Ему казалось, что тогда ему не удалось удержать сбесивщийся ППШ, ствол чуть отклонился в сторону стоящего в полный рост комбата и…
Бывший старшина не знал — убил ли он Семку или ему только кажется, что прострочил очередью широкую грудь друга детства? Хотелось бы чтоб казалось.
А вот сейчас — другая ситуация. Не использовать предоставленную судьбой возможность — глупо. Приз задуманного — безбедная жизнь до гробовой доски. Моральная сторона его не тревожит.
В конце концов Сидякин уверился в правильности принятого решения. Оно, это решение, еще больше окрепло после встречи с Зайцем.
В нескольких километрах от районого центра Семенчук потряс немого за плечо. Когда тот недоуменно обернулся, показал ему на проселочную дорогу с грязными лужами. Возница отрицательно потряс лохмами. Показанный кулак не произвел на него впечатления. Кивнул на лежащую в передке узловатую дубинку. Не поеду и — все тут! Тогда Федька матерно выругался и показал упрямому парню нож с наборной рукояткой.
Последний аргумент подействовал — возница испугался и подчинился.
В пяти верстах от большака — небольшое озеро с непуганными утками и безбоязненно плескающейся рыбой. Местные жители обходили озеро стороной, назвали его Бесовым провалом. Только отважные пацаны, тайком от родителей удили здесь рыбу.
Вот и на этот раз у самой кромки воды устроился худой, узкоплечий рыбак. Не пацан и не взрослый мужик — нечто среднее. Сидит, закатав по колени брючины и не сводит ожидающего взгляда с поплавком.
Пригляделся Прохор. Так и есть — Заяц.
Телега остановилась рядом с рыбаком. Семенчук жестом приказал ожидать. Напуганный возница утвердительно замотал головой. Спрыгнул на землю, заботливо подвесил на лошадинную морду торбу с зерном, принялся с любопытством смотреть на поплавки. Сам рыбак, похоже, его не интересует.
Компаньоны присели на валяющиеся чурбаки.
— Как успехи? — тихо спросил Федька. — Привез?
— Конечное дело, — тихо отрапортовал старший надсмотрщик. — И еще, — опасливо покосившись на Сидякина, вытащил из-за пазухи тугой сверток. — Подарочек от Желтка.
Глава фирмы торопливо спрятал сверток во внутренний карман куртки. Успокоил Заяца.
— Сидякина не бойся, он — в деле.
Значит, в свертке — очередная партия драгоценностей! Горшки постепенно пополняются, как бы к двум не пришлось присоединить третий. Целая сокровищница! Ожидать и дмальше опасно, задуманное нужно воплотить в жизнь как можно быстрей. Но как и где осуществить… ликвидацию компаньона?
Старшина задумался. Стрелять? Не годится, лягавые сразу заподозрят товарища убитого, бросятся искать пистолет. Подсыпать в питье яд? Отличная мысль, но где его возьмешь? В аптеке — провизор запомнит покупателя, а на аптеку сыскари обязательно выйдут после вскрытия.
Остается — нож. В бытность командира разведвзвода Сидякин не раз доводилось во время рейдов по тылам противника снимать часовых или убирать захваченный и допрошенных солдат и офицеров вермахта. Навострился, набил руку.
Где заколоть Семенчука — тоже ясно. Только не в своей избе — лягавые мигом повяжут и компаньона убитого и его служанку-домработницу. Настька молчать не станет — по бабскому обычаю развяжет бойкий язычек и наговорит что знает и о чем догадывается.
Лучше всего — в избе самогонщицы во время очередного разговления. Разнеженный, ублаготворенный самогоном и бабьими ласками, Федька потеряет всегдашнюю настороженность, рассупонится. Выждать, когда Фекла пошлепает в сени к помойному ведру опрастываться и — ножиком по горлу. Или — под ребро.
Нет, не получится, порушил готовый уже план убийства старшина, баба поднимет такой крик и вой — полдеревни сбежится. Убивать и ее — не хочется, слишком много кровушки. Куда лучше подставить Феклу в качестве убийцы…
— … не штормуй, Заяц, не гони волну — фрайернешься. Продумай все до мелочевки, потом уже пошли Желтка с двумя-тремя помощничками.
Постарайтесь обойтись без крови — оглушите, свяжите… Тебя учить — только портить, сам все знаешь-понимаешь, — доброжелательно рассмеялся Федька, фиксируя подозрительным взглядом задумчивого товарища. О чем он думает, что решает, почему не учавствует в деловой беседе?
Затевается очередной грабеж, равнодушно подумал Сидякин, отложив составление нового плана на вечер. Через неделю — прибавка в горшки. Семь дней ничего не решают — можно подождать…
Глава 22
«… во время очередного посещения Марк снова возвратился к неоднократно выдаваемой теме — первому аресту, первой ходке на зону. Кажется, пытался сам понять и разобраться — почему это произошло, кто повинен?…»
Из коричневой тетради.
Марку казалось, что прежней жизни у него не было — она приснилась. Заботливую мать вспоминал со слезами, отца — со злым ожесточением. Еще бы не с ожесточением — старшина продал сына, да, да, именно продал! И это называется отец?
Постепенно и слезы и злость улеглись, перестали донимать. Казалось, что живет он в вонючем, пропахшем нечистотами и нищетой, подвале с самого рождения. Вначале дни и ночи тянулись унылой чередой, потом они ускорили ход, помчались наперегонки. Незаметно прошло полгода, потом — год.
Странно, но хилый, болезненный подросток окреп, перестал спотыкаться и качаться. Конечно, не потолстел — на черняшке с сельдью не разгонишься, но силенок прибавилось. Даже заикаться стал пореже, только когда разволнуется.
Жили они втроем, так называемой, «семьей»: Доходяга, Хмырь и Вездеход. Спали на привычных местах: Хмырь — на полу, разложив на газетах тощий матрац, Вездеход и Доходяга — на топчане. Завтракали и ужинали в своем закутке, гордо именуемом «комнатой». Обедать не доводилось — «работа» держали в напряжении.
Хмырь и Доходяга устраивались на паперти бок о бок. Оба изображали тяжело больных, у которых мозги — шиворот навыворот, ноги-руки парализованы, на теле — отвратные гниющие язвы. Их талантливо рисовала Райка. Марк старательно копировал учителя, перенимал азы нелегкой нищенской профессии.
Вездеход располагалась метрах в ста от пацанов. Сидит, покачивает очередного арендованного орущего младенца. Когда тот, утомленный голодом и криком, замолкает, потихоньку от дарителей пощипывает его. «Аренда» стоит немалых денег, использовать ее нужно на полную мощность.
А сама не сводит настороженного взгляда с Доходяги. Ничего не поделаешь, женщина в любом возрасте и состоянии — всегда женщина.Господь вложил в ее душу заботу о «слабых» мужиках — кормить, поить, обстирывать, защищать.
Чем-то пришелся Райке по нраву «туберкулезник». По утрам и вечерам оглаживает его, старается сунуть кусок послаще да посытней, чинит рвань, стирает бельишко. На «работе» наблюдает за «сохранностью» дитяти. Не дай Бог обидит кто или даже попытается обидеть — налетит черной вороной, расцарапает морду, доберется до недобрых моргал.
Однажды, Заяц в сопровождении своих помощников, собирая ежедневную дань, злобно цыкнул на замешкавшегося Доходягу, покрыл его привычным черным матом. Вездеход оставила на подстилке орущего младенца и подскочила к беседующим.
— Ты чего? — не понял Заяц. — Порешила еще внести в казну?
— Лучше его не трожь! — прошипела защитница, кивая на пригнувшегося парня. — В обиду не дам!
— А ты кто ему? — подбоченился старший надсмотрщик, жестом призывая на помощь своих охранников. — Мать, жена или полюбовница?
— Енто мое дело — кем быть. Тебя не касаемо. Токо обижать мальчонку не дам. Убьешь меня — тады поступай, как знаешь.
Продолжать полемику опасно — несколько любопытных стариков и старух остановились возле нищих. Послышались негодующие возгласы, кто-то предложил вызвать милицию. Обижают убогих, издеваются над больными детьми!
Надсмотрщики отступили. Пообещав разобраться со шлюшкой в более подходящей обстановке…
В начале Марк стыдился самозванной опекунши, отворачивался, отталкивал ласкающие его хилое тело женские руки. Спал отвернувшись к дощатой перегородке. Потом привык. Мало того, стал считать материнскую заботу Райки само собой разумеющейся.
К концу первого года пребывания у нищих Марк окончательно освоился. К нему тоже привыкли. Когда парнишка разгуливал перед сном по подвалу, пацаны и взрослые мужики подшучивали над ним, но подшучивали беззлобно, добродушно.
Единственная проблема — Желток.
Неизвестно по какой причине коротконогий язвило возненавидел Марка. Пускать в ход кулаки остарегался — Доходягу пасла Вездеход. Связываться с острым языком и крепкими кулачками бабы-уродины не хотелось — избить не изобьет, но ославит на всю нищую братию.
Ограничивался подглядыванием и матерщиной.
— Как Вездеход оприходовала тебя? — с показной жалостливостью, интересовался он, когда Райки не было рядом. — Берегись, кореш, доберется
— замучает. Говорят, подгребла одного мужика — откинул копыта. Не зря приклеили ей кликуху — Вездеход.
— Врешь ты все, — возмущался Доходяга. — Райка не такая — добрая.
— Добрая, — все с такой же сожалеющей улыбочкой подтверждал Желток. — Вот только больно уж охочая до молоденьких пацаненков. Прямо таки бесится, завидя поживу. Был у нас один — не то тринадцати, не то пятнадцати годков
— положила на него Райка глаз, ходила за бедным пацаном, будто приклеенная. Все же добилась своего. Ночью навалилась, стащила портки, так высосала пацаненка — утром помер… Так что, стерегись!
— Она что — проститутка? — заикаясь больше обычного, спросил Доходяга. Желток заколебался. Подтвердить — передаст Вездеходу, ожидай очередного скандала с зуботычинами. Отвергнуть — потеряют цену подбрасываемые Доходяге предупреждения об опасности.
— Не видел, за ноги не держал, брехать не стану. Но кореши говорят — бешенство матки. Особо, когда нацелится на малолеток.
По внедренной матерью доверчивости Марк, морщась от отвращения, поверил Желтку. Какая выгода ему врать? Может быть, на самом деле, Вездеход, притворяясь доброй и заботливой, преследует какие-то мерзкие цели?
Однажды, произошло событие, опровегнувшее высказывания Желтка. Не полностью, конечно, добрая треть опасливых подозрений осталась. Тогда часов в одинадцать вечера Доходяга и Вездеход сидели в своем закутке. Марк читал газету двухнедельной давности, Райка штопала его сменные подштаники. Хмыря не было — пару раз в неделю он пропадал до полуночи, нередко — до утра.
— Нынче — банная ночь! — объявила Вездеход, кивая на бадейки с кипятком и холодной водой. — Ты давно не мылся — долго ли заболеть!
Накинула ввернутый на прошлой неделе в дверь крючок и, подбоченясь, выжидательно поглядела на Марка.
— Ты иди, сам управлюсь, — опасливо бормотнул Доходяга, вспомнив предупреждения Желтка. — Мне… стыдно…
— Стыдно когда не видно, — хрипло рассмеялась женщина. — Знаем, как мужики моются — сбрызнутся водичкой, разотрут грязь — все. Нет, мальчишечка, не получится, отмою тебя, обработаю мочалкой, человеком станешь…. А кого тебе здесь стыдиться? — недоуменно оглядела она коморку. — Дверь — на запоре, подглядывателей нетути, Желток ушел вместе с Хмырем. Я — не в счет… Быстро скидывай рубаху, портки!
Марк нерешительно стянул рванную рубаху, сбросил брюки и остался в одних трусах. Стоял худющий, сгорбившись, переступая с ноги на ногу, исподлобья отслеживая малейшее движение «любительницы малолеток».
— Трусы! — потребовала Райка. Не дождавшись выполнения, озлобленно закричала. — Ах, ты, антиллегент дерьмовый!
С такой силой дернула за выцветшие «семейные» трусы, что резинка лопнула и они спали к ногам. Доходяга поспешно закрыл ладонями стыдное место. Он почувствовал волнение, все в нем напряглось.
Вездеход оглядела с головы до ног стыдливого мальчонку. Неожиданно отвернулась и… жарко покраснела. Изуродовавший ее лицо шрам набух и зарделся багрянцем. Будто закровоточил.
Скажи тому же Желтку, что дерзкая, не признающая запретных тем, матерщиная баба способна краснеть — на смех поднимет, разнесет по подвалу весть о брехливом интеллигентишке.
Доходяга тоже удивился. Неожиданная стыдливость второй маманьки, как Райка с гордостью себя величала, никак не стыковались с мерзкими рассказами Желтка. По мнению Марка, «бешенные бабы» — откровенны и бесстыжи. А эта отвела взгляд, покраснела…
— Ну чего растопырился? — хрипло промолвила Вездеход. Кажется, она злится на себя за неприсущее ей смущение. — Становись в лохань да повернись ко мне спиной. Чай не мужикам показуешься — бабе. Стыдобушка!
Доходяга торопливо отвернулся.
Райка окатила его теплой водой и принялась намыливать голову, спину.
— Наклонись, неумеха, — командовала она. — Подними праву рученьку, инвалидик… Теперича левую… Вот так, молоток парень… Наклонись, спинку потру…
Закончив обработку туловища, Вездеход сунула подопечному обмылок и мочалку.
— Остальное домывай сам. Мне недосуг. Токо, гляди, без оммана, штоб чисто было. Возвернусь — проверю!
Конечно, «проверять» Райка не будет, подумал Марк, когда банщица вышла из каморки, кажется, она стыдится не меньше его, может быть даже больше. Смущается, краснеет. Но на всякий случай придется постараться. Он с такой силой растирал костлявое тело жесткой мочалкой, что, казалось, вот-вот протрет кожу и доберется до костей. Наконец, выбрался из лохани и присел на топчан.
— Готов? — спросила из-за двери наставница. — Тады надевай.
В приоткрытую дверь влетели отремонтированные трусы. Доходяга поймал их на лету, поспешно натянул на мокрое тело, накинул на плечи рубашку.
Дверь каморки открылась и вошла Райка. Неужели подглядывала в какую-нибудь щелку, подумал Марк и поежился. Если верить Желтку — набросится на малолетка, не отбиться, не позвать на помощь.
Не набросилась — остановилась посредине каморки, подбоченилась, окинула оценивающим взглядом покрасневшую кожу парня, удовлетворенно кивнула.
— Молоток, милый, чую — всю грязину смыл… После баньки настоящие мужики принимают. Водку я не уважаю и тебе не советую, а вот малость винца не помешает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61