В самом деле, как отметил Кевин, мы отделались легким испугом. Если бы какой-нибудь добрый самаритянин приготовил ему обильный завтрак в полевой кухне, он бы купился на это и возмечтал о себе, недаром же он так чистил дорогу от разбросанных веток и снимал со спасенного дома самодельные ставни.
Это было событие, согретое духом товарищества, с нескончаемыми взаимными поздравлениями, с возвращением к жизни, с победой над темными силами природы. Мы уселись локтем к локтю за стол. Кевин и Роджер волками набросились на приготовленную Би еду. Все говорили, смеялись, обменивались впечатлениями. Именно все. Я думаю, что играла свою роль достаточно хорошо. Я даже шутила по поводу своего панического состояния и «грубой атаки» Кевина. Я присоединилась к Кевину и Роджеру, чтобы помочь в уборке. Наши общие усилия потребовались, чтобы убрать с дороги огромную ветвь. Они и не подозревали, как взволнована я была, выполняя эту работу.
Через несколько часов Роджер вытер вспотевшие брови и посчитал то, что он сделал персонально. В ярко-голубом небе светило солнце, и земля была окутана испарениями. Мы проделали самую неотложную работу, остальное могло подождать до прибытия помощи. Бесполезно было рассчитывать, что кто-нибудь появится в этот день. Садовники, вероятно, были заняты приведением в порядок своего собственного хозяйства.
Я последовала за Роджером, оставив Кевина, все еще работающего граблями и метлой. Он обещал вскоре освободиться и немного поспать. Би уже легла. Я предположила, что спать они будут до вечера.
Я должна была подождать, пока Кевин уйдет с дороги, но до моего ухода нужно было еще много сделать. Я уложила чемодан, запихнула его под кровать на случай, если он зайдет в мою комнату, перед тем как ляжет спать. Затем села за стол и стала писать. Я не могла уехать без объяснений, хотя знала, что они не будут приятными.
Я не успела еще много написать, когда услышала шаги Кевина. Он на секунду остановился за моей дверью, но не зашел.
После того как закончила писать, я сложила листы и положила их на прикроватный столик, прижав уголки лампой, достала чемодан из-под кровати и забросила свою ношу на плечо.
В доме было очень тихо. Тишина особенно была заметна на кухне, без обычного жужжания холодильника, морозильной камеры и другого оборудования. Я взяла ключи от машины с доски возле дверей. Анабелла лежала на коврике. Она подняла голову и взглянула на меня. Я наклонилась и немного почесала ее за ухом – она лениво вильнула хвостом, ее шерсть затрепетала.
– До свиданья, – прошептала я. Единственный раз я вынуждена была ей это сказать.

Глава 14
I
Автобус опоздал на два часа, покидая Питсфилд. «Это еще хорошо, – как сказал водитель, – если учесть обстоятельства». Я заняла место у окна.
Последствия урагана были видны повсюду – побитый урожай, разбросанные деревья, залитые наводнением дороги. Вдоль всего пути уже работали аварийные бригады, восстанавливая телефонные столбы и линии электропередачи. Мы вынуждены были совершить несколько объездов из-за разрушенных мостов и затопленных участков дороги. Автобус был полон. Все говорили о шторме, делились своими впечатлениями и спрашивали о новостях. Моя соседка, пожилая женщина, попыталась завести со мной разговор, но я закрыла глаза и притворилась, что сплю.
Я вспомнила о том, что написала, и размышляла, нужно ли было что-нибудь добавить или убавить. Или это не имеет значения.
«... Мы все ошибались. И мы все были отчасти правы. В доме не было никого. И в доме не было ничего. Дом был сам по себе.
Явления, которые мы видели и слышали, были частью его – причиной или следствием, я не знаю. И конечно, все было окрашено для каждого из нас в соответствии с его собственными заботами и тревогами. Он пытался дать нам то, что мы хотели. Это звучит нелепо? Задумайтесь над этим. Вспомните, что происходило, учитывая данную информацию, и решите, подходит ли она. Вспомните о чувстве тепла и добросердечия, которое необъяснимо сопровождало нас при всех наших страхах, утешало нас, заставляя терпеливо переносить нежелаемое. Все вокруг было пронизано этой атмосферой, подобно газу без цвета и без запаха. Чем больше мы боролись, тем больше вдыхали его, тем умиротвореннее становились наши чувства.
Но он сделал несколько ошибок. Должно быть, он утратил практические навыки после многих лет бездействия. Мисс Марион была счастлива со своим «другом»; родители Кевина не нуждались в искусственной поддержке, они имели все, что хотели. Они планируют окончить свои дни здесь, в заботах о своем любимом старом доме и о деньгах, требуемых для его содержания. Кевин стоял перед дилеммой. Ему пришлось остаться, чтобы не угасли любовь и забота. Ему пришлось захотеть остаться.
Итак, дом пытался сделать его счастливым. И он пустился в эксперименты. Он не возражал, когда Кевин нашел любимую в образе человека, другая же предназначалась только для того, чтобы заполнить пустое пространство. Или, может быть, это было испытание; некоторые люди предпочитают фантомы реальности. Фауст готов был продать свою душу за возможность обнять тень троянской Елены.
Дом никогда не собирался пугать меня. Я застала его врасплох, вот и все, и он не знал, как себя повести. Есть что-то ужасно человеческое в его реакции; но неудивительно, что после всех прожитых веков в нем развились свойства, которые мы считаем человеческими или, по крайней мере, животными. Самосохранение – одно из сильнейших таких свойств.
Вот что творилось вокруг – дом захотел ожить. Он претерпел ремонты, реставрации, достройки, подобно человеку, допускающему любые хирургические вмешательства, вплоть до ампутации, чтобы его существо продолжало жить. С помощью своих обитателей, любящих его, он пережил наводнения, штормы и осады. И когда ему угрожало великое побоище, когда на него готовы были упасть бомбы, он нашел безопасное место.
Вероятно, его сущность была и есть человеческая – объединять всех людей, живших в доме и любивших его пойманных при жизни в паутину этой любви и угасающих, присоединяя свою силу к объединенной силе. Возможно, это пошло со времен древних жрецов Роджера и жизненных принципов, которые они исповедовали. Но это не имеет значения. Что важно, так это то, что сейчас он слишком крепок, чтобы его разрушить. Никто никогда не будет чувствовать себя свободным от его духовной, психической энергии, не разрушив физически дом до самого его основания. И даже тогда что-то может ожить – какие-то семена, какие-то корни, которые набирали силу на протяжении многих лет.
Но все это только гипотеза, потому что никто никогда не захочет разрушить его. Никогда такая враждебная, ненавистническая мысль не смогла бы прийти в голову тому, кто жил здесь. Если же это произойдет... Ну, тогда я не знаю, что случится. Я думаю, дом найдет способ защитить себя так или иначе.
Но не с помощью насилия. Он сможет найти какой-либо другой путь. Он не злой. Это не адский дом, не дом вражды, не дом крови. Он хочет, чтобы люди были счастливы. Это как раз то, что для меня неприемлемо.
Я не думаю, что у вас будут еще какие-либо беспокойства. Не будут, если вы не станете продолжать играть с ним в игры, вызывая потревоженных духов или пытаясь фотографировать невидимое. И не беспокойтесь о Кевине. С ним будет все хорошо. Это именно то, чего хочет дом, – чтобы Кевину было хорошо.
Я прошу прощения, но я не смогла бы остаться. Я не могу объяснить почему. Я люблю вас всех. Еще раз прошу прощения».
Женщина, сидевшая рядом со мной, встала и пересела на другое место. Я не виню ее. Я сама была не рада собственной компании.
Последний абзац моего письма не давал мне покоя. Я хотела сказать больше, объяснить, оправдать себя. Но я не могла сделать это, не внеся элементов тщеславия и обвинения, не могла напрямую выложить то, что накопилось у меня на душе. Я не могла огорчить Кевина своими подозрениями, что его чувства ко мне были просто очередной выдумкой. Мне нравятся очень многие виды деятельности, и скорее всего я прекрасно приспособилась бы к занятиям рукоделием, разведению цветов и ко всем прочим хобби владелиц имения. Да, я идеально подходила бы ко всему, кроме одного. Назовите это упрямством, назовите независимостью суждений, назовите невротическим неприятием счастья, но я была вроде как вольнолюбивым самородком, который не вынес бы фабричной упаковки. Мне хотелось бы считать, что это свойство уникальное и замечательное, однако я сомневаюсь, что это так; наверняка должны были быть другие, Мандевилли, Уиксы и Ромеры, которые никогда не испытывали чар. Но как я могла сказать об этом без того, чтобы меня не заподозрили в интеллектуальном превосходстве? Как я могла сказать Кевину, что он никогда в действительности не любил меня, что это была всего лишь часть образа жизни, роли, играемой под руководством невидимого режиссера?
Я же не играла роли. По крайней мере, думаю, что не играла. И именно поэтому я сбежала – потому что у меня не было уверенности.
II
Аэропорт был наводнен людьми, которые не вылетели накануне из-за отмены полетов и сегодня улетали вне очереди. Я не смогла достать билета на самолет и провела ночь в дешевой гостинице в городе. Я боялась, что если я останусь в аэропорту, то Кевин может найти меня там. Я отослала ключи от «веги» с короткой запиской о том, где я оставила машину. Отойдя от почтового ящика, я запихнула свое прелестное, цвета лайма со льдом платье в мусорный контейнер.
На следующий день я была дома. Съемщица моей квартиры оказалась невозмутимой леди; она оторвалась от книги и спокойно сказала:
– Я ожидала вас только на следующей неделе. Надеюсь, вы хорошо провели время?
– Нет, – ответила я. – Не очень.

Глава 15
Я видела Роджера и Би прошлым месяцем в Чикаго. Они задержались там при возвращении из Денвера, где проводили медовый месяц специально, чтобы встретиться со мной. Это было предложение Би. Она считала это терапевтическим вмешательством. Может быть, она и права, только не в отношении того, что имела в виду. Она не один раз повторила, что выгляжу я очень хорошо.
Одной из причин, по которой они приложили немалые усилия, чтобы увидеть меня, было намерение смягчить дошедшие вести. Кевин обручен. Его свадьба с Дебби назначена на июнь, после окончания ею учебы. Было сообщение в газете и о званом вечере, и о бриллианте – не настолько крупном, чтобы о нем все заговорили, но достаточно большом, чтобы можно было похвастаться. Я улыбнулась и выразила надежду, что они будут очень счастливы. Они будут. В этом у меня нет ни малейшего сомнения.
Роджер спросил о моих планах. Я сообщила ему о гранте, который надеюсь получить и который будет означать годовую работу в Англии, рассказала о своих студентах. Большие карие глаза Би смотрели настолько умоляюще, что я неохотно сказала, что нет, у меня нет романтических планов. Я чуть ли не каждый день вижу Джо в кафетерии. Его кафедра не имеет почти никаких дел с кафедрой английского языка.
Они приглашали меня в гости, и я сказала, что как-нибудь соберусь. Я говорила неправду. Они понимали это, но не знали почему. Я не смогла бы вернуться туда. Я бы испугалась. Даже на таком расстоянии, через столько месяцев притяжение его слишком велико. Все, что я могу сделать, – это сопротивляться. Если только я попаду в те места, если я увижу Кевина снова...
Мы не говорили об этом, по крайней мере, не много. Какая от этого польза? Теперь у них свой образ жизни, гладкое движение по проторенным тропам. Все узлы развязаны, шероховатости сглажены. Все складывается прекрасно.
У меня тоже все хорошо. Но бывают моменты – бесконечными серыми вечерами, когда дождь стучит по окнам и однокомнатная квартира кажется большой и пустой, как склад. Или ранними утренними часами перед рассветом, когда я беспричинно просыпаюсь и больше уже не могу заснуть. Тогда я сотни раз перебираю вопросы, оставшиеся без ответа. Что это было в действительности? Были ли мои заключительные объяснения неполными, такими же, как те, что удовлетворили Би и Роджера? Могли ли четыре, казалось бы, нормальных человека одновременно и согласованно достигнуть критических переломных точек в своей эмоциональной жизни и охватить взглядом всю полноту явления? Есть ли простое, основанное на фактах объяснение, которое никто из нас не нашел? И последний, самый трудный вопрос из всех, который иногда не дает мне спать до восхода солнца, – неужели я сознательно отбросила любовь, счастье, уют из-за психической неуравновешенности, которая обрекает меня на одиночество всю жизнь?
Я видела во сне не один, а множество раз, что вернулась назад. Сон всегда один и тот же. Я иду вдоль изогнутой улицы мимо привратных столбов, но вместо деревьев по краям дороги стоят неподвижные статуи, которые я видела в прошлых ночных кошмарах. На этот раз я двигаюсь во времени в противоположном направлении. Бесформенные массы протоплазмы принимают форму, становятся рептилиями, затем четвероногими и, наконец, человеком: священником и солдатом, джентльменом и леди, в платьях, в куртках, при оружии. И в самом конце я вижу Кевина, последним в этом ужасном ряду, но не с ними. Он знает обо мне, он знает, что я приближаюсь. Его губы произносят слова, его руки вытягиваются навстречу. Я не слышу его слов и не могу сказать, что означает его жест – устремление или неприятие.
Я никогда этого не узнаю. «Я услышала, что ключ один раз повернулся в дверном замке, и повернулся только раз...» Я вышла за дверь. Она не откроется снова.
Иногда там бывает холодно, в этом огромном необъятном мире.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34