Я была несколько напугана напыщенным описанием и блеском глаз Би. Я еще не видела ее в таком настроении и не предполагала в ней такого. Я удивлена была также титулом, которым она величала священника.
– Он и вы – католики?
– Мы принадлежим к епископальной церкви, – ответила Би. – Я считаю, что существует единая всемирная церковь.
– Терпимость, – проговорил Кевин, улыбаясь, – равноправие, восприимчивость к любому хорошо говорящему и хорошо выглядящему.
– Это одна сторона, – сказала спокойно Би. – Я всегда выбирала мою церковь не по названию, а по достоинствам пастора. Отец Стивен необычайно талантлив.
– Не слишком ли ты спешишь с выводами после одной проповеди? – спросил Кевин. – Он мне не очень понравился. Я не частый посетитель церкви, но не верю, что искренне верящие люди могут воспринимать это как занимательное зрелище.
Би, казалось, привыкла к поддразниваниям Кевина.
– Одной проповеди достаточно, – сказала она. – Но, кроме того, отец Стивен имеет здесь прекрасную репутацию. Я говорила с несколькими людьми после службы, и они превозносили его до небес. Было приятно встретить некоторых из наших соседей.
– Соседей? – переспросила я, вспомнив о пустых пространствах, окружающих нас.
– Да, это самые ближние из них. Меня приглашали поужинать завтра вечером. Они приглашали также вас, но я сказала им, что, к сожалению, не получится. Что вы очень заняты и не имеете времени для того, чтобы бывать в обществе.
Я внутренне сжалась при этих словах. Конечно, я приехала сюда работать, но пока что ничего не сделала. Кевин, видимо, не чувствовал себя виноватым.
– Я не возражал бы против встречи с соседями, – сказал он, – но я не уверен, что они захотят увидеть меня. Неужели они не понимают, что мы с Энн не женаты и даже не обручены? Наверняка они подумают худшее.
– Ерунда, – возразила Би. – Вы, молодые люди, всегда думаете о тех, кому за сорок, что они безнадежно отсталые. Люди сегодня вполне допускают подобные вещи. Они с пониманием относятся даже тогда, когда вы выходите за грань. Кроме того, вас будет сопровождать ваша тетушка Би.
Кевин разразился смехом. Я присоединилась к нему только тогда, когда увидела насмешливый огонек в глазах Би.
Итак, следующим вечером мы поехали на званый ужин. Это был тот самый дом, чьими колоннами у ворот я восхищалась в день моего приезда. Геральдические грифоны сидели на каменных колоннах, их лапы (или у грифонов копыта?) были подняты в величественном предостережении. Дом был прекрасным большим старым особняком времен королей Георгов, построенным из легкого красного кирпича и наполненным большим количеством антиквариата. Хозяин, доктор Гарст, был хирургом. Жена его была значительно моложе, чрезмерно худощава и с изможденным лицом, говорящим о постоянной озабоченности собственной внешностью.
Во время застолья возникло два неприятных момента, когда разговор зашел о политике. Наши хозяин и хозяйка оказались закоренелыми реакционерами, а взгляды Кевина, не говоря уже о моих, нельзя было назвать даже консервативными. Однако я давно уже знала по многочисленным шумным баталиям с моим отцом, что логические аргументы не действуют на таких людей. Поэтому, искусно изменив предмет обсуждения, перейдя от болезней общества к местной истории и от грабительских подоходных налогов к садоводству, я ухитрилась отвлечь наших хозяев от обвинений в адрес Кевина, что он является коммунистом.
Большинство из прочих гостей принадлежали к тому же слою общества, что и доктор Гарст и миссис Гарст. Они были приятные, но туповатые. Однако двое из них были непохожи на других.
Одним из них был отец Стивен. Я поняла, почему Би так увлеклась им. Если бы я задумала старомодный романтический фильм, я предложила бы ему роль доброго приходского священника. Это был очень красивый человек с густой белой шевелюрой и элегантной фигурой, окруженный такой же теплой аурой, как лучшие священники, врачи и психиатры. Он был умным и интеллигентным собеседником. Он и Кевин уселись рядом и начали дискуссию о поэтах-метафизиках. У Кевина при этом исчезла его страдальческая улыбка, безошибочно свидетельствующая о скуке.
У меня были ограниченные возможности поговорить в тот вечер с Роджером О'Нейлом, другим гостем, привлекшим мое внимание. Большую часть времени он потратил на то, чтобы строить глазки Би, которая выглядела особенно мило. Мне понравилось его лицо: домашне-приветливое, с крупным носом и широким ртом, сложенным в постоянную улыбку. Но изгиб в углу улыбающегося рта помогал ему избежать слащавости; его левая бровь то и дело искривлялась параллельно этому изгибу, что придавало ему шутливый, но несколько циничный вид. Я предположила, что ему под шестьдесят или немного за шестьдесят, и он этого не скрывал, выставляя напоказ свой живот, челюсти и лысину.
Когда отца Стивена увела одна из женщин, судя по ее обожающему взгляду – его поклонница, Кевин остался с племянницей доктора Гарста, которая следовала за ним по пятам весь вечер. Это была единственная, кроме меня, молодая особа среди гостей, и я решила, что одной из причин, по которой нас пригласили, была надежда, что мы станем с Лейлой друзьями по развлечениям.
У Лейлы были другие помыслы. Она, разумеется, хотела развлекаться, но не со мной. Она смотрела на Кевина глазами, которыми сидящий на диете смотрит на пломбир в шоколаде. Очевидно, она решила очаровать его остроумной и веселой беседой. Ее улыбка ни на минуту не исчезала, ее губы постоянно двигались. Очень скоро ответная улыбка Кевина стала неподвижной, что было мне знакомо очень хорошо.
Я направилась к Би, которая все еще разговаривала с Роджером О'Нейлом. Мне пришлось тронуть ее за локоть, для того чтобы она заметила мое присутствие. Я сказала, что нам пора ехать домой, солгав, что нас с Кевином ждет работа.
– Это означает, что вы и Кевин скучаете, – сказал Роджер. У него был низкий глубокий голос. Конечное «р» он произносил гнусавя, подобно Хамфри Богарту. – Я вас не упрекаю. Я и мистер Джонс здесь единственные люди, с которыми стоит поговорить. Би мило вспыхнула:
– Я надеюсь, что нас не сочтут невоспитанными.
– Нет, нет. Наш славный отец и я обычно отбываем в это время. Как только мы уезжаем, оставшиеся начинают выпивать по-серьезному и жаловаться на жизнь.
О'Нейл настоял на том, чтобы проводить нас до машины. Он медлил даже после того, как Кевин завел двигатель. Его голова наполовину торчала в окне автомобиля, его глаза были устремлены на Би.
– Я не уйду, пока вы не пригласите меня к себе, – заявил он. – Чай, обед, завтрак, ужин, напитки – не имеет значения, лишь бы поскорее. Что, если завтра?
У Би от смеха немного перехватило дыхание.
– О, мистер О'Нейл...
– Роджер.
– Роджер, я буду рада видеть вас в любое время, но эти молодые люди...
– Они меня не заботят. Вы – единственная, кого я хочу видеть.
– Меня или мой дом? Вы сказали, что он вас интересует в первую очередь, – скромно заметила Би.
– Это было до того, как я увидел вас. Завтра около пяти? Мы поедем ужинать. Только мы вдвоем.
Не ожидая ответа, он отправился прочь.
– Ну и ну! – сказал Кевин. – Кто из здесь присутствующих является дуэньей?
– Та, о которой ты думаешь, – ответила Би. – А ты являешься учителем английского языка.
IV
Роджер прибыл без пятнадцати пять. Би все еще наряжалась наверху. Она была поглощена мирскими делами, когда Кевин напомнил ей шутливо о ее завоевании, но она начала наряжаться только в три часа дня. Я открыла Роджеру дверь и провела его во внутренний дворик, где к нам присоединился Кевин и предложил выпить. Роджер согласился на что-нибудь тонизирующее с ломтиком лайма.
– Я уничтожал свою печень двадцать лет на службе моей стране, – объяснил он. – Бросил пить виски, когда вышел в отставку. И больше в нем не нуждаюсь.
Би успела рассказать нам, что он состоял на дипломатической службе. Я завела разговор о его интересных должностях за границей, но Роджер не поддержал меня. Он не шутил, когда говорил, что его интересует дом. Его комментарии показывали не только его интерес, но и значительные знания в области архитектуры.
– Вы действительно еще не видели этого места? – спросила я.
– Я живу в этом районе всего несколько лет, – ответил Роджер. – Когда я переехал сюда, дом принадлежал престарелой мисс Мариан Карновски. Единственный, кого она желала видеть, был отец Стивен.
– Тогда почему бы нам не совершить экскурсию? – предложил Кевин.
Когда мы вышли в холл, перед нами явилась Би, спускающаяся по лестнице с уверенностью актрисы. Свет садящегося солнца, льющийся из окна, создавал вокруг нее красновато-бронзовый ореол и сглаживал морщины на ее лице. Она выглядела достаточно привлекательно, чтобы оторвать Роджера от архитектуры, и Кевину пришлось напомнить нам, что надо продолжить экскурсию.
Когда мы возобновили осмотр, интерес Роджера снова ожил. Он даже пожелал увидеть подвалы, в которых я еще не была. Раньше я предполагала, если вообще думала об этом, что они образованы простой выемкой грунта, что было обычно для холмистых местностей Пенсильвании. Но, увидев массивную каменную кладку, я поняла, что Рудольф продумал все тщательно и досконально: «От самого верхнего горшка на каминной полке до полов подвала», как говаривал Кевин. И он не преувеличивал. Так же как и остальная часть дома, подвалы были электрифицированы, но свет от дюжины лампочек не мог полностью рассеять тьму помещения, напоминавшего скорее церковный склеп, чем хранилище старой мебели и вин. Пока мы следовали за Кевином из помещения в помещение, никто из нас не проронил ни слова. С большим облегчением мы набредали на обыденные предметы, связанные с современной жизнью, такие, как котел для нагревания воды.
Мы находились в помещении подвала, выходящем на северную сторону, когда я случайно посмотрела вниз. То, что я увидела, заставило меня нескладно присесть на корточки, чтобы лучше рассмотреть. Высеченные квадратные буквы почти стерлись от времени, но оставшиеся вполне проясняли назначение этого камня. Я инстинктивно отступила назад.
– Это надгробная плита! – взвизгнула я.
– А вот еще одна, – сказал Роджер, показывая на камень, соседствующий с тем, от которого я отскочила. – И еще... Я предполагаю, что это помещение находится как раз под часовней.
– Это правда, – сказал Кевин.
– Кевин, – сказала я. Мой голос звучал выше и тоньше, чем обычно. – Кевин, как глубоко лежит Рудольф?
Кевин засмеялся. В комнате звучало сильное эхо, и следующие его слова сопровождались подхихикиванием, обычно наблюдаемым у помешанных:
– Я тоже желал бы об этом знать. Я предполагаю, что где-то есть документы, в которых об этом сказано. Но я пока не нашел их.
На этом месте моих записей я испытала большой соблазн превратить их в историю с привидениями, полную страшных описаний, которая быстро раскупится в наши дни. Распухший труп... призрак или два... несколько луж запекшейся крови... Кевин, как маниакальный убийца, гоняющийся за мной с древним палашом... кто знает, может быть, я получила бы предложения и от кинематографистов. Но этого не произошло и не произойдет никогда.
Даже этому необычному подпольному помещению не удалось нагнать на меня волну страха. Мое ощущение дискомфорта было вполне естественным, так как вызвано нахождением в тесном и мрачном помещении, и обычным благоговейным, но в то же время отталкивающим отношением к умершим. Но когда Кевин повернулся к следующим дверям, ведущим в сырой коридор с каменными полами, я дала ему понять, что внизу я уже повидала достаточно. Би поддержала меня, напомнив, что уже становится поздно.
– Хорошо, мы поднимемся наверх, но вы должны посмотреть часовню, – настаивал Кевин. – Буквально одним глазом. Я знаю, что Роджеру будет интересно. Своды выполнены изумительно. – Его гордый взгляд собственника был тем более смешон, что он относил себя к левым социалистам.
Поскольку часовня не принадлежала к ежедневно используемым помещениям, то в ней не проводилось регулярных уборок. Бригаде уборщиков работы хватало и без того. Когда Кевин открыл дверь, множество пылинок затанцевали в лучах света, струящихся из высокого арочного окна, расположенного над алтарем.
Здесь было полдюжины скамеек, витиевато изогнутых, с подушечками для коленопреклонения. Из-за отсутствия распятий и других атрибутов я заключила, что последними здесь проводили службу протестанты. Первоначально, однако, часовня была освящена римской церковью. Своды часовни расходились ажурными линиями, и можно было отнести ее к концу XV столетия. Хотя более мелкий рисунок походил на работу, которую можно увидеть в часовне Генриха Семнадцатого в Вестминстерском аббатстве. Высокие стрельчатые окна относились к тому же периоду. Те, что находились сбоку часовни, были заколочены досками. Это было сделано, видимо, прежним владельцем, боящимся, что редкое старинное витражное стекло может быть повреждено.
– Я прошу прощения, что так темно, – оправдывался Кевин. – Это единственная комната в доме, куда никогда не подводилось электричество.
Тихо и не отдавая себе отчета в том, что делает, Би заняла место на одной из задних скамеек. Она сидела со склоненной головой и сложенными руками, пока все остальные осматривали то, что их интересовало. Единственным местом, не находящимся в тени, был алтарь, который освещался солнечными лучами из окна, расположенного выше.
Я всегда непросто чувствую себя в церкви, никогда не бываю уверена, что все делаю правильно. Пока я робко держалась в тени, Роджер, который явно не испытывал никаких сомнений, стал взбираться по невысоким ступеням, ведущим к алтарю. Только одна из ступеней была сделана из камня. На них лежало вышитое золотом малиновое покрытие. Оно не закрывало края ступеней и не доходило до пола у нижней из них. Роджер приподнял его и, наклонившись, заглянул под него. В этом жесте было нечто почти грубое, словно он украдкой заглянул под полу матери церкви.
– Интересно, – сказал Роджер. – Как ты думаешь, Кевин, что это такое?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34