Драться не умел и не хотел учиться. Прилепляться мелкой шавкой к какому-нибудь агрессору и подавно не собирался. Только и мог, что молча, свинцово посмотреть обидчику в глаза. В такие мгновения что-то происходило со временем и с самим миром вокруг. В непосредственной близости от Мирона – так это виделось ему самому – все плавилось, слоилось, формы и цвета теряли определенность, будто с мира широкой губкой смывали грим, и первобытная жуть поднимала голову, потому что под гримом не было лица. Как это все воспринималось снаружи, Мирон не знал, ему не рассказывали. Просто обходили стороной…
Перечитав все, до чего смог дотянуться, учиться после школы пошел самому бессмысленному делу, какое только сумел найти, – исторической науке. Честно проблистал все пять лет, от первой курсовой до диплома. И тут – снова стена. И непобедимое, как приступ тошноты, понимание, что работать по специальности он не хочет. Ни в каком виде. Свеженький, с пылу с жару, историк сдох в одночасье. А надо было что-то делать. Как это говорится: «жить дальше», «строить свою судьбу»? Выбор виделся небольшой. Остаться «в науке», то есть гоняться за грантами, клубиться в неестественно оживленной толпе умников со смутными жизненными целями, защищать диссертации, которые никто никогда не прочтет, кроме самого молодого ученого да еще, по диагонали, двух рецензентов. Преподавать? Школа, «коллектив», нормочасы, категории, одно и то же из года в год. Преподавать в высшей школе… В общем, он резко развернулся и пошел служить обществу. Ни малейших сантиментов за его выбором не стояло. Давно поблекли и распались тени обожаемых в детстве литературных героев, а сегодняшняя грубая телевизионная романтика в данном жанре не убеждала. Да и на кой она ему сдалась, романтика эта? Мирон, слава богу, не был одухотворенным обалдуем. Нормальный, здоровый человек, довольно-таки зрелая личность, в меру социализированная. Он просто ходил на работу, честно засиживался допоздна, брал работу домой, если нужно, и трудился – добросовестно, увлеченно, размеренно, как пчела. И никаких заскоков!
Работал он, кстати, государственным дознавателем.
Дан уже валился от усталости – вот и аукнулись годы благостного безделья! – когда все внутри буквально взорвалось от мощи Зова. Раннее сумеречное утро после очередной бессонной ночи туманило сознание, словно окутывая мягкой ватой тело и душу, и притуплённое чутье пропустило появление Зова на дальних подступах. Шок был такой, словно Дану опрокинули на голову бадью ледяной воды с большой высоты. Он резко развернулся, едва не снеся какого-то встречного бедолагу, и бросился на Зов бегом, наплевав на профессионализм и опыт. Догнать, достать, наконец, проклятую тварь – а там видно будет. Зов звучал откуда-то справа, и Дан свернул в первый попавшийся переулок. Охватил все пространство одним взглядом – не здесь, как и следовало ожидать, – и рванул дальше. Параллельная улочка, совсем узкая. Снова осмотревшись, он подлетел к незаметному проходу между стоящими почти впритык домами. И тут Зов неожиданно стал слабеть. Не удаляться, как если бы оборотень убегал, – нет, именно гаснуть, и Дан помчался изо всех сил, окончательно плюнув на правила и осторожность. В проход пришлось едва ли не протискиваться, и Дан выскочил, наконец, на отзвук почти заглохшего Зова.
Тесная площадка, колодец между тремя многоэтажными башнями. Чем-то это напоминало его родной Таэле, только там подобных тупичков, двориков и закоулков было побольше, а дома значительно ниже. Демоница валялась метрах в десяти впереди, а над ней склонился абориген в элегантном плаще. То ли любопытствовал, то ли горел желанием оказать посильную помощь. В любом случае, местного следовало побыстрее убрать отсюда, пока тварь не очнулась. Вновь заворочался пробуждающийся Зов. Существо приходило в себя. Проклятье!
– Отойди от нее! Быстро!
Дан успел сделать пару шагов, когда существо на земле зашевелилось. Того, что произошло дальше, он предвидеть не мог. Абориген (абориген?) резко ударил оборотня ногой в голову, ощущение Зова исчезло почти мгновенно, а человек в плаще уже обернулся к Дану, поднимая руку. Короткая неяркая вспышка, но долей секунды раньше Дан, отдавшись интуиции, метнулся в сторону, и темный, без проблеска, луч задел его вскользь. Обычный человек отключился бы через пару секунд, Дан ощутил лишь легкое покалывание в боку, а противник уже вскинул вторую руку, и под приподнявшимся рукавом плаща на запястье мелькнул толстый кожаный браслет с тускло блестевшим металлическим краем. Дан выстрелил на опережение, негромкий хлопок почти слился с серией щелчков метателя. Мощный удар в грудь отшвырнул Дана к стене, в глазах потемнело, и несколько секунд он приходил в себя, усилием воли блокируя болевые рецепторы и ожидая нападения. Но удара не последовало, Дан приподнялся, охватил взглядом место стычки. Незнакомец, скрючившись, неподвижно лежал на боку. Дан приблизился без глупой поспешности, выбрал цель и нажал курок. Метатель трижды щелкнул, дробя шариками одну руку противника чуть выше локтя и кисть другой.
Теперь можно и пообщаться. После обмена «приветами с родины» в виде исключительно характерных метательных снарядов глупо было играть в шпионов под прикрытием, и Дан без церемоний заговорил на родном языке.
– Имя?
– Сдохни, отступник!
Фанатик. Голос совсем молодой. Не повезло, от таких толку не добьешься! Дан быстро оглядел неприветливого собеседника, схватил его за плечо и рывком перевернул на спину. Увидел незнакомое перекошенное лицо, смятый висок. Кровь мешала рассмотреть рану, но это ничего не меняло – соплеменник умирал, а Дан в любом случае не собирался вызывать для него «скорую». Как же ты так облажался, приятель-неприятель? Впрочем, все ясно. Ничто во внешности Дана не отличало его от местного жителя. Соплеменника подвела уверенность в полной своей безопасности. Он не сражался – он стрелял наверняка, стрелял в безоружного, стрелял, чтобы убить.
И это в чужом мире? Боже правый, что же случилось с Орденом?
– Зачем вы здесь? Говори!
Раненый с усилием всмотрелся в Дана и, как видно, узнал, Гримасу боли с его лица смыла спокойная, всепонимающая ненависть.
– Ты? Ясно.
Дана охватила беспомощность. Ему вот ничего не было ясно. Кроме одного – в родном мире что-то затевалось, и чутье упорно твердило ему, что непонятные события последних дней – лишь частицы чудовищной мозаики.
– Ты умираешь, – холодно обронил он. – Хочешь умереть полегче?
Раненый мстительно усмехнулся:
– Вы просчитались. Старик напрасно…
Движение за спиной застало Дана врасплох. Краем глаза он успел заметить задние лапы и хвост чудовища, удалявшегося тяжелыми скачками, и глупо рванулся следом. Отчаянный рывок! Оборотень оскользнулся на жидкой грязи, едва вписался в поворот и исчез из виду как раз в тот миг, когда тяжелый шарик с серебряным напылением выбил кирпичную труху из стены на уровне его головы. Дан кинулся вдогонку, но истерический визг с улицы пригвоздил его к месту. Проскрежетали тормоза. Проклятье! Оборотня заметили. Что теперь прикажете делать – убивать его у всех на глазах и устилать тротуар телами свидетелей? Прохожие, люди в машинах, бабульки в окнах… А хуже всего, что все это происходит в пяти шагах от двора, где валяется с метательным шариком в башке умирающий иномирец.
Умирающий! Проклятье…
Дан метнулся к молодому ловчему, так и не назвавшему своего имени, и понял, что снова опоздал. Раненый был мертв. Походя подобрав попавшуюся на глаза стрелку и пару шариков, Дан быстро покинул двор с другой стороны и торопливо зашагал неведомо куда по незнакомому переулку. Следовало признать, операцию он провел «блестяще». Хорошо еще, жив остался. Спасибо рубашке-кольчуге из заповедного тайничка – после недавней встречи с парой воинственных сослуживцев Дан предпочел перестраховаться. Но оборотня он упустил. И что было не выстрелить секундой раньше? Зачем он вообще ввязался в эти догонялки? Оглушенный демон был совершенно беззащитен, и Дан снял бы его одним выстрелом в спину. Но почему-то не снял. Привык, что ли, бегать? А оборотень – он-то с чего сплоховал? Ведь Дан побил собственный рекорд недальновидности! Заболтался с противником, забыл обо всем на свете. Не почувствовал, что оборотень приходит в себя, не услышал, как он поднимается. Наброситься сзади, смять, вонзить клыки в шею – и дело сделано. По тварь почему-то предпочла бежать, добровольно превращая себя в мишень.
Дан мучился и этими «почему», и упрямым нежеланием вникать, понимать, принимать. Поэтому другая мысль, неизмеримо более важная и пугающая, не сразу пробилась в его сознание. Раненый… Он что-то говорил про старика. «Старик напрасно…» А перед тем еще «вы просчитались». «Вы» – это Дан и… Заповедная магия, неужели мальчишка имел в виду учителя?
Кто-нибудь, объясните мне, что происходит, мысленно взмолился он. Я ничего не понимаю. Я не мудрец, не советник, не маг. Просто бывший ловчий, умелый исполнитель приказов. Что за чертовщина творится на родине, в лучшем из миров, защищенном от всякой нечисти?
Демоница. Может, и хорошо, что он не стал стрелять ей в спину.
Он по-прежнему был убежден, что она упорно держится за этот мир ради неких собственных целей. Но где-то на задворках сознания крепло подозрение, что она могла бы поведать ему много познавательного не только о темном Третьем мире, но и о непогрешимом Первом.
С места своего позорного провала Дан отправился прямо домой. Хватит, на сегодня ловля для него окончена! Глупо, конечно, и непрофессионально – можно сказать, непростительно. Ведь после пары неплохих ударов по голове демону не до рекордов скорости. Наверняка забьется в какую-нибудь дыру, чтобы отлежаться. Дезориентированная добыча, неподвижная цель – что может быть лучше? Он прекрасно понимал, что упускать такой момент грешно. Кто их знает, демонов, насколько быстро они залечивают раны и накапливают силы?
Но все умные рассуждения вяли на корню в ледяном мраке опустошенности. Дану казалось: у него дыра в душе, и через эту дыру, словно в вакуум, стремительно улетучивается вся его решимость, его многолетние убеждения, привычки, опыт, уверенность и даже здравый смысл. Ему не хотелось травить существо с торчащим, как гребенка, хребтом и мягкой золотистой шерстью на боках, существо, которое наивно удирало от него по открытому двору рваными скачками. Не хотелось допрашивать умирающих сопляков. Хотелось в душ и спать. Чтобы проснуться через сутки с половиной – а все уже закончилось!
Дан сознавал, что отсидеться под одеялом не получится. Трое ловчих убиты в чужом мире, убиты почти одновременно. Задание – в чем бы оно ни заключалось – не выполнено. Случай небывалый! Руководство Ордена не ограничится траурной службой, скоро здесь будет целый отряд. Можно рвануть в бега – вот прямо сейчас! – но думать об этом было гнусно. Он не преступник и не дичь. Он ловчий. И травить себя не позволит. Сколько придется бегать, сколько раз снова обрастать историей, документами, опытом, жильем, работой, друзьями?
Наконец, самое важное. Учитель. Если инстинкт его не подводит – а любой здравомыслящий ловчий (если он, конечно, не торопится за грань) быстро учится доверять своему инстинкту, – то учителю может грозить опасность. Он могущественный маг, но он одинок, ни семьи, ни близких, кроме Дана, а слишком острый ум и слишком независимый нрав не то сочетание, которое делает человека всеобщим любимцем.
И еще одно. Оборотень. Ее нужно найти. Расспросить, а там… Видно будет.
Дело о нападении на старушку-кошатницу следовало бы закрыть за явной невменяемостью потерпевшей. Спору нет, бабка крепкая, и озлобленные требования «сыскать и воротить» похищенную у нее собственность в виде пухового платка, наверное, свидетельствовали лишь о скверном характере, не более. Но едва доходило до описания нападавшего, бабулька начинала нести такую ахинею, что в протокол было стыдно вносить. Мирон призывал самого себя к терпению. Пожилой все-таки человек! Он крутил показания так и сяк, пытаясь прояснить память пострадавшей и вывести ее на сколько-нибудь осмысленные высказывания. Но та стояла насмерть и только все больше убеждалась, что «мальчишка-сопляк» нарочно морочит ей голову, чтоб ничего не искать. Борьба затянулась, Мирон устал. Он осторожно пытался гнуть свое, ерзая на стуле под сверлящим взглядом недоброй бабушки, и постепенно впадал в прострацию…
Так было еще вчера. А сегодня, сейчас – сейчас он вспомнил о недавнем допросе. Вспомнил в красках и со стыда выдал себе партию моральных оплеух. Как легко было допустить, что бабка съехала, – и дело с концом, качайся себе на стуле, томись, в окно поглядывай. А если она права? Что, если все так и было? Мирон, к несчастью, не мог не копить данные и не анализировать накопленное. А накопилось уже порядочно. Чего стоило одно только чудесное преображение алкаша!
М-да, дивный был бы свидетель – впервые за много лет протрезвевший алконавт. Но он действительно бросил пить, о чем сообщил Мирону приятель, глубоко потрясенный территориальный инспектор. Да и у бабки артрит прошел, даже справочка на то имелась. С точки зрения любого нормального человека – и Миронова начальника в том числе – все это бред полный. Погребенный иод грудой неразмотанных дел сыскарь не может себе позволить бескомпромиссно доискиваться до правды в каждом таком вот случае из одной только любви к искусству. «Дело о похищенном платке», мать вашу! Или вот, еще лучше: «Дело о милосердном демоне».
Демон… Именно это слово, округлив протрезвевшие глаза, опасливо шептал помоечник. Это же слово твердила вредная пенсионерка, всякий раз мелко крестясь, словно не было за плечами геройской атеистической юности. Внесенное в протокол, оно смотрелось предельно дико. Но, услышав о деле некоего Марека – серьезное признание сделал парень, девочек насиловал! – он понял, что все изменилось. Во всяком случае, изменилось для Мирона. Коллеги и, что хуже, начальство были иного мнения, и Мирон что-то сильно сомневался, что показания его маргиналов удастся приплести к делу Марека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32