Ну вспомнил и вспомнил – воспитание в Ордене приучило его не вникать в «обстоятельства места». А Тейю, похоже, вообще мыслила и чувствовала иначе, и было в этом мире нечто такое, от чего она страдала не в пример больше, чем от раздолбанных съемных малосемеек.
Поведение Дана – на взгляд менее восторженный, чем у доверчивой демоницы, – начало попахивать паранойей. «Лежбища» он менял немногим реже, чем носки, совершенно сдавшись тревожному внутреннему зуду. Смутное беспокойство, гнавшее его неведомо куда, стало невыносимым. Больше он не пытался играть на опережение, хотя, может, и следовало бы. После той памятной попытки ловли на живца, когда он едва не потерял Тейю, здравомыслия в нем поубавилось. Он наконец признался себе, насколько боится за нее. Но не только. С некоторых пор Дан маялся неопределенным ощущением брошенности, покинутости на произвол судьбы. Странное дело, прежде он не чувствовал ничего похожего на помощь свыше, он должен был лишиться ее, этой поддержки из неведомого могущественного источника, чтобы осознать некогда бывшее при нем, а ныне утраченное благословение. И палочка, таинственная подвеска, покрытая словами несуществующего языка, – она будто умерла. Он уже не улавливал в ней подспудной жизни – подозрительной, возможно, даже грозной, но все-таки жизни. Теперь у Дана на груди болталась, цепляясь за майку, бестолковая, слишком большая побрякушка. Он с озлоблением гнал прочь от себя мысль о том, что для учителя это может означать самое худшее… Пораженчество и слабость! Учитель (а кто еще это мог быть?) и так сделал для своего недостойного воспитанника слишком много, столько времени выручая его и Тейю, и если сейчас ему не до чудесного вмешательства в их судьбу, что ж, Дан обязан справиться сам.
Кроме того, он чуял… что-то. Зов не Зов – а так, то ли была эманация, то ли не было… Чаще ночью, изредка днем, но совсем легонько, почти неуловимо. Он даже не пытался отследить источник, безнадежное это дело. Дан пользовался привычным для себя понятием Зова, но если тот шел изнутри, властно приказывая ловчему идти навстречу своей миссии, то это нынешнее нечто доносилось издалека, от кого-то или чего-то внешнего, то есть, строго говоря, как раз и было подлинным зовом. Призывом.
Или не было?
Да, еще ведь оставались соплеменники. Небывало многочисленная команда ловчих в компании мага все еще бродила где-то поблизости, и ни Дан, ни Тейю, никто во всех трех мирах не сумел бы предсказать, когда, в какой злополучный миг ненароком проявленная оборотнем сила поможет им сузить круги.
Как тут не стать параноиком.
Раз в приступе детской растерянности Дан даже кинулся к Сигизмунду. Он большой, сильный, он поможет – вот как это выглядело! Его подспудный страх перед загадочным знакомцем отступил, Дан был готов героически откровенничать и задавать встречные вопросы, требуя на них ответить. К чему он не был готов, подлетая к музейным дверям, так это к препятствию в виде вахтерши.
– Никакого тута архива нету, – изрекла она в ответ на его решительное «я в архив», подозрительно принюхиваясь к Дану.
Новенькая, решил ловчий, хотя бабуся была очень даже старенькая и вид имела такой, будто просидела в закутке у входа лет сорок, не меньше. Пришлось притормозить, пуститься в выяснения, но чем дальше, тем меньше становилось ясности. После долгих препирательств бабуся признала существование при музее какой-никакой «читальни» – и не архива вовсе, а так, небольшого собраньица книг и журналов для внутреннего употребления, – однако ни компьютерами, ни тем паче архивариусом это вечно запертое заведение похвастать не могло. Дан пробовал зайти с другой стороны, назвал имя, но ни Сигизмунда, ни кого похожего, ни вообще какого угодно сотрудника мужского пола собеседница не помнила, да и припомнить не пыталась.
– Какие у нас мужчины-то, бабье одно, – прокомментировала вахтерша в таком унынии, будто устроилась на работу не ради приработка, а с расчетом подловить жениха.
Дан не ожидал, что исчезновение Сигизмунда вкупе со всей историей их знакомства и даже, можно сказать, дружбы окажется таким ударом. Он не понимал толком, зачем ищет непростого архивариуса, на что рассчитывает, но именно после провала в музее чувство заброшенности прочно расположилось в его душе.
По пути в родовые земли Саора нет-нет да и возвращался мыслями к занимательному мышонку в серой мантии. Когда он возьмет власть… О, любой нормальный человек скажет, что самое правильное будет мышонка этого своеобразного убрать. Радикально. Так оно спокойнее.
Спокойнее-то спокойнее, да только скучно это! К тому же Саора не склонен был относить себя к числу нормальных людей. С ним наверняка согласилась бы, если б кто спросил, красотка Талла, старшая фрейлина и родная сестра императрицы. Которая ерзала сейчас на занозистых досках в тесном, как детский гробик, подкаретном ящике, скорченная и скрученная, с вывернутыми за спину руками. Едва ли она отнесла бы Саору к числу нормальных людей. И вообще людей. Сам он путешествовал с куда большим комфортом, коротая путь за увлекательной игрой. Где-то там, во дворце, ждала скорых уже родов императрица. А рядом с ней шагала, говорила, причесывалась, приседала с поклонами слепленная из магии объемная модель дурехи Таллы в натуральную величину. Ниточка тянулась сюда, в карету, в чуткие пальцы будущего императора. Все дальше столица, все длиннее невидимая связь. Поначалу он хотел оставить во дворце саму Таллу, рабски ему преданную, но так оно выходило забавнее, и он решил рискнуть. К моменту отъезда Саора успел провернуть неплохую подготовительную работу – пожалуй, даже излишнюю, настолько скверно обстояло во дворце дело с магической защитой миляги кузена и его семейства. Но в иных делах не грех и перестраховаться.
Иногда вспоминал Териса. Робкий гигант едва не прослезился при расставании и долго глотал пыль, глядя вслед карете. Верный человек. Надежный. Это хорошо. Пригодится. Саоре становилось спокойно и уютно рядом с Терисом – туповатым, верным, жизнерадостным, как молодая псина. С чего бы это?
Чудеса.
А дальше… Дальше и говорить особо не о чем. План Саоры, продуманный до последних мелочей, воплощался в жизнь с неотвратимостью смены Длинного дня Ночью Второй луны. За пару недель до положенного срока императрица разродилась мертвым уродцем. И по столице поползли нехорошие слухи. Дело-то неслыханное! Великое охранительное заклятие, наложенное на родоначальника правящей династии Пред-первым советом магов еще до начала нашего мира, укутывало императора эдаким защитным покрывалом, края которого осеняли и ближайшую родню самодержца. Испокон века люди истово верили – ничего по-настоящему скверного с венценосной семьей приключиться не может. А тут – мертвый принц, еще и монстр к тому же! Нет, нечисто что-то с Его Величеством… Может, грех какой тайный? Об этом, конечно, не вслух, но все же…
Саора много размышлял о природе Великого заклятия, добывал по крупицам любые сведения. Книга та древняя, с Оком на обложке, лишь подтвердила его смелую догадку: универсальность заклятия – сказки для обывателей! Только императора заклял Пред-первый совет, и только от насильственной смерти да магического рабства. Времена такие были, лихие времена – от стрелы, от меча да от враждебной магии оборониться бы, и ладно, и хвала богам. Оттого-то, собственно, и пришлось Саоре изворачиваться, городить одну хитрость на другую. Формально ни убить, ни свергнуть императора невозможно. Другое дело его родня… И Саора пошел в обход, начав с младшего, не рожденного еще сына. День за днем он планомерно травил августейшее отродье прямо в пузе у правительницы магией искажения. Благо рядом терлась верная тетушка Талла, чудесно помягчевшая нравом, всегда готовая услужить брюхатой сестре. Платочек поднести, курениями особыми пропитанный, – очень, говорят, от головокружения помогает, или отварчик один заповедный, от бессонницы. И магия действовала будь здоров как!
Потом принялся за роженицу. Несчастная бабенка, вконец раздавленная потерей, валялась трупом, уставившись в потолок. У изголовья, нежно поглаживая руку сестры, торчала неотвязная Талла – и шептала, шептала, шептала что-то. О грехе, о воздаянии, о проклятии… Император, постаревший, потерянный, всякую минуту готовый разрыдаться, как малое дитя, тоже находил у свояченицы и толику внимания, и драгоценное слово утешения. Супруга, запершись в спальне, принималась бешено метаться и выть при всякой попытке правителя войти к ней, разделить горе… Спальня Таллы оказалась куда доступнее. Она сестрински распахнула объятия измученному слабаку, и все вышло очень естественно, как-то само собой.
Утоление скорби правителя не отнимало много времени, Талла по-прежнему дневала и ночевала при сестре. Не переставая шептать. И так у ней это гладко выходило, что истерзанная мучительными родами императрица нашла-таки в себе силы встать, добраться до окна, толкнуть тяжеленную створку, всю в ажурных литых перехватах, – да и вывалиться наружу вниз головой. Спальня роженицы, как исстари повелось, помещалась на самом верху высоченной Особняковой башни, прозванной так, потому что стоит на отшибе, оборотясь на восход, чтоб легче было окружить защитным барьером магии. Ох, мудры были предки! Что ж мы-то такие разгильдяи? Пренебрегаем традициями, вот и шлепаются у нас императрицы на вымостку внутреннего двора. Барьера никакого, конечно, не поставили – а зря!
Увидев размазанные по двору ошметки, император будто помещался. Талла рыдала, ползая на коленях у его ног, ломала руки, каялась перед всеми богами прошлого и настоящего. В чем каялась? Да в том, что совратила Его Непогрешимое Величество, заставив правителя запятнать августейшую чистоту… Пара дней – и дело было сделано. Доверчивый болван уверился, что именно его загул налево окончательно лишил весь его род расположения Верхних Властителей. Теперь все его помыслы были лишь об одном – спасти единственного сына, избавить от неведомого проклятия. Он, страшный грешник, навлекший все эти бедствия на самых близких, не может более занимать престол, лихорадочно бормотала нежить в облике Таллы, сияя сумасшедшими очами сквозь пелену непросыхающих слез. Чем дольше он остается императором, тем больше страданий притягивает его сила, обернувшаяся погибелью.
И император отрекся. Он отрекся! Саора честно ликовал – чин-чинарем, на верхней площадке замшелой центральной башни наследного замка, как и положено злодею. Под рукой, растопыренная в гремящей паутине из цепей, все еще цеплялась за жизнь настоящая Талла. Не ошибся он в ней, живучая оказалась. В нечастые минуты просветления принималась хрипеть самообвинения. И он как-то раз досадливо отмахнулся: уймись, мол, ты-то здесь при чем! Ты что же, дуреха, в самом деле считала, что орудующая во дворце кукла приводится в действие силой твоего страдания? Таллу это потрясло – и добило. Похоже, она и держалась-то до сих пор на одном только убеждении, что ее мучения небеспричинны. А оказалось – все это просто так. Саору это ее смертельное изумление малость позабавило. Ну помогло скинуть напряжение. Вообще, странноватое было время. Не так все ожидалось. Он и не чувствовал почти ничего. Волновался, конечно, и только. Даже весть об отречении особо не всколыхнула. Таллу он сразу не убрал, отвлекся в суете, а там оно и забылось как-то. Потом, спохватившись – уж на пути в столицу, – хотел было отправить приказ слугам, чтоб сняли, да и махнул рукой. Провались оно, не до того сейчас было. Налившийся, тяжелый, густо пахнущий плод – власть – уже покачивался на ветке, готовый сорваться в любой момент.
Дел-то осталось всего ничего. Император отрекся. И вместе с короной снял с себя – сам снял, по собственной своей воле! – то, чего никто, будь он хоть маг из магов, не смог бы содрать с него насильно. Защиту охранительного заклятия… Собирался отшельничать, грехи замаливать, а сам взял да и с собой покончил. Вот оно как все обернулось.
Тут, конечно, все спохватились, забегали. Маги из Совета, тараканы бородатые, ударились в панику и ну бормотать заклинания! Хуже всего, что ловчих понагнали полный дворец. Защитный круг поставили. Работа требовалась ювелирная, а время поджимало. Надо было успеть покончить с принцем прежде, чем к нему перейдет наследственное охранительное заклятие, покамест болтающееся без хозяина. Формально возводимый на трон наследник будет считаться как бы не вполне императором в течение целого года сложносочиненных церемоний. Но Саору сейчас заботила лишь одна – Возложения Силы. Тоже не одного дня дело, да и строгий траур, по-хорошему, стоило бы принять во внимание, однако маги гнали во весь опор. Скорее, скорее, лишь бы обезопасить последнего из рода! В общем, пришлось и понервничать, и повозиться. Саора не спал, не ел – и оживал на глазах. Интересно ведь, кто кого! Справился, конечно. Подросток, которому едва сравнялось двенадцать, не стал, понятное дело, кончать с собой. Его убили. И не кто-нибудь, а родная тетка, Талла, то ли свихнувшаяся от череды трагедий, то ли пораженная тем же таинственным проклятием, что в рекордные сроки извело под корешок всю императорскую фамилию.
Всю – да не совсем. Чуть поулеглось всеобщее беснование, и про Саору вспомнили, даже в Книги Родов заглядывать не пришлось. Родня он был императору не ахти какая, но капля-другая царственной крови в нем все-таки играла. И при нынешнем безнаследии, равного которому не было до сих пор, да и быть не могло, эта капля решала все.
А Саора – что ж, он скромнехонько сидел себе в родовом имении, не высовывался, о себе не напоминал. Сидел, ждал. Ждал, стиснув зубы, до хруста, с каким входят один в другой два рубящихся в смертном бою клинка. Ждал с запредельным терпением не человека даже, а животного. Некрупного, осмотрительного, безжалостного, вроде пещерной крысы.
И дождался.
Ох…
Так шли дни, и Лилия привыкла… Да ни черта она не привыкла, по правде-то говоря!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32