Так притворяться невозможно, дед Натальи — обычный однофамилец красноармейца Кочерыгина.
И все же…
— Погиб на фронте… Вы тоже воевали?
— Тогда вся страна сражалась, — с патриотическим пафосом воскликнул Кочерыгин. Выпятил цыплячью грудь, задрал голову. — Могу представиться: старшина первой статьи Северного флота. Медалей не ношу — на груди не помещаются, а носить на пузе — зазорно. Врать не стану, Героя не присвоили, но дружки-приятели считают зря. Потому-что в таких переделках довелось побывать, — приснятся ночью — аж подскакиваешь… Помню высадку десанта…
И полились обильным бурным потоком воспоминания фронтовика. Чего только не намешано! Добрая половина, наверняка, чистейшая фантазия. Вдова не решалась прервать разговорчивого ветерана, уйти не позволяло невесть от кого полученное интеллигентное воспитание.
— Дедуля, перестань хвалиться — слушать тошно, — оторвалась от жениха Наташка. — Ты мешаешь хозяйке!
— Простите, ради Бога, старого ворчуна, — повинно склонил блестящую лысину бывший старшина первой статьи. — Я, действительно, разболтался.
Напряженность сменилась слабостью. Укрывшись в кухне, Клавдия в изнеможении опустилась на табуретку. Вторая неудача доконала ее. Даже мелькнула мысль прекратить бесплодные поиски убийцы, положиться на Божье наказание, которое обязательно настигнет нелюдя.
Появилась эта иысль, скользнула в сознании и исчезла. Не оставила ни радости, ни горечи. Вместо нее закружились другие.
Нет, она не отступит! Кто на очереди? Яковлев. Ежели знакомство с ним ничего не даст — останется один Прошка. Орловский Кочерыгин выпал из сознания, будто он — обычное повторение московского…
Глава 21
«… случайно судьба свела меня с бывшим начальником районного уголовного розыска, который обслуживал и деревню Горелково. Сопоставил я его воспоминания с откровениями Марка. Получилась довольно интересная картинка…»
Запись в коричневой тетради.
Когда два мужика сидят в хате, будто в тюремной камере, неизбежно появляется не только антипатия, но и самая настоящая вражда. Федька — весельчак, заводила, рубаха-парень, Прохор — молчун, себе на уме, к тому же болезненно завистлив. Короче — антиподы.
Жрали осточертевший самогон, который поставляла им услужливая соседка, закусывали надоевшей селедкой, набившими оскомину солеными огурцами. Готовила еду и убиралась Настька. Казалось, дура-баба, которую пощупать можно — не оттолкнет, не сбежит. Но когда однажды в подпитии Федька исхитрился запустить руку ей под подол — Настька схватила ухват и пообещала лишить инвалида второй ноги.
Особо горевать Семенчук не стал, по его мнению, мужиков после войны стало меньше, чем баб, поэтому они в цене. Пошастал по деревне, заглянул в пустую лавчонку, посудачил с жительницами. Все же нашел.
— Давай, друг ситный, малость развеемся, — предложил он компаньону. — Так можно свихнуться, перегрызть друг другу глотки.
— Что ты хочешь предложить? Самогон? Так он уже в горло не лезет, обратно прет.
— Кто только тебя в старшины произвел? — зашептал Федька, опасливо поглядывая в окно, за которым Настька таскала к баньке дрова. — Никакой тебе фантазии. Чем живут настоящие мужики? Водкой и бабами. Первое мы уже прошли, а вот второе не мешает испробовать…
— Ты уже пытался, — Прохор насмешливо кивнул на ухват. — Надумал повторить?
Семенчук беззаботно отмахнулся. Сегодня он был на удивление миролюбив.
— Настька — девка, кажись еще не пробованная, потому и стережется. На кой ляд нам трудиться, рушить невинность? Я тут поговорил со слабым полом, кое-что прояснил. Короче, сегодня, как свечереет, мы с тобой идем в гости.
— К кому? — не понял Сидякин.
— Тетку Феклу знаешь? Ну, которая самогоном торгует?
Сидякин самогонщицу однажды видел. Кривая, беззубая ведьма как-то прохромала мимо Семенчуковской избенки. Остановилась и долго о чем-то шепталась с Настькой. Обе хихикали, прикрываясь платками, поглядывали на окна. О чем могут откровеничать две женщины? В городе — о модах и украшениях, в деревне — о мужиках.
— Так она же — самое настоящее страшилище! Беззубая образина.
— Во первых, в темноте не побачим, — поучительным тоном принялся декламировать Семенчук. — Во вторых, беззуба — не станет кусаться. В третьих, глотнем пару стакашек — страшилище красавицей покажется… А за пазухой у бабенки все, как должно быть — не упруго, конечно, не молодуха, но и не тряпки натолканы. Под подолом не проверил, но и там, наверное, норма.
— Что ж мы вдвоем полезем на одну? — внутренне соглашаясь, засомневался Сидякин. Его давно мучило мужской желание, по ночам часто снились голые, податливые девки. — На это не согласен!
— Зачем на одну? — удивился Федька. — Пообещала завербовать подружку.
— Такую же страхолюдину?
Федька не стал ни опровергать, ни подтверждать — многозначительно покрутил пальцем около виска…
Мероприятие намечено на субботу. По убеждению Семенчука, самое подходящее время. Что делают деревенские мужики по суубботам? В баню идут, водку жрут и баб дерут.
В пятницу Сидякин поехал в Москву. Повидаться с сыном. Его мучило чувство смутной вины. Да, хлипкий пацан, да, не в отца пошел, все правильно, но, как не крути, сын.
Приехал на Маросейку, издали оглядел нищую братию, нашел взглядом хилую былинку-сына, малость успокоился. Кажется, Марк приноровился к новой своей жизни, нашел себя. И — слава Богу, значит никакой вины на отце нет, сделал все правильно.
Осмелился подойти к кривляющемуся подростку, положил в положенную перед ним кепку пару рублевок.
— Как живешь, сын, — прошептал он. — Никто не обижает?
Марк не ответил — работал. Подражая «наставнику» подрагивал ногами и руками, вывалил из перекошенного рта язык. Тут не до родственных бесед.
Сидякин понял и двинулся дальше. Для маскировки положил рубль в подставленную ладонь Хмыря. Одарил полтиником худющую женщину с младенцем на руках. И окончательно успокоившись, поехал в Горелково…
Днем в субботу компаньоны попарились. Потом, разнеженные, сидели на кухне, блаженно прихлебывали крепкий чай. От самогона, к удивлению Настьки, отказались — берегли силы для любовного свидания.
В хате самогонщицы гостей встретили приветливо. Поглядел Сидякин на широкобедрую, грудастую подружку хозяйки и ужаснулся. Справится ли он с горой жира и мяса, не опозорится ли? Но отказываться, поворачивать оглобли поздно. Будто подслушав сомнения компаньона, Семенчук легонько подтолкнул его к улыбающейся бабе.
— Серафима, — представилась та, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.
— Можно — Сима. Вас знаю — Прохор да Федор.
Такая же уродина, как и самогонщица. Толстая, потная от волнения, с ногами-тумбами и огромной грудью. Но не кривая и не хромая.
— Проходьте, мужички, сичас поснедаем, попоем.
На чисто выскобленном столе — обычная деревенская закуска: огурцы с помидорами, отварной картофель, жеранное мясо. Под лавкой спрятана бутыль с самогоном.
Устроились попарно. Ближе к стене — Федька и Фекла, напротив —
Прошка с Серафимой.
— Никаких тостов, — предложил Семенчук. — Вначале — на брудершафт.
— Енто как? — застыдилась Сима, покосившись на соседа. — Охальничать не позволю!
А сама придвинулась к Прохору, прижалась жарким бедром.
— Вот так!
Федька обхватил Феклу за необъятную талию, другую руку запустил за пазуху и впился в заранее приоткрытый рот женщины. Та притворно охнула, но возражать не стала, наоборот, выпятила об"емные груди.
— А вы так можете? — кокетливо спросила Серафима, будто невзначай положив широкую ладонь на колено Сидякина.
— Выпьем — проверите, — буркнул он, в свою очередь ощупав жирное колено соседки. Оно под его ладонью вздрогнуло.
Ну, почему ему так не везет, чем он провинился перед Всевышним? Семка, вечный его соперник женился на красивой и умной девушке, Прохору досталась костлявая и глупая Галилея. У Клавки родился здоровый, веселый пацан, у супруги старшины — больной Марк. Теперь он полезет на грудастую уродину…
Застарелая зависть набухала внутри Сидякина, вот-вот лопнет и зальет все его существо внючей жидкостью.
Ослабевшая от страстного поцелуя, Фекла дрожащей рукой извлекла из-под лавки бутыль, разлила самогон по кружкам. Положила на тарелку Федьки несколько кусков жаренного мяса, картошку. Серафима последовала примеру товарки. Заполняя тарелку Сидякина, будто случайно, прижалась к его плечу пышной грудью.
Прохор запылал. Охватившее его мужское желание подавило отвращение к жирной бабе. Прав Федька, какая разница — красива или некрасива, изящна или безобразно толста? Главное — женщина!
Федька под столом многозначительно толкнул его протезом, поймав вопрошающий взгляд, неприметно кивнул на дверь боковушки. Дескать, там — твой «станок».
Бабы после первого же стакашка захмелели. Беспричинно смеялись, трясли грудями, бесстыдно прижимались к мужикам. Второй стакан окончательно свалил Феклу. Пошатываясь, крепко ухватившись за партнера, она потащила его в другую комнату.
Через несклько минут оттуда донеслись сладкие крики, скрип лежанки.
Судя по всему, оголодавший инвалид, не теряя времени на подготовку, вторгся в распластаное под ним женское тело и теперь трудолюбиво обрабатывает его.
И опять Прохор — на втором плане! Сюсюкает, тискает коленки и ляжки податливой Серафимы. А вот Семенчук сразу врубился… Быть на втором плане, видеть превосходсво компаньона — обидно до сердечной боли.
Симка еще держалась. О чем-то болтала, хихикала, прижималась, бесстыдно ощупывала мужчину. Будто он курица, готовая снести желанное яичко. Но не последовала примеру товарки, не потащила его на лежанку.
Пришлось Сидякину проявить инициативу.
— Куда ведет эта дверь?
— В боковушку. Желаешь поглядеть?
Не отвечая, Прохор поднялся со скамьи. Часто дыша, пошатываясь, баба пошла за ним. В вытянутой руке — лампа с остатками фитиля.
На дощатой лежанке все приготовлено заранее — постелен сенной матрас, в изголовье брошена тощая подушка. Одна на двоих. Одеяло и простынь отсутствуют, они только помешают.
— Раздевайся, — приказал Сидякин, стаскивая сапоги и расстегивая брюки. — Покажу… брудершафт.
Симка дунула на лампу, боковушка окунулась в непроглядную темноту. Шуршание, шорох — женщина торопливо сбрасывает с себя одежду. Голый Прошка лег на спину и принялся ожидать, когда к нему прижмется такое же голое женское тело. Схватить Симку, перевернуть на спину, раздвинуть жирные до безобразия ноги…
Именно так он поступил с Галилеей в первую брачную ночь. Костлявая супруга только тихо ойкнула, когда он навалился на нее. Неопытная, глупая. Прохору тогда пришлось малость поучить неумеху бабьему мастерству.
Неужели и Серафиму тоже придется учить нехитрой науке?
Не пришлось. Наверно, боковушка не первого мужика приютила. Но того, что произошло, ему в самом дурном сне не снилось. Симка не прилегла рядом, не обняла мускулистое тело партнера, даже не похихикала — взгромоздилась на него, оседлала, будто скакуна.
Тишину деревенской избы нарушали женские всхлипывания, трудное мужское сопение. Компаньоны, дорвавшись, наконец, до сладкого, трудились на славу.
— Какой же ты могучий мужик, — громко хвалила партнера Серафима. Явно желая быть услышанной подругой. — Всю, как есть, меня пропорол, бесстыдник этакий. Теперича цельный месяц буду заглядывать… Чегой ты в гипсе? — — наконец, она нащупала корсет. — Пораненый на фронте, да?
— Да, — односложно ответил Сидякин. — Поранен.
— Не мешает?
— Ты так оседлала, что корсет — не помеха.
Замолчали. Из другой комнаты отлично слышны голоса второй парочки.
— Ты, милок, уж не протезом ли работал? — так же громко хвалила Семенчука Фекла. — До чего ж сладко получилось. Давненько не доводилось играть с таким мужичком.
— А у меня — что на ноге, что в штанах, — так же громко хвастал Семенчук. — Могу — и тем и этим.
После первого раунда парочки вернулись к прерванному застолью. Кавалеры в штанах и нательных рубахах, «дамы» в наспех натянутых длинных юбках, в наброшенных на обнаженные плечи шалях. Зажгли потушенную лампу, устроились на старых местах. На этот раз — без смущенного отмахивания и скромно потупленых глаз. Ласкались к мужикам, подставлялись под ответные ласки.
Под влиянием самогона и поглаживания жирных пальцев соседок и Федька, и Прошка скоро ощутили возвращающееся мужское желание. Бабенки, как водится, повизгивали, в свою очередь теребили мужчин, призывно охали.
Им нравилась процедура подготовки, местные мужики не радовали ласками, сразу наваливались. А эти ведет себя культурно, не охальничают. Если и щщупают, то мужикам так делать положено, такая уж у них «природа».
— Чего-то я устал, — не переставая обжимать вываленные голые груди партнерши, проинформировал Федька. — Не пора ли отдохнуть?
Фекла с готовностью поднялась из-за стола.
— Пора, ох, до чего же пора!
Симка пошевелила огромными бедрами, прошлась ладонью от мужского колена до живота.
— Точно — пора, — пролепетала она.
Погасили лампу, в темноте, придерживаясь за стены и друг за друга, разошлись по комнатам. Окончательно сомлевшая Симка повисла на руках парнера, пришлось доставлять ее в боковушку почти волоком.
В боковушке Сидякин еще раз огладил прильнувшую к нему женщину, взбодрил ее поцелуем-укусом.
— Я сичас, Прошенька… — бессвязно шептала баба, наваливаясь на кавалера и расстегивая ему пояс на брюках.
— Свет погаси! — сурово промолвил Прохор. Одно дело пользовать жирную уродину в темноте, совсем другое смотреть на вздувшийся живот, жирные ляжки, обвисшие вялые груди. — Мой черед седлать!
Куда там! Торопливо дунув на лампу, Симка снова навалилась на мужика. Пришлось согласиться. Но едва она пристроилась, в дверь избы забухали кулаками. Матерно поругиваясь, баба натянула только что снятую рубаху. Прохор торопливо натянул штаны. Злость распирала его. Другим мужикам никто никогда не мешает, а он решил один единственный раз за долгие годы порезвиться и то неудачно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61