубоглазому белому.
Для начала она ему поведала, радостно набив свою трубку табаком из кисета Маккенны и позволив ему покурить впервые за двенадцать часов, что в этом походе Пелона есть доля и ее вины. Она, оказывается, была последним оставшимся в живых ребенком сестры Наны и Эна. Ее мать, разумеется, никакого отношения к тайне каньона Дель Оро, который по-апачски назывался Сно-та-эй, не имела, как, впрочем, и доступа в священное место. Вход туда разрешался только мужчинам.
В те давние времена, когда была жива ее мать, это считалось нормальным. Но времена, а с ними и апачи, сильно изменились. И племянница Наны не захотела мириться со столь явной женской дискриминацией.
Старая скво замолчала, внимательно изучая своего слушателя. Наконец, видимо, приняв какое-то решение, кивнула. Звали ее, продолжала она, Маль-и-най. Это было переделанное испанское слово «мальпаис», что означало сильно пересеченную местность или бэдленд. Рассматривая рассказчицу, Маккенна решил, что имя женщине подобрали совершенно правильно. Ведь апачи всегда называли камень камнем, а жабу — жабой.
В ответ на столь прямолинейное признание бородач ответно заявил, что у него самого, как говорится, ни рожи ни кожи. Любая проницательная женщина сразу поймет, что в нем больше костей, чем мяса, а жил больше, чем сил.
Но хорошее впечатление о нем, запавшее женщине в голову, ничуть не поколебалось этим откровением. Просто она еще раз убедилась, что рыжик и впрямь является тем, за кого себя выдает. Теперь она была готова верить в то, что он может наслаждаться пением птиц, вдыхать свежесть ручья, наблюдать за тем, как растет трава и не обижать братьев меньших. Ну и белый!
— Знаешь что, Маккенна, — покачала головой старуха. — Как женщина, я отказываюсь признавать твой наговор на себя. Но если даже и признаю, то кто посмеет отрицать, что хорошая порция костей когда-либо мешала мужчине, а? Что ты на это скажешь, омбре? — Она разразилась своим идиотским кудахтаньем, и Маккенна, вспыхнув, согласно кивнул. Через секунду старуха вытерла с глаз слезы, выступившие от непонятной белому радости, и продолжила.
— Значит так: много лет я ухаживала за старым Эном. Тебе, наверное, известно, что ему было лет девяносто. Если вспомнишь, то Нане, когда он выступил в последний поход против регулярной армии, — а это было лет пятнадцать назад, — стукнуло всего семьдесят. А Эн был помоложе Наны, но не сильно.
— И вот я готовила и ухаживала за старой развалиной и, поскольку умом меня природа не обидела, в мозгу у меня начало созревать убеждение, что женщина — это, по крайней мере, половина мужчины, а значит, мне следует узнать, где находится золотой каньон.
— Тогда я начала издалека заходить к старому Эну, постепенно сужая круг вопросов. Поначалу он думал, что я болтаю просто так. Но поняв, что я действительно интересуюсь тем, о чем спрашиваю, замкнулся и стал раздражительным и злым.
— Видишь ли, он понимал, что близится время его ухода, и не знал, что делать со своей тайной. Одна его половина была готова похоронить ее в глубине сердца, а вторая всячески противилась, так как считала, что это нечестно по отношению к апачам. Я понимала, что его гнетет и особо не наседала. Но несколько недель назад вдруг поняла, что он сделал не правильный выбор. И мне стало ясно, что если кто-нибудь не вырвет у Эна тайну Сно-та-эй, то она умрет для нашего народа. Я принялась долбить в одну точку, выставляя этот аргумент главным, я говорила, что если белые целиком подчинят себе апачей, то это не умерит скорби индейцев всей страны, но только ее увеличит. Через несколько лет нужда в золоте станет куда большей, чем во времена таких вождей, как Нана, Викторио, Мангас Колорадас, Начеза, Голеты и Кочиз — этих великих воинов, сражавшихся за свободу Аризоны и, конечно, Нью-Мексико, тоже.
Она замолчала, чтобы вытащить кусочек мяса из застывшей кукурузной каши и положить его на остывающие уголья. Потом, засунув объедки в рот, стрельнула глазками в сторону белого.
— Ставлю свой винчестер против твоего седла, что ты сейчас недоумеваешь: почему среди великих воинов нашего народа я не назвала Джеронимо. Так?
Маккенне пришлось признаться, что эта мысль, действительно, мелькнула в его голове. Так солдат регулярной армии не понял бы, почему рыжебородого генерала Крука вычеркнули из списков тех, кто вел беспощадные войны с апачами.
— Ага! — закричала старая карга, — всегда так с вами, белыми идиотами! Невдомек вам, кто истинный краснокожий, а кто нет.
— Что ж, — признал Маккенна, — здесь ты права. Но я, например, знаю, что и Мангас, и Кочиз никогда не здоровались с Джеронимо. Для них он был трусливым псом. Как и его воины, ушедшие вместе с ним, после того как он нарушил данное слово и сбежал от Крука после сдачи в плен. Каков бы ни был цвет кожи, но подобных мужчин ни ты, ни я не хотели бы видеть среди наших друзей.
Старуха долго-долго смотрела на Маккенну, а потом выплюнула кусочек шкуры мула, приставшей к ее «вкусностям», но с которой обрубкам ее зубов было не справиться.
— Беру назад слова о твоем языке, — сказала она. — Не белый он у тебя. И голос странно звучит для янки. Не так, как ему положено. Это я заметила в самом начале разговора и поневоле задумалась. Маккенна, скажи, ты не настоящий американо?
— Верно, матушка, я приемный сын этой страны. А родился в далеком краю под названием Шотландия. Отец с матерью привезли меня сюда еще ребенком, поэтому я в принципе такой же американо, как и любой другой белый, родившийся здесь. Но именно вы, краснокожие, настоящие хозяева Америки.
Старая ведьма обнажила остатки клыков в некоем подобии, как ей, наверное, казалось, добродушной улыбки.
— Верно, — сказала она, — все об этом постоянно талдычат, но именно янки, а не апачи, не понимают сути разговора.
— Верно, мамаша, верно. Но я невольно тебя перебил. Ты рассказывала про Сно-та-эй.
Маль-и-пай хитро закивала.
— Кое-что о Сно-та-эй, — поправила она.
— Ну, разумеется, — сказал Маккенна. — Продолжай, пожалуйста.
Самое интересное, что расположения каньона никто не знал, и апачи считали, что эта тайна умерла вместе с
Наной. Старый вождь умер внезапно, поэтому не мог нормально подготовиться к переходу в Страну Вечной Охоты, а, следовательно, и передать доверенному лицу тайну золотого каньона. Но индейцам следовало знать Нану получше. Все эти годы тайна надежно хранилась в племени и, по крайней мере, еще один апач знал, что она не утеряна. Этим единственным человеком был, разумеется, Эн. Он все время держал тайну в голове, но почувствовав, что пришло время уходить, понял, что придется искать преемника, чтобы передать ему сведения о местоположении каньона.
Тут Маккенна сказал, что узнал об этом от Пелона, на что получил сердитый ответ, что, мол, рассказ Пелона основывается исключительно на сведениях, полученных от Маль-и-пай, и что если Маккенне не интересно слушать, то надо было сказать об этом раньше.
— Какого черта я трачу на тебя время? — В сердцах спросила старуха. — Неужели ты не понял, что я могу рассказать то, чего не выдаст Пелон?
Потребовалось целых пять минут лжи и льстивых речей, чтобы перышки на старой вороне улеглись и чтобы она перестала браниться и продолжила рассказ.
Койот-Эн не нашел в своем клане человека, которому смог бы передать тайну каньона Сно-та-эй. Все дело в том, что он со своей племянницей Маль-и-пай был последним «старожилом» племени:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30