https://wodolei.ru/catalog/unitazy/cvetnie/
– спросил я у сержанта.
– В плотном, в обтяжечку, перегреешся… Это уже из опыта.
Нам опять следовало пройти курс молодого бойца, но теперь в максимально сжатые сроки и в условиях, приближенных к боевым.
Несколько дней подряд замполиты рассказывали об Афганистане. Мне лично было интересно узнать, что Англия трижды пыталась присоединить Афганистан к своим колониям, но безуспешно. Когда рассказали о пуштун-валате, неписаном законе чести и достоинства у афганцев, меня пронимала дрожь. Многие из положений этого кодекса морали нравились мне. Я бы тоже предоставил убежище и защиту врагу. А вот насчет паранджи? Не знаю.
На новом месте всегда плохо спится. Здесь – особенно. Да и кто уснет под ракетное буханье, частые автоматные и пулеметные очереди?
Дни пролетают своей неторопливой чередой: подъем, физзарядка, завтрак, учеба… И снова: подъем, физзарядка, завтрак, занятия.
Потом провели учебные стрельбы. Стреляли с брони БМП. Тучи белесой пыли стояли стеной, не давали возможности сориентироваться. Неожиданно я увидел поднявшуюся мишень. Молниеносно изготовился к стрельбе и нажал спусковой крючок. Мишень исчезла, но вдали показались другие мишени – они появились словно враги. Ударили автоматы, поднимая фонтанчики пыли. Пыль здесь какая-то неестественная, чужая, мелкая, белая, нечем дышать.
Учебные стрельбы продолжились и на следующий день, теперь уже из подствольных гранатометов плюс метание гранат.
Когда перед новичками по приказу комвзвода асы рукопашного боя провели между собой учебную схватку, я понял, что в умении концентрировать силу удара мне и не следует у них учиться. Они разбивали кулаком четыре кирпича, мне удавалось восемь.
Совершенно неожиданно нас подняли по тревоге ночью. Мы еще полностью не отстрелялись из всех видов оружия, которым предстояло воевать. Но случилась беда. Старший лейтенант Троекуров был мрачен. Он, комвзвода, был недоволен, что в его взводе было необстрелянное как положено пополнение. Наспех загрузили боекомплект. Предстояло сменить заставу, полностью уничтоженную душманами.
В составе бронегруппы на рассвете подошли к заброшенной виноградной плантации. Бой кончился. Дымились воронки от мин. К заставе подоспела помощь на вертолетах, но было поздно. Я подслушал из разговора нашего командира с командиром вертолетного десанта, что именно случилось на заставе. Ребята сошлись в одно место. Семеро человек. Случайная мина накрыла их. В итоге четверо убиты, трое ранены. Воцарилась растерянность. Пока начали помогать раненым, со стороны «зеленки» поползли душманы. Почувствовав слабинку в заградительном огне, душманы пошли в атаку. Завязался рукопашный бой.
Я смотрел, как тащат раненых в вертолет, и неприятный холодок пробегал по спине. Если я получу пулю между лопаток, не смогу шевельнуть ни рукой, ни ногой с парализованным позвоночником, может, мне уже меньше захочется стрелять?
Троекуров приказал занять круговую оборону. Со стороны близкого кишлака нападения ждать не приходилось – оно было с верным правительству населением, с хорошо вооруженными отрядами самообороны. Но меня выставили как раз напротив кишлака – оборона должна быть круговой.
Я вырыл углубление в земле, натаскал камней и соорудил нечто вроде бруствера.
– Молодец, – похвалил меня Троекуров, – соображаешь. Ты бы еще себе тыл соорудил, видишь, тебя духи могут снять из снайперской со стороны гор. Да и мина если попадет на участок, от осколков уцелеешь.
С Троекуровым я с первого знакомства дружески сошелся и много и охотно говорил с ним.
Едва Троекуров ушел, я улегся на локти перед автоматом и уставился глазами в кишлак. Солнце уже взошло, но не показывалось из-за горы. Кишлак передо мной как на ладони. Он был ослеплен как соты из бесформенных дувалов. Изредка доносились неясные звуки то ли блеяния овец, то ли звучания афганской речи. Я учуял тонкий душистый запах, шедший от кишлака. Поглядывая на дувалы, думал, что же он мне напоминает. И вдруг до меня дошел явственный запах гречневой каши. Оглянулся – в дальнем углу ребята разожгли небольшой костер, достали концентраты, мясные консервы, нацедили из громадного резинового резервуара, установленного на корме саперного БТРа, воды и начали варить суп. На второе же разогрели из консервных банок гречневую кашу.
– Всем завтракать! По очереди… – слышится зычный голос. – Первое отделение, Язубец!
Прежде чем покинуть свою позицию, я скольжу глазами по кишлаку, и – странное дело! Вижу неожиданно выросшее облачко дыма, слышу нарастающий пугающий шорох.
– Мина! – истошно ору я. Успеваю заметить, что старослужащие попадали на землю, где лежали, а новички удивленно уставились на меня.
Мина взорвалась за костром. Гречневую кашу смело и разбросало по всему участку. Я вжался в землю, краем глаза наблюдая в щелочку между камнями за кишлаком. Стрелять в этот кишлак нельзя. Он мирный. Что предпримет командир?
Вижу едва различимое облачко, снова слышится нарастающий шорох, и я снова истошно ору: «Мина!»
– Чего орешь? – Троекуров сваливается на меня сверху и некоторое время лежит на мне. До разрыва мины. На этот раз она значительно недолетела и разорвалась прямо на дороге.
– Мы на БМП протараним вон тот дувал, а ты прикроешь нас. Бей только по вооруженным людям. Вертолеты я уже вызвал. Задачу понял?
– Так точно, товарищ старший лейтенант. Как это не похоже на учебку в Ферудахе! Третья и четвертая мины тоже недолетели, но разорвались гораздо ближе к нашему участку. БМП рывком рванула через дорогу и устремилась вперед. В этот момент со стороны кишлака душманы открыли огонь из стрелкового оружия. Я видел искры, которые высекали о броню боевой машины вражеские пули. Со стороны нашей заставы раздались автоматные и пулеметные очереди, но я не видел, куда стрелять. Ни одной живой цели. БМП протаранила дувал, исчезла в облаке желтоватой пыли, вынырнула из этого облака уже в кишлаке, замелькала среди дувалов. Вот она развернулась в том месте, откуда, предположительно, работал миномет – и остановилась. Неподвижность нашего БМП накаляло обстановку. Секунды текли как вечность. Напрягая зрение, я видел, как какие-то люди собрались возле машины, и мне показалось, что среди них наш старший лейтенант. «Неужели взяли в плен?!» – пронеслась как молния страшная мысль. Но вот БМП рывком рванула с места, и по мере ее приближения я видел, различал, что на броне сидят вооруженные люди. Как только машина выехала через сделанный ею же пролом в дувале на дорогу, по ней ударили вражеские автоматы. И на этот раз я не видел, куда мне стрелять. Но не стрелять я уже не мог. Короткими очередями начал бить по кишлаку.
В это время БМП приблизилась к охраняемому участку. На броне сидели афганцы, но среди них были Троекуров, который отчаянно жестикулировал, пытаясь, скорее всего, предупредить огонь по ним.
Я не стрелял. Не слышал, чтобы стреляли ребята, но хорошо видел, как с брони свалился сначала один афганец, потом неподвижно застыл, уткнувшись лицом, другой. Не было никакой ясности, откуда же стреляют. Подъезжая к участку, Троекуров начал стрелять поверх наших голов. Я оглянулся. От старого виноградника к нам бежали вооруженные люди, которые стреляли на ходу. Как плохо, что я не послушался совета старшего лейтенанта и не сделал бруствер с тыла. Стрелять пришлось с колена. Вдруг я увидел молниеносный трассер от виноградника и рядом раздался оглушительный лопающийся звук. Это подбили из гранатомета БМП, которая въехала на участок и стала удобной мишенью. Афганцы посыпались с брони и побежали обратно в сторону кишлака.
– Останови их! Не разрешай им отступить!
Слова команды белокурого широкоплечего Троекурова теряются в разрывах мин. Мне надо остановить восемь или десять человек, языка которых я не знаю. Над головою пролетают комья грунта, а невидимые пулеметные очереди пытаются срезать редкий кустарник.
– Прикажи им залечь! – снова кричит старший лейтенант мне. – Их всех перебьют, если они попытаются перебежать дорогу. Скоро прилетят наши вертолеты. Останови их.
Его слова заглушаются громкими хлопками винтовочных выстрелов. Это стреляют из виноградника. Винтовки, которые прошивают бронежилеты. Но я выползаю из укрытия, скатываюсь с бугра и на какой-то миг застываю в неуклюжей позе, потому что на меня обрушивается новый каскад земляных комьев от разрыва вблизи еще одной мины. От этого разрыва, от истошного крика Троекурова афганцы залегли прямо на дороге. Я очутился рядом с афганцем, лежащим возле автомата. Рукав его куртки пропитался кровью, одна нога неестественно откинута в сторону, он вытаращил глаза от боли и непонимания того, что с ним произошло. Здоровой рукой он вцепился в меня, желая, чтобы я тащил его в укрытие.
Все остальные, спасаясь от пуль, возвращаются назад к участку, где можно укрыться в вырытых укреплениях. Один из афганцев выпрямился больше положенного и тут же падает, подрезанный пулей. Две мины разрываются почти одновременно, и еще пять человек поднимаются и пытаются отступить в укрытие. Одному из них удается добежать до моего окопчика, но остальные, неуклюже взмахнув руками и дико крича от боли, падают на дороге. Взрывающиеся мины вынуждают нас всех лежать. Я стреляю, не прицеливаясь, магазин за магазином выпуская свой боекомплект по бегущему противнику. Теперь наши все сориентировались и открыли огонь. Нападавшие залегают, а кое-где и поворачивают. Это дает мне возможность тащить раненого афганца в укрытие. Он ослаб, рука его не цепляется за мою одежду. В это время я слышу крик Троекурова:
– Бросай его! Беги в укрытие! Сейчас они снова полезут.
Я слышу его, но не могу бросить раненого под открытым огнем, даже и афганца. Троекуров приказал мне их вернуть, потому что сам полез в подбитый БМП вытаскивать водителя. Я не совсем справился с задачей, так хоть этого дотащу.
Неожиданно меня хлопает по плечу ползущий рядом афганец, который помогал тащить раненого. Он что-то радостно восклицает, показывая на шестерку штурмовых вертолетов, появившихся из-за края гор, откуда уже взошло солнце. Грохот минометных разрывов, пулеметный огонь позволил им подойти незамеченными. Противник теперь тоже обнаружил их, и огонь по участку ослабевает. Вертолеты приближаются. Над виноградником появляются полоски белого дыма, выпускаемого первым вертолетом. Затем то в одном, то в другом месте в винограднике взмывают к небесам столбы оранжевого пламени, до нас доносятся раскаты взрывов. Вертолеты по очереди пускают свои ракеты по целям. Когда очередь доходит до пятого вертолета, первый уже развернулся и начал второй заход. Теперь по нам уже никто не стреляет. Мы с афганцем подхватываем подстреленного за руки и волоком тащим к моему укрытию.
Теперь все на месте. Трещит горящая БМП. Израсходовав боекомплект, вертолеты разворачиваются в сторону взошедшего солнца. Над долиной поднимается странный пар. Кишлачная зона просматривается далеко. Запущенный виноградник горит, и дым от него поднимается вертикально вверх. Видны фигурки «духов», устремившихся в горы. Я стреляю по ним короткими очередями. Троекуров ходит по участку и подбирает уцелевшие жестянки с гречневой кашей. Раненый афганец начинает стонать. Его темное лицо бледнеет, он потерял много крови. Отдаю афганцам свой перевязочный пакет и знаками показываю, что раненого надо перевязать. Афганцы начинают возиться с раненым. Троекуров, как ни в чем не бывало, приносит мне позавтракать.
– Молодец, действовал грамотно! – говорит он, глаза его возбужденно блестят, белокурые волосы опалены.
– Как водитель? – интересуюсь я, ковыряясь ножом в гречневой каше.
– Кровь из ушей хлещет, а так ничего, – отвечает старший лейтенант с переполненным ртом.
Гречневая каша еще горячая. Она стоит у меня в горле колом, меня тошнит от нее, но я ем, делая вид, что абсолютно равнодушен ко всему происшедшему.
– Больше не сунутся, сволочи, – говорит Троекуров, – они ночью воюют. Днем в горах отсиживаются, или в каризы уходят…
– В каризы?
– Да. Такие подземные ходы, для воды, там черт ногу сломает. По ним из гор вода подается. Древние сооружения…
Слышится характерный шорох, хлопающий звук разрыва. Опять со стороны мирного кишлака минометный налет. Стрелять туда нельзя. Оставшиеся в живых афганцы печальными глазами смотрят в сторону родного селения. Троекуров мечется по участку, отдает приказы командирам отделений. Опять что-то задумал. Было слышно, как он кричал по рации, вызывая «слонов». «Слоны» – это танки. А лучше бы здесь поставить минометную батарею. Тогда со стороны виноградника и со стороны гор сюда не сунешься.
То, что произошло потом, не укладывалось у меня в голове. Как так, только что отбомбились вертолеты, душманы ушли в горы, но вдруг из виноградника раздались пулеметные очереди, а со стороны кишлака открылась пальба из всех видов оружия. Комья земли и глины, вырванные из нутра земли, буквально засыпали меня. Мелкие камешки секли по лицу, афганцы скорчились в углублении. Выглянув из укрытия, я поразился: и со стороны гор, и из виноградника нас атаковали. Но хуже всего то, что мы были прижаты огнем со стороны кишлака. Это похоже на окружение. Я схватился за подсумок с запасными магазинами. Когда прилетят вертолеты?
Но они не замедлили появиться. Я не слышал, как комвзвода отдал приказание бомбить кишлак, я скорее догадался об этом. Шестерка «вертушек» разделилась надвое. Одна тройка принялась пропахивать ракетами виноградник, другая с ходу, вертолет за вертолетом, принялась долбать по «мирному» кишлаку, который огрызался пулеметным и минометным огнем. Такого я еще не видал! Весь кишлак превратился в фейерверк: громадные клубы пыли и дыма взметнулись к небу.
– Мужики! – орет Троекуров. – Отходим к кишлаку!
Соображать некогда. Думать об афганцах тоже некогда. Вертолеты пальнули по и без того горящему винограднику и улетели, а нападавшие душманы совсем рядом. Грохочет БТР. Стреляю на ходу, перезаряжаю автомат и снова стреляю, пытаясь добежать до уходящего к спасительным дувалам бронетранспортера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
– В плотном, в обтяжечку, перегреешся… Это уже из опыта.
Нам опять следовало пройти курс молодого бойца, но теперь в максимально сжатые сроки и в условиях, приближенных к боевым.
Несколько дней подряд замполиты рассказывали об Афганистане. Мне лично было интересно узнать, что Англия трижды пыталась присоединить Афганистан к своим колониям, но безуспешно. Когда рассказали о пуштун-валате, неписаном законе чести и достоинства у афганцев, меня пронимала дрожь. Многие из положений этого кодекса морали нравились мне. Я бы тоже предоставил убежище и защиту врагу. А вот насчет паранджи? Не знаю.
На новом месте всегда плохо спится. Здесь – особенно. Да и кто уснет под ракетное буханье, частые автоматные и пулеметные очереди?
Дни пролетают своей неторопливой чередой: подъем, физзарядка, завтрак, учеба… И снова: подъем, физзарядка, завтрак, занятия.
Потом провели учебные стрельбы. Стреляли с брони БМП. Тучи белесой пыли стояли стеной, не давали возможности сориентироваться. Неожиданно я увидел поднявшуюся мишень. Молниеносно изготовился к стрельбе и нажал спусковой крючок. Мишень исчезла, но вдали показались другие мишени – они появились словно враги. Ударили автоматы, поднимая фонтанчики пыли. Пыль здесь какая-то неестественная, чужая, мелкая, белая, нечем дышать.
Учебные стрельбы продолжились и на следующий день, теперь уже из подствольных гранатометов плюс метание гранат.
Когда перед новичками по приказу комвзвода асы рукопашного боя провели между собой учебную схватку, я понял, что в умении концентрировать силу удара мне и не следует у них учиться. Они разбивали кулаком четыре кирпича, мне удавалось восемь.
Совершенно неожиданно нас подняли по тревоге ночью. Мы еще полностью не отстрелялись из всех видов оружия, которым предстояло воевать. Но случилась беда. Старший лейтенант Троекуров был мрачен. Он, комвзвода, был недоволен, что в его взводе было необстрелянное как положено пополнение. Наспех загрузили боекомплект. Предстояло сменить заставу, полностью уничтоженную душманами.
В составе бронегруппы на рассвете подошли к заброшенной виноградной плантации. Бой кончился. Дымились воронки от мин. К заставе подоспела помощь на вертолетах, но было поздно. Я подслушал из разговора нашего командира с командиром вертолетного десанта, что именно случилось на заставе. Ребята сошлись в одно место. Семеро человек. Случайная мина накрыла их. В итоге четверо убиты, трое ранены. Воцарилась растерянность. Пока начали помогать раненым, со стороны «зеленки» поползли душманы. Почувствовав слабинку в заградительном огне, душманы пошли в атаку. Завязался рукопашный бой.
Я смотрел, как тащат раненых в вертолет, и неприятный холодок пробегал по спине. Если я получу пулю между лопаток, не смогу шевельнуть ни рукой, ни ногой с парализованным позвоночником, может, мне уже меньше захочется стрелять?
Троекуров приказал занять круговую оборону. Со стороны близкого кишлака нападения ждать не приходилось – оно было с верным правительству населением, с хорошо вооруженными отрядами самообороны. Но меня выставили как раз напротив кишлака – оборона должна быть круговой.
Я вырыл углубление в земле, натаскал камней и соорудил нечто вроде бруствера.
– Молодец, – похвалил меня Троекуров, – соображаешь. Ты бы еще себе тыл соорудил, видишь, тебя духи могут снять из снайперской со стороны гор. Да и мина если попадет на участок, от осколков уцелеешь.
С Троекуровым я с первого знакомства дружески сошелся и много и охотно говорил с ним.
Едва Троекуров ушел, я улегся на локти перед автоматом и уставился глазами в кишлак. Солнце уже взошло, но не показывалось из-за горы. Кишлак передо мной как на ладони. Он был ослеплен как соты из бесформенных дувалов. Изредка доносились неясные звуки то ли блеяния овец, то ли звучания афганской речи. Я учуял тонкий душистый запах, шедший от кишлака. Поглядывая на дувалы, думал, что же он мне напоминает. И вдруг до меня дошел явственный запах гречневой каши. Оглянулся – в дальнем углу ребята разожгли небольшой костер, достали концентраты, мясные консервы, нацедили из громадного резинового резервуара, установленного на корме саперного БТРа, воды и начали варить суп. На второе же разогрели из консервных банок гречневую кашу.
– Всем завтракать! По очереди… – слышится зычный голос. – Первое отделение, Язубец!
Прежде чем покинуть свою позицию, я скольжу глазами по кишлаку, и – странное дело! Вижу неожиданно выросшее облачко дыма, слышу нарастающий пугающий шорох.
– Мина! – истошно ору я. Успеваю заметить, что старослужащие попадали на землю, где лежали, а новички удивленно уставились на меня.
Мина взорвалась за костром. Гречневую кашу смело и разбросало по всему участку. Я вжался в землю, краем глаза наблюдая в щелочку между камнями за кишлаком. Стрелять в этот кишлак нельзя. Он мирный. Что предпримет командир?
Вижу едва различимое облачко, снова слышится нарастающий шорох, и я снова истошно ору: «Мина!»
– Чего орешь? – Троекуров сваливается на меня сверху и некоторое время лежит на мне. До разрыва мины. На этот раз она значительно недолетела и разорвалась прямо на дороге.
– Мы на БМП протараним вон тот дувал, а ты прикроешь нас. Бей только по вооруженным людям. Вертолеты я уже вызвал. Задачу понял?
– Так точно, товарищ старший лейтенант. Как это не похоже на учебку в Ферудахе! Третья и четвертая мины тоже недолетели, но разорвались гораздо ближе к нашему участку. БМП рывком рванула через дорогу и устремилась вперед. В этот момент со стороны кишлака душманы открыли огонь из стрелкового оружия. Я видел искры, которые высекали о броню боевой машины вражеские пули. Со стороны нашей заставы раздались автоматные и пулеметные очереди, но я не видел, куда стрелять. Ни одной живой цели. БМП протаранила дувал, исчезла в облаке желтоватой пыли, вынырнула из этого облака уже в кишлаке, замелькала среди дувалов. Вот она развернулась в том месте, откуда, предположительно, работал миномет – и остановилась. Неподвижность нашего БМП накаляло обстановку. Секунды текли как вечность. Напрягая зрение, я видел, как какие-то люди собрались возле машины, и мне показалось, что среди них наш старший лейтенант. «Неужели взяли в плен?!» – пронеслась как молния страшная мысль. Но вот БМП рывком рванула с места, и по мере ее приближения я видел, различал, что на броне сидят вооруженные люди. Как только машина выехала через сделанный ею же пролом в дувале на дорогу, по ней ударили вражеские автоматы. И на этот раз я не видел, куда мне стрелять. Но не стрелять я уже не мог. Короткими очередями начал бить по кишлаку.
В это время БМП приблизилась к охраняемому участку. На броне сидели афганцы, но среди них были Троекуров, который отчаянно жестикулировал, пытаясь, скорее всего, предупредить огонь по ним.
Я не стрелял. Не слышал, чтобы стреляли ребята, но хорошо видел, как с брони свалился сначала один афганец, потом неподвижно застыл, уткнувшись лицом, другой. Не было никакой ясности, откуда же стреляют. Подъезжая к участку, Троекуров начал стрелять поверх наших голов. Я оглянулся. От старого виноградника к нам бежали вооруженные люди, которые стреляли на ходу. Как плохо, что я не послушался совета старшего лейтенанта и не сделал бруствер с тыла. Стрелять пришлось с колена. Вдруг я увидел молниеносный трассер от виноградника и рядом раздался оглушительный лопающийся звук. Это подбили из гранатомета БМП, которая въехала на участок и стала удобной мишенью. Афганцы посыпались с брони и побежали обратно в сторону кишлака.
– Останови их! Не разрешай им отступить!
Слова команды белокурого широкоплечего Троекурова теряются в разрывах мин. Мне надо остановить восемь или десять человек, языка которых я не знаю. Над головою пролетают комья грунта, а невидимые пулеметные очереди пытаются срезать редкий кустарник.
– Прикажи им залечь! – снова кричит старший лейтенант мне. – Их всех перебьют, если они попытаются перебежать дорогу. Скоро прилетят наши вертолеты. Останови их.
Его слова заглушаются громкими хлопками винтовочных выстрелов. Это стреляют из виноградника. Винтовки, которые прошивают бронежилеты. Но я выползаю из укрытия, скатываюсь с бугра и на какой-то миг застываю в неуклюжей позе, потому что на меня обрушивается новый каскад земляных комьев от разрыва вблизи еще одной мины. От этого разрыва, от истошного крика Троекурова афганцы залегли прямо на дороге. Я очутился рядом с афганцем, лежащим возле автомата. Рукав его куртки пропитался кровью, одна нога неестественно откинута в сторону, он вытаращил глаза от боли и непонимания того, что с ним произошло. Здоровой рукой он вцепился в меня, желая, чтобы я тащил его в укрытие.
Все остальные, спасаясь от пуль, возвращаются назад к участку, где можно укрыться в вырытых укреплениях. Один из афганцев выпрямился больше положенного и тут же падает, подрезанный пулей. Две мины разрываются почти одновременно, и еще пять человек поднимаются и пытаются отступить в укрытие. Одному из них удается добежать до моего окопчика, но остальные, неуклюже взмахнув руками и дико крича от боли, падают на дороге. Взрывающиеся мины вынуждают нас всех лежать. Я стреляю, не прицеливаясь, магазин за магазином выпуская свой боекомплект по бегущему противнику. Теперь наши все сориентировались и открыли огонь. Нападавшие залегают, а кое-где и поворачивают. Это дает мне возможность тащить раненого афганца в укрытие. Он ослаб, рука его не цепляется за мою одежду. В это время я слышу крик Троекурова:
– Бросай его! Беги в укрытие! Сейчас они снова полезут.
Я слышу его, но не могу бросить раненого под открытым огнем, даже и афганца. Троекуров приказал мне их вернуть, потому что сам полез в подбитый БМП вытаскивать водителя. Я не совсем справился с задачей, так хоть этого дотащу.
Неожиданно меня хлопает по плечу ползущий рядом афганец, который помогал тащить раненого. Он что-то радостно восклицает, показывая на шестерку штурмовых вертолетов, появившихся из-за края гор, откуда уже взошло солнце. Грохот минометных разрывов, пулеметный огонь позволил им подойти незамеченными. Противник теперь тоже обнаружил их, и огонь по участку ослабевает. Вертолеты приближаются. Над виноградником появляются полоски белого дыма, выпускаемого первым вертолетом. Затем то в одном, то в другом месте в винограднике взмывают к небесам столбы оранжевого пламени, до нас доносятся раскаты взрывов. Вертолеты по очереди пускают свои ракеты по целям. Когда очередь доходит до пятого вертолета, первый уже развернулся и начал второй заход. Теперь по нам уже никто не стреляет. Мы с афганцем подхватываем подстреленного за руки и волоком тащим к моему укрытию.
Теперь все на месте. Трещит горящая БМП. Израсходовав боекомплект, вертолеты разворачиваются в сторону взошедшего солнца. Над долиной поднимается странный пар. Кишлачная зона просматривается далеко. Запущенный виноградник горит, и дым от него поднимается вертикально вверх. Видны фигурки «духов», устремившихся в горы. Я стреляю по ним короткими очередями. Троекуров ходит по участку и подбирает уцелевшие жестянки с гречневой кашей. Раненый афганец начинает стонать. Его темное лицо бледнеет, он потерял много крови. Отдаю афганцам свой перевязочный пакет и знаками показываю, что раненого надо перевязать. Афганцы начинают возиться с раненым. Троекуров, как ни в чем не бывало, приносит мне позавтракать.
– Молодец, действовал грамотно! – говорит он, глаза его возбужденно блестят, белокурые волосы опалены.
– Как водитель? – интересуюсь я, ковыряясь ножом в гречневой каше.
– Кровь из ушей хлещет, а так ничего, – отвечает старший лейтенант с переполненным ртом.
Гречневая каша еще горячая. Она стоит у меня в горле колом, меня тошнит от нее, но я ем, делая вид, что абсолютно равнодушен ко всему происшедшему.
– Больше не сунутся, сволочи, – говорит Троекуров, – они ночью воюют. Днем в горах отсиживаются, или в каризы уходят…
– В каризы?
– Да. Такие подземные ходы, для воды, там черт ногу сломает. По ним из гор вода подается. Древние сооружения…
Слышится характерный шорох, хлопающий звук разрыва. Опять со стороны мирного кишлака минометный налет. Стрелять туда нельзя. Оставшиеся в живых афганцы печальными глазами смотрят в сторону родного селения. Троекуров мечется по участку, отдает приказы командирам отделений. Опять что-то задумал. Было слышно, как он кричал по рации, вызывая «слонов». «Слоны» – это танки. А лучше бы здесь поставить минометную батарею. Тогда со стороны виноградника и со стороны гор сюда не сунешься.
То, что произошло потом, не укладывалось у меня в голове. Как так, только что отбомбились вертолеты, душманы ушли в горы, но вдруг из виноградника раздались пулеметные очереди, а со стороны кишлака открылась пальба из всех видов оружия. Комья земли и глины, вырванные из нутра земли, буквально засыпали меня. Мелкие камешки секли по лицу, афганцы скорчились в углублении. Выглянув из укрытия, я поразился: и со стороны гор, и из виноградника нас атаковали. Но хуже всего то, что мы были прижаты огнем со стороны кишлака. Это похоже на окружение. Я схватился за подсумок с запасными магазинами. Когда прилетят вертолеты?
Но они не замедлили появиться. Я не слышал, как комвзвода отдал приказание бомбить кишлак, я скорее догадался об этом. Шестерка «вертушек» разделилась надвое. Одна тройка принялась пропахивать ракетами виноградник, другая с ходу, вертолет за вертолетом, принялась долбать по «мирному» кишлаку, который огрызался пулеметным и минометным огнем. Такого я еще не видал! Весь кишлак превратился в фейерверк: громадные клубы пыли и дыма взметнулись к небу.
– Мужики! – орет Троекуров. – Отходим к кишлаку!
Соображать некогда. Думать об афганцах тоже некогда. Вертолеты пальнули по и без того горящему винограднику и улетели, а нападавшие душманы совсем рядом. Грохочет БТР. Стреляю на ходу, перезаряжаю автомат и снова стреляю, пытаясь добежать до уходящего к спасительным дувалам бронетранспортера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74