В город они вернулись изрядно попетляв по проселочным дорогам. Нечай не хотел, чтобы их покореженную машину видели пожарные и милиция, спешившие на звук взрыва. В тот же день нечаевские стукачи сдали обоих пацанов, вывезших взрывчатку с завода. Те только и успели, что хорошо погулять вечерок в ресторане. Областное начальство осталось довольно такой оперативностью, зато полетели головы в охране завода.
Сюжет областной телекомпании с роскошной панорамой развалин дома Алиева повторило даже центральное телевидение с назидательным разъяснением: не шутите дети и взрослые со спичками, а тем более со взрывчаткой.
Многострадальную "Ниву" Нечаю пришлось отдать в ремонт. На удивление
долго он хромал от полученного в машине ушиба, но это были уже мелочи. Своего он добился. Установив контроль над освободившейся территорией, Нечай съездил в столицу губернии и, заручившись поддержкой больших людей, покровительствовавших в свое время Алиеву, всего через два месяца он оказался единственным хозяином города в своей сфере влияния. Такого в Энске еще не было никогда.
К этому времени подоспели еще два события, немаловажные для города:
бульдозеры принялись сносить ветхие строения старого рынка, а в областном центре начался закрытый суд над Ремизовым.
ГЛАВА 18.
Все происходившее в этом зале Ремизов воспринимал как со стороны, словно это не он сидит за деревянным барьером и не его называют странным словом "подсудимый". Алексей не сразу отзывался на свою фамилию, вставал нехотя и на вопросы судьи и прокурора отвечал скупо и односложно. Годованюк свое дело знал, к обвинительному акту придраться было трудно, версию свою он сколотил крепко и правдоподобно. Она объясняла все: и непонятный звонок с просьбой о помощи, и выстрелы в спину девушки. Иногда Алексею начинало казаться, что это действительно он убил обоих. Ведь он ехал в тот домик именно с мыслью убить. Но потом перед ним вставало красивое, кукольное лицо мертвой жены, и он понимал, что вряд ли смог бы поднять на нее руку.
Тогда Ремизов словно просыпался, его начинала душить злоба от несправедливости происходящего. Тогда он начинал огрызаться, пробовал возражать прокурору. Гасил эти порывы его адвокат, невысокий, тучный еврей, в два счета объяснивший Алексею безнадежность его положения.
- Лучше признать вину, а дальше уже мое дело, - убеждал он Ремизова в перерыве заседания суда.- Поймите, от наказания вам все равно не уйти, так надо хотя бы до минимума сократить срок.
И Алексей смирился. Он покорно отвечал "да" или "нет", стараясь не выбиваться из наезженной колеи официальной версии. Теперь заседания суда проходили ровно и даже скучновато. Прокурор свое слово сдержал, в зале суда сидело человек десять родственников Гринева да сказавшие свое слово свидетели. Оживление этого скучноватого действия произошло только два раза. Сначала охранник охотничьего домика, недавно отошедший от травм, полученных по вине Ремизова, вдруг сорвался и закричал:
- Повесить его надо! - и тут же без перерыва зарыдал, вытирая трясущейся рукой крупные мужские слезы. Пришлось вывести его из зала и даже вколоть что-то успокаивающее. Ремизову стало жаль этого человека, он попал ему под руку абсолютно случайно. Второй свидетель, наоборот, изрядно посмешил публику. Опухший от дармовой выпивки Борян, плохо понимающий, где он и что его спрашивают, щедро пересыпал свою речь так называемой "ненормативной лексикой", и
вызвал у присутствующих в зале дам, не исключая и госпожи судьи, дружное
смущение и алый румянец. Его пробовали одергивать, он сочно извинялся, божился, что в последний раз, и тут же, забывшись, щедро рассыпал матюки. Особенно долго смеялся зал, когда Валерка описывал, какой его прохватил понос. У судьи от смеха даже потекла тушь с ресниц, и она срочно объявила перерыв в заседании.
На последнюю вспышку Ремизова спровоцировало появление в зале суда матери. Он сразу увидел ее, как только его ввели в зал на второй день процесса. Она поседела, по-старчески сгорбилась, сидела сбоку на третьем ряду, напряженно вглядываясь в лицо сына. В перерыве она подошла к нему и тихо заговорила.
- Здравствуй, Леша.
- Здравствуй, мама, - также тихо ответил он.
Немного помолчали, говорить было трудно.
- Как отец? - наконец спросил Алексей.
- Плохо, - ответила она. - Снова предынфарктное состояние.
Мать больше не сказала ничего, не упрекнула, но он ее понял. Три года назад отец перенес первый инфаркт, сумел вроде бы оправиться, и вот снова, теперь из-за него.
- Он с Верой? - спросил Алексей, имея в виду старшую сестру.
- Да, она присматривает за ним.
- Как ее дети?
- Растут. Вася становится похож на тебя.
У сестры росли три сына, но только старший пошел в их, ремизовскую породу.
Мать отошла, не упрекнув его ни в чем. Алексей плохо слушал речь прокурора, понял только, что тот потребовал двенадцать лет строгого режима. Затем цветисто и эмоционально говорил адвокат. Он напирал на состояние аффекта у его клиента, о рухнувшей любви и не сбывшихся надеждах. А Ремизов смотрел на мать и думал о родных, об отце. Когда ему предоставили последнее слово, Алексей встал, посмотрел на судей и понял, что объяснить и оправдаться он не сумеет, но все равно сказал
коротко и просто:
- Я не виноват.
Сидевший за боковым столом адвокат схватился за голову, улыбнулся прокурор, зашептались в зале.
Приговор все-таки удивил многих. Восемь лет в колонии строгого режима.
- Немного,- сказал, выходя из зала, один из немногочисленных зрителей. Легко считать годы чужой жизни.
ГЛАВА 19
Первое время в зоне Ремизов воспринимал все происходящее как дурной сон. Он никак не мог поверить и осознать, что это происходит с ним. Бесконечная апатия позволила ему спокойно перенести хлопотливую суету пересылки, духоту "столыпинского" вагона. Алексей чувствовал себя сторонним зрителем, за что и получил однажды хороший удар прикладом от конвоира.
Зона, в которую он попал, в отличие от других, считалась благополучной. Расположенная в местности, богатой лесом, она выпускала очень нужную продукцию: шпалы и половую рейку, плинтуса и оконные рамы. Один из соседей по нарам с содроганием вспоминал свое предыдущее место отсидки: злющих от безденежья вертухаев, скудное, даже по тюремным нормам, питание, а самое главное глухую
тоску от безделья, озверевших, запертых в казармах зэков.
Ремизова сразу определили на самое тяжелое место работы, погрузку и складирование в штабеля распиленных бревен, так называемых лафетов. Хоть он и считал себя сильным человеком, но первое время болели мышцы. По утрам он вставал со стоном, но потом втянулся, фигура его подсохла, исчез лишний жир, зато рельефней проявилась мускулатура. Что его ужаснуло в этом труде, так это напарники. Сначала он не мог понять, что их всех роднит, а потом догадался: одинаково сутулые фигуры. Поймав на себе взгляд Ремизова, один из старых сидельцев ощерился и сказал:
- Ничего, паря, вот с годик поработаешь здесь, и у тебя такой же горб вырастет.
Работать приходилось по пояс голыми, бабье лето щедро делилось своим
теп лом, кожа на плечах у Ремизова задубела и больше напоминала копыто. К вечеру Алексей выдергивал из этой мозоли несколько солидных заноз, больше похожих на щепки, на прочую мелочь он не обращал внимание.
Поздней осенью Ремизова перевели на другую, не менее тяжелую работу:
грузить на железнодорожные платформы шпалы, уже пропитанные дурно пахнущим составом. Хотя запах этот преследовал его потом и днем и ночью, Ремизов работал с удовольствием. Физический труд отвлекал его от постоянного ощущения несправедливости происходящего.
Первый толчок к выходу из состояния затянувшейся апатии Алексей получил уже зимой. В это утро новый сосед Ремизова по кличке Жакан попросил принести ему из столовой пайку. Ремизов уже как-то приносил ему еду, это не составляло особого труда. Но уже на работе к нему подошел Мореман, один из немногих заключенных, с кем Алексей более или менее сумел подружиться и, отведя в сторону, принялся материть Ремизова.
- Ты что, земляк, совсем сдурел? - примерно так в переводе на русский звучала речь Моремана. - Не вздумай больше ему ничего носить.
- Почему? - удивился лейтенант.
- Я тебе плохого не посоветую, - Мореман кивнул на сидевших в стороне от всех педерастов. - Они тоже с этого начинали, так что смотри!
И он отошел. Ремизов ошеломлено смотрел ему вслед. Моряк действительно был его земляком, но не только это связывало их. Мореман попал в зону примерно по тому же поводу, что и Алексей. Вернувшись из похода и узнав, что жена хорошо погуляла с одним кавторангом, мичман Саленко два раза выстрелил в жену из
табельного пистолета и пошел искать кавторанга. На улице его перехватил патруль, а жена, по счастью, выжила, так что получил он всего пять лет. Через
три года его перевели на химию, но не задалась судьба, и все тут, хоть плачь! Получив очередную зарплату, они хорошо погуляли всей компанией временно расконвоированных, вспыхнула драка, а утром они обнаружили под кроватью уже остывший труп. Что там получилось никто толком и не вспомнил, но следствие и суд решили, что больше всех виноват именно он, бывший мичман. Трое получили по пять лет, он восемь лет.
Весь остаток дня и большую часть ночи Ремизов размышлял над своим
положением. Сидя в СИЗо, а потом и в пересыльной тюрьме, он избежал так называемой обкатки. Попавшего первый раз на нары полагалось хорошенько избить - обычай такой. Но в его камере попалась слишком мелкая шушера, не посмевшая покуситься на мощного лейтенанта. И в зоне обходилось без драк, по крайней мере к нему никто не пробовал приставать.
К подъему Алексей был уже на взводе и когда Жакан снова попросил его подкинуть пайку, Ремизов грубо послал его куда подальше. Старый вор, тощего сложения мужик с выколотым на груди орлом, аж подпрыгнул от злости.
- Нет, тебе что, кусок хлеба принести за падло?! - заорал он, надвигаясь на Алексея. Во рту его торчали черные остатки давно выбитых зубов, а в руках у Жакана появилась заточка. - Тебя, суку, как человека просят, а ты...!
Договорить до конца Ремизов ему не дал. Не подпуская близко, Алексей
со всей силы ударил старого вора кулаком по впалой груди и Жакан, пролетев через длинный коридор, упал на пол и зашелся мучительным кашлем. На Алексея кинулись со всех сторон, надеясь свалить. С ревом развернувшись, Ремизов одним движением раскидал всю повисшую на нем толпу.
Что было дальше, он помнил с трудом. Упоительная волна бешенства наконец прорвалась на волю. Алексей крушил налево и направо, временами он видел чьи-то лица, слышал свой торжествующий рев, но большую часть времени кровавая пленка застилала его глаза. Когда к нему вернулась способность соображать, Алексей увидел вбегающих в барак солдат, лежащие на полу фигуры в синих робах, а в руках ощутил ножку от вдребезги разбитой табуретки.
Пострадали очень многие, но, по счастью, Ремизов ни кого не убил и поэтому отделался сравнительно легко: отсидел в карцере десять суток. Вернувшись из сырого и холодного подвала обратно в казарму, он, с удивлением, увидел расположившегося на своей кровати какого-то пацана, похоже что новенького.
- Эй, лейтенант, сюда иди! - окликнули Ремизова из дальнего угла казармы, там размещалась уголовная элита отряда. Подойдя поближе, Алексей увидел, кто его позвал. На кровати лежал сам Выря, главный человек в зоне, пахан. Внутри у Ремизова сразу похолодело.
"Сейчас мне припомнят все" - подумал он.
Между тем Выря, приподнявшись на локтях, с интересом разглядывал лейтенанта. Алексей всегда поражался, насколько тот мало походил на классического уголовника. Среднего роста и плотного телосложения, Выря больше смахивал на старого, добродушного мастера на маленьком заводике. Не начальник, а отец родной для подчиненных, добрый, но справедливый. У него было широкое лицо
с мощным раздвоенным подбородком, солидный, мясистый нос, темные глаза,
светившиеся умом, и черные кудрявые волосы, в которых, несмотря на возраст, проблескивали лишь редкие паутинки седины, а ведь ему было уже за пятьдесят, и большую часть жизни Выря провел за колючей проволокой. Выря не афишировал свое первенство в зоне, но природный ум и знание человеческого стада позволяли ему манипулировать уголовным сообществом в собственных интересах.
- Присаживайся, лейтенант, - предложил Ремизову старый уголовник, и кивнул на пустующую кровать рядом со своей. Когда Алексей сел, Выря протянул ему кружку.
- На хлебни чифирку, погрей кишки после ямы.
Зная обычай, Алексей сделал только три глотка вяжущей жидкости. Пустой желудок от горечи немного свело, но действительно прогрело, и сразу прояснилось в голове. Ремизов вернул кружку хозяину, а тот передал ее дальше по кругу и снова обратился к Алексею:
- Тебя как зовут?
- Алексей.
- Леха? - Выря поморщился. - Не люблю я это имя. Первый раз я сел из-за одного Лехи. Я, пожалуй, тебя переименую. Будешь теперь Лёней, понял?
Несмотря на то, что Ремизов не понимал, что происходит, он кивнул головой. Этот человек говорил таким тоном, что раздумывать не приходилось.
- Закуривай, - Выря протянул ему пачку "Бонда", вполне приличных даже для воли сигарет. Ремизов в первый раз за эти десять дней затянулся табачным дымом, в голове что-то сразу зашумело, все поплыло.
- Ну, а теперь расскажи-ка нам, голуба, как ты попал на нары? обернувшись к Алексею, пахан приготовился слушать. Ремизов еще раз глубоко затянулся сигаретным дымом, а потом начал рассказывать. Он знал, что этим он снимает с себя ореол осужденного по серьезной, "мокрой" статье, но врать ему не хотелось. Все окружающие затихли, незаметно подтянулся еще народ, с верхнего яруса свесились круглые головы слушателей. Его не прерывали ни разу, а Выря, тот просто не
отрывал глаз от лица рассказчика. Ремизов шестым чувством понял, что все, что он сейчас говорит, взвешивается на незримых весах, и мерой всего была правда, а ценой - его жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35