– Ну, ты издавал какие-то звуки, весьма специфические.
– Мне раньше никогда не жаловались.
Выражение его лица менялось: теперь на нем была написана не уязвленная гордость, а оскорбленность. Он застыл в бездействии. У него явно не осталось ни малейшего воспоминания о том, что случилось. Было ли это хорошим знаком или плохим? Я не знала, что подумать.
Я обещала присоединиться к нему на теннисном корте, как только позавтракаю. Когда я пришла туда, он колотил мячами о стенку и все еще дулся на мои выпады. Игра вернула ему хорошее настроение, он в пух и прах разбил меня, как обычно, и это превратило меня в ком покрытой потом протоплазмы. Погода была жаркой, воздух – влажным, и к тому времени, когда мы закончили игру, у вершин холмов начали собираться облака.
К полудню воздух был как в турецких банях, но дождя все еще не было. Мое физическое состояние еще более усугублялось мечущимися мыслями. Мои мозги напоминали мне гороховый суп. Я решила искупаться. Тепловатая вода была приятной, но это не облегчило мои размышления. Я дрейфовала на спине в состоянии полнейшей прострации, когда появился Кевин. Минуту он стоял, балансируя на краю бассейна с поднятыми над головой руками, затем, подпрыгнув, рассек воду чисто, как ножом. Это было красивое зрелище. Предполагая, что следующими его движениями будет хватание меня за локоть или за руку с последующим утаскиванием в глубину, я прибавила скорость, меньше заботясь о грациозности.
Я заметила – знойная женщина, – что у Кевина очень красивое тело. Когда он раздевался перед купанием, практически все оно хорошо просматривалось. Прошедшей ночью я видела не намного больше, чем много раз до этого. Почему же тогда я была так поражена, как подросток? Что-то изменилось в нем или во мне. Причина в тебе, дорогая Энн, это ты сошла с ума.
Когда первый раскат грома пронесся над деревьями, я выкарабкалась из бассейна, сопровождаемая насмешками Кевина.
– Бассейн – опасное место во время грозы, – прокричала я темноволосой прилизанной голове, лежащей на гладкой поверхности воды и напоминающей о французской революции. Кевин открыл рот для ответа, забыв, что его окружает вода, и скрылся с поверхности. Смеясь, я побежала переодеваться!
Теперь я начала понимать кое-что в человеческой натуре, чего не могла постичь прежде. Почему люди, застигнутые извержением вулкана или каким-либо другим стихийным бедствием и едва не погибшие, расчищают завалы и возвращаются жить на прежнее место? Они делают это, потому что не верят, что это может повториться. Они не верят, что это может снова случиться на прежнем месте. Человеческая натура обладает удивительной способностью игнорировать то, во что не хочет верить. Здесь я одна находилась рядом с человеком, принимающим среди ночи воображаемую леди; и двенадцать часов спустя после присутствия на этом спектакле я убеждаю себя, что все это было во сне.
Он был таким нормальным! Несмотря на едкие замечания, он ненамного отстал от меня, когда я сбежала из бассейна. Вместе мы проделали хорошо знакомую работу по подготовке дома к непогоде – закрыли окна и собрали животных. Вместе мы сидели в библиотеке: Кевин с консервной банкой пива, я со стаканом кофе со льдом. Мы подшучивали над бедной Эми, которая пыталась забраться к Кевину на стул. Я гладила Петтибоун, которая сидела у меня на коленях и неистово мурлыкала.
– Она любит меня, – сказала я.
– Кошки мурлыкают, когда нервничают, – сказал Кевин. – Она, наверное, боится грозы.
– Премного благодарна.
Небо за окном было по-ночному темным. Кевин включил лампу позади своего стула и придвинул книгу. Это был красивый том, искусно переплетенный с помощью коричневой телячьей кожи с золотыми тиснеными рисунками.
– Что ты читаешь? – спросила я лениво.
– Это? Это история Мандевиллей – семьи, которая последней владела этим домом в Англии.
– Фамилия звучит знакомо.
– Для меня нет. Эти люди ничем не выделялись. Они были очень инертны.
– Тогда почему ты читаешь это?
– Черт меня знает, – сказал весело Кевин. – Наверное, я надеюсь открыть какой-нибудь громкий скандал викторианского периода.
– О том, кто в действительности скрывался под именем Джек Потрошитель? – предположила я. – Или имя любовницы принца Альберта?
– Я не знал, что у него была любовница.
– Он должен был ее иметь. Никто не смог бы быть чистым и лояльным по отношению к такой скучной женщине, как королева Виктория, и ни разу не сбежать от нее к кому-нибудь.
– Если это так, то она не принадлежала роду Мандевиллей. Они не отличились ничем интересным.
– Насколько я понимаю, именно у них наш друг Рудольф купил этот дом?
– Совершенно верно. Среди них к 1925 году не осталось ни одного мужчины. Оба сына погибли во время первой мировой войны. – Кевин отбросил книгу в сторону. – Мне придется вернуться еще дальше назад, – сказал он как бы про себя.
– Назад? Куда?
– К людям, которые владели домом до Мандевиллей. Только четыре поколения из них жили в нем – они купили дом в начале девятнадцатого века у семьи с фамилией Левендорп.
– Ну?
– Дело в том... – Кевин осторожно наблюдал за мной. – Если ты будешь смеяться, я положу в твою постель жабу.
– Я не буду смеяться.
– Такое место, как это, подобно вере, ты понимаешь? Я последний, вернее, последний по счету в длинной цепочке людей, которые жили здесь, смотрели на дом как на прибежище, поддерживали его жизнь, можно сказать. Он дает человеку чувство вечности, редкое в наши дни. Я хочу сказать, что некоторым камням в этих стенах свыше пяти веков.
– Нет, не пять веков, а пять миллионов лет. Именно тогда Земля образовалась из раскаленной плазмы. Это похоже на исследование своей родословной, – сказала я с пренебрежением. – Все мы произошли от кого-нибудь. Для меня нет разницы, то ли это Юлий Цезарь, то ли один из его рабов.
Его глаза блестели. Кевин наклонился вперед, готовый привести аргумент. Но в это время прогремел гром подобно взорвавшейся над головой бомбе. Котенок и я одновременно подпрыгнули.
– Испугалась? – спросил Кевин.
– Я не люблю бурь.
– Хочешь сесть ко мне на колени? Я предпочел бы тебя Эми.
Его взгляд говорил, что он подразумевает больше того, что сказал. Я могла бы принять приглашение, но в это время хлопнула передняя дверь и в холле раздались голоса.
Они вошли смеясь. Очевидно, над шуткой, которую ни я, ни Кевин не слышали. Руки Би откидывали мокрые завитки волос со лба. Роджер отряхивался, как большая собака. Они не держались за руки и не прикасались друг; к другу, но в ту минуту, когда я увидела лицо Би, я поняла, что между ними что-то происходит. Этого нельзя передать словами ни себе, ни кому бы то ни было; но это было так же видимо, как улыбка, так же осязаемо, как объятия.
Роджер уселся на предложенный стул и выпил стакан тонизирующего напитка. Мы говорили о том, где они побывали и как им удалось только что избежать грозы. После слабого подобия сопротивления Роджер приняли приглашение на ужин. Он пошел на кухню вместе с Би, и я не предложила помощи своим добровольным слугам. Как только они покинули комнату, Кевин начал рыться среди бумаг на столе, как будто ища что-то. Видя, что он yе склонен ни к разговору, ни к чему бы то ни было, я взялась за кроссворд. Котенок мурлыкал, дождь барабанил в окно. Мои веки смыкались.
II
Слегка вздремнув, я надолго приобрела заряд бодрости. Когда я выскользнула из своей комнаты около часа ночи, сна не было ни в одном глазу.
Был практически только один способ попасть в спальню Кевина. Балкон находился слишком высоко, парапетная стенка была слишком отвесна, чтобы использовать этот путь. Кроме того, я слышала, как открывалась и закрывалась его дверь, как он говорил «до свиданья», «спокойной ночи», «большое спасибо». Кому? Реальной женщине, из плоти и крови? Возможно, мои глаза обманывали меня. Световой эффект, помутнение рассудка, полусон, полубред? Этой ночью я буду во всеоружии и настороже. Если кто-то или что-то видимое посетит Кевина, я увижу ее, приходящую и уходящую.
Мне удалось избежать объяснений с Би. Ее состояние эйфории, объясняемое присутствием Роджера – а он ушел только после одиннадцати, – удерживало ее от неудобных вопросов. Один раз, когда мы убирали со стола, она повернулась ко мне с поднятыми бровями и пробормотала:
– Что прошлая ночь?
Я отшила ее:
– Все нормально. Мы поговорим завтра. Не беспокойтесь.
Затем вошел Роджер и увел ее в гостиную, поэтому у нее не было возможности продолжить разговор.
Я ушла в свою комнату рано. Отчасти для того, чтобы улизнуть от Би, отчасти, чтобы успеть устроить мою засаду. Позднее, сидя в темноте у слегка приотворенной двери, я слышала, как Кевин поднялся наверх. Я дала ему полчаса для того, чтобы угомониться. После этого я перебралась в выбранное мною место – маленькую нишу в коридоре возле края лестничного пролета. Она была высечена в каменной стене, толщина которой в этой части дома составляла три фута. Маленькое окошко в глубине ее днем пропускало достаточно света, чтобы поддерживать жизнь в миниатюрном лесу из горшечных растений. Из-за ваз застенчиво выглядывала мраморная нимфа. Между стеной и пьедесталом статуи мне едва хватило места даже после того, как я отодвинула часть растений.
Я вынуждена была сидеть, поджав колени; и после того, как прошло некоторое время, я поняла, что не представляла себе всех лишений шпионской профессии. Моя спина болела, судороги свели мои ноги, мозги закисли от скуки.
Я знаю наизусть множество поэтических произведений. Я повторила про себя все, что знала, включая «Пустошь» и полностью второй акт «Гамлета». Затем я приняла сидячее положение, чувствуя, что мои ягодицы совсем онемели, и жалея, что не надела своих наручных часов со светящимся циферблатом. Огни в коридоре охватывали широкое пространство, оставляя темными промежутки между ними. Дождь ослабел и только моросил, но небо было все еще в тучах – ни луна, ни звезды не освещали моего тайника.
В конце концов я задремала, скорее, от скуки, чем от усталости. Это была легкая дремота. Неудобство моей позы и ночные шумы вдруг заставили меня пробудиться. Затем я услышала звук, который разбудил меня окончательно, – клацанье щеколды.
Я забилась подальше, в пространство между пьедесталом нимфы и задней стенкой ниши. Оттуда я осторожно подалась вперед, с болью перенося свой вес на колени, и украдкой выглянула наружу.
Я пыталась несколько раз описать то, что я увидела, но во всех случаях я не могла сбросить с себя эмоционального напряжения. Это моя первая попытка изложить все беспристрастно.
Дверь в спальню Кевина была открыта. Он стоял на пороге. Комната позади него не была освещена. Створка двери скрывала часть его фигуры, которая стояла ко мне вполоборота. Его руки были вытянуты, кисти рук слегка искривлены и смотрели друг на друга, как будто бы он легко касался чего-то. Его губы не были сомкнуты. Бормочущий звук достиг моих ушей, но слов я не разобрала. Затем руки его опустились. Несколько секунд он стоял неподвижно. Затем, медленно передвигаясь, как пловец под водой, он ушел в свою комнату; дверь закрылась.
К этому времени фигура стала ясно различима. Ее очертания были расплывчаты, как клочья тумана, но формы были определенно человеческими. Нижние конечности были скрыты стелющимися полами одежды, которая покрывала все тело так, что казалось, будто оно плавно скользит, а не идет. Оно вышло из тени на свет, и свечение лампы отразилось от серебряно-золотистой субстанции, покрывающей голову и свешивающейся вниз на спину. Были ли это волосы или какое-то подобие капюшона, я не уверена.
Описывать мои чувства было бы ненаучно. Я ограничусь описанием того, что я делала. Я начала вспоминать таблицу умножения. Дойдя до трижды четыре, я вынуждена была остановиться, потому что не могла вспомнить ответ. Тогда я ногтями ухватила складку кожи между большим и указательным пальцами и сильно сжала ее. Следы моих ногтей были видны и на следующий день.
Золотистый отблеск шел от волос, шелковистых локонов объекта, спускаясь ниже его талии. Руки в длинных широких рукавах были слегка вытянуты, как будто балансировали. Теперь оно полностью обрело форму, за исключением нижней части длинного одеяния, которое волочилось в неплотной туманной дымке несколькими дюймами выше пола. Через нее я видела коридорный палас. И по рисунку на нем я определила, что движение прекратилось.
Легкая зыбь прокатилась по этому некто, напоминая напряжение мускулов. Оно знало, что я здесь. Каким-то шестым чувством оно узнало о моем присутствии. Я была в этом так же уверена, как если бы оно закричало или вытянуло грозящий палец. Я попыталась встать. Мои ноги болели. Я чувствовала боль, говорящую о том, что я владею своими чувствами и правильно воспринимаю окружающие предметы. Но эта боль не могла сдержать моих движений.
Внезапно, извиваясь по-змеиному, оно повернулось. Движения его совершенно отличались от прежнего медленного скольжения. На долю секунды я увидела лицо, которое до меня видел Кевин, – улыбающееся, с ямочками на щеках, слегка округленное лицо девушки. Затем черты ее растаяли, как у восковой куклы, поднесенной к пламени. Изящный носик превратился в стекающую каплю, щеки стали бесформенным образованием вокруг провала на месте рта. В изменяющейся на моих глазах массе я наблюдала вспышки, подвижки, приводящие к уродливой незавершенности облика. Черты лица обретали другую форму и мгновенно растворялись. Сползающий нос, выступающие сильно изогнутые тяжелые скулы, сжатые губы, напоминающие звериное рыло, – все это превращалось в расплывчатое, тестообразное образование. Корчащаяся восковая масса все еще пыталась обрести форму и вдруг накренилась вперед – в мою сторону.
Наверное, я должна была вскочить на ноги, хотя я этого не помню. Все, что я помню, – это свой пронзительный крик, тяжелое движение и темную массу, угрожающе нависшую надо мной. В шести дюймах над моим ухом раздался грохот, и я погрузилась во тьму.
III
Очнувшись, я обнаружила себя в руках Кевина и начала кричать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34