– Пожалуй, вы правы, – мрачно пробурчал он.
– И капитану это вряд ли понравится.
– Вряд ли, – еще более мрачно согласился Бут.
– Так когда мне их ожидать? – спросил Редер, обходя вокруг стола.
Шеф контрразведки с тяжелым вздохом поднялся.
– Немедленно, полагаю. Если я не могу их задержать, я вполне могу прямо сейчас их отпустить. Однако, – тут он поднял палец и погрозил им Редеру, – не позволяйте им обсуждать это с кем-то, кроме меня.
– И меня, разумеется, – с улыбкой добавил Редер.
– Да, – угрюмо согласился Бут. – И вас.
– И лейтенанта Роббинс, – продолжил Редер. «Хотя гауптвахта для нее сейчас, пожалуй, самое безопасное место», – тут же подумал он.
Но Бут помотал головой.
– Нет, – твердо возразил он и развернулся к двери, – сэр, – добавил он, уже уходя.
«Интересно, на этом корабле все такие эксцентричные? – задумался Питер. – Нормальные люди тут вообще есть?»
Внезапно дверь каюты распахнул лейтенант Гивенс, за которым виднелся командир эскадрильи. В глазах у обоих горел праведный гнев.
«Ага, – подумал Редер, – а вот и нормальные, пожаловали».
Прекрасные карие глаза Синтии Роббинс буквально метали искры, пока она, выпрямив спину и аккуратно сложив руки на столе, сидела и в очередной раз отвечала на вопросы шефа контрразведки.
– Как я уже сказала, я провожу последнюю проверку каждого «спида», который подготовлен к полету. Я всегда так делаю. – Закрыв рот, она упрямо воззрилась на Уильяма Бута.
– И что вы…
– Я краткую диагностику прогоняю, – ответила Синтия, предвосхищая вопрос Бута. – Смотрю, все ли инструменты на месте, убеждаюсь в том, что все герметично – ну и все в таком роде. Возможно, мистер Бут, если бы вы это записали или еще как-то зарегистрировали, вам бы не стоило таких трудов это запоминать.
– Не считая «спида» лейтенанта Гивенса, – подчеркнул Бут, игнорируя ее саркастическое замечание и одаривая девушку предельно подозрительным взором. – С ним вы долго провозились.
– Так точно, сэр, провозилась. У нас с этим «спидом» была масса мелких неполадок, и мне казалось, что ему требуется особое внимание.
– Стало быть, именно так вам случилось обнаружить тот незначительный сбой в диагностике? – осклабился Бут.
– Обнаружить его, зарегистрировать и порекомендовать, чтобы «спид» лейтенанта Гивенса был отстранен от учений, – с обманчивым спокойствием произнесла Синтия. – Однако мое решение было отменено.
– Но разве вы этого не ожидали, лейтенант? – поддразнил ее Бут. – Разве вы именно это не запланировали?
– Что? – Роббинс подалась вперед, словно желая лучше слышать, и на лице у нее появилось озадаченное выражение.
– Всякий раз, как этот «спид» задерживали и разбирали, там ничего не находили. Все те ложные тревоги к сегодняшнему дню регулярно накапливались. – Теперь Бут уже явно набирал обороты, обвинения из него так и сыпались. – Кричи про волка почаще, и никто тебе не поверит. Не так ли, лейтенант? Ведь лейтенант Гивенс вам не по вкусу?
– Не в большей степени, чем я ему, мистер Бут. Возможно, он сам свой «спид» искалечил, только чтобы меня в плохом свете выставить. Об этом вы не подумали? – «Ты вообще когда-нибудь думаешь?» – мысленно спросила она.
– Лейтенант Гивенс сегодня чуть не погиб. Он, черт побери, оказался заперт в сбрендившем «спиде» и едва оттуда выбрался! – Бут аж весь раскраснелся от раздражения. Ему не очень нравилось, если его кормили новыми идеями, когда он уже свое мнение составил.
– Это он так говорит. А нам всего лишь приходится ему на слово верить. А все доказательства теперь до размера дрейфующих атомов уменьшены. – Роббинс взглянула шефу контрразведки прямо в глаза, требуя, чтобы он к ней прислушался.
– Так вы предполагаете, он умышленно убил старшего пилота Лонго? – Когда до Бута дошел весь смысл, глаза его стали большими. – Но зачем ему это понадобилось?
– Я понятия не имею, какие у него со старшим пилотом были отношения, – сдержанно произнесла Роббинс. «И ты, могу спорить, тоже», – мысленно усмехнулась она. – Я только знаю, что мой категорический протест по поводу использования того «спида» был запротоколирован. Как было запротоколировано и категорическое требование лейтенанта Гивенса и командира эскадрильи не принимать мой протест во внимание.
– Вы теперь и командира эскадрильи готовы обвинить?
Бут сознавал, что теряет контроль над допросом, но ему уже было все равно. Новые идеи выглядели так заманчиво. Черт побери, он был совсем не прочь завалить зверя покрупнее. Несколько секунд он наслаждался глянцем, который это придаст его репутации. С другой стороны, Роббинс была нелюбима и одинока, тогда как командир эскадрильи и лейтенант Гивенс были харизматичны и очень любимы.
– Я, мистер Бут, никого не обвиняю. Я просто указываю на то, что есть и другие люди, кого вы могли бы обвинить. – «И обвинил бы, – подумала Синтия, – не будь ты таким олухом царя небесного».
– Да, но из всех членов команды «Непобедимого» именно у вас имелись и специальные познания, и широко известная нелюбовь к лейтенанту Гивенсу. Кроме того, вчера ночью вас видели таящейся на главной палубе. И эти три вещи делают вас идеальной подозреваемой, лейтенант. Именно поэтому я вас арестую. – От побуждения крикнуть «Взять ее!» у Бута аж губы задергались.
Подаваясь вперед, Роббинс процедила:
– Единственное, в чем я виновна, это в преданности своей работе! И я нигде не таилась, – сквозь зубы добавила она.
Бут встал и медленно прошел к двери.
– У меня на сей счет иное мнение, – мрачно сказал он. Прежде чем Синтия успела что-то ответить, он уже вышел из комнаты.
Мокак пристроил стальной прут на полу и, молитвенно сложив перед собой руки, опустился на него коленями.
– Помилуй меня, о Всемогущий, за мою неудачу. Сегодня я думал привести на Твой суд этого хвастливого прелюбодея. Прости мне мою гордыню, о Всемогущий, и позволь мне и дальше представлять себя твоим орудием для приведения грешников к правосудию. Будь это так, та мерзкая свинья сегодня валялась бы пред твоим троном, моля о милосердии, готовая к вечному пламени погибели. Помилуй меня, о Всемогущий, за мой своекорыстный гнев, который ослепил меня к моим обязанностям. Вместо того чтобы руководствоваться их невниманием и пренебрежением к Тебе, о Всемогущий, я гневался на их безразличие и презрение ко мне. Помилуй меня, о Всемогущий, а чтобы загладить мое эгоистичное небрежение обязанностями, я предлагаю Тебе мою боль. Сегодня я заново посвящаю всего себя служению Тебе, о Всемогущий. На коленях я прошу Тебя услышать мою мольбу и принять мое недостойное приношение. Аминь.
Мокакскому лазутчику предстояло четыре часа оставаться в этой болезненной позе. Для Толкователей Праведного Пути – время совершенно недостаточное. Однако безусловным императивом здесь было то, чтобы агент не пострадал. Таким образом, это же самое наказание требовалось повторять еще четыре ночи подряд.
– Я слабый и ничтожный сосуд, – прошептал мокак, чувствуя, как руки его уже начинают дрожать от усталости, – и все же я добьюсь своего, ибо цель моя справедлива, а Всемогущий направит меня и защитит.
Агент попытался утешиться тем фактом, что диверсия достигла определенных успехов. Один из безбожных пилотов погиб, два «спида» были полностью уничтожены, и больше они никогда Конгрегацию не потревожат, а множество других «спидов» получили тяжелые повреждения. Вдобавок жалкие существа, чьи умы не укреплялись мыслями о Праведном Пути, претерпели серьезный моральный урон.
Агент стыдливо выложил эти успехи на алтарь искупления, надеясь сделать приношение более весомым.
– Пусть сердца их разорвутся, – нараспев произнес мокак, – пусть умрут они от отчаяния, пусть утонут в горечи. – Ненависть мощным потоком прорвалась сквозь оболочку стыда, точно кипящая лава сквозь треснувшую корку планеты. И мокак узнал помилование, понял, что приношение боли принято.
– Благодарю Тебя, о Всемогущий, – забормотал агент, когда его слезы, ничуть не холоднее горящего у него внутри гнева, закапали на пол. – Благодарю!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Неделей позже «Непобедимый» вернулся на базу «Онтарио» для дозаправки и неизбежного заседания следственной комиссии. Питер Редер стоял и смотрел, как могучая конструкция растет в головиде офицерской кают-компании, мрачно примечая роящиеся точки света, что ее окружали, сигнальные флажки роста и нового строительства. Новые корабли и новые команды. Содружество нешуточно снаряжалось к войне… а «Непобедимый» по-прежнему не являлся достойной частью этих усилий.
Прием у стыковочных платформ тоже поднятию настроения не способствовал. Вообще-то всякий раз, как Редер сходил с корабля, все это замечали и наблюдали за тем, как он проходит. Сейчас вышло то же самое. Но дело было вовсе не в нем. Вся команда уже нервничала от той трепетной тишины, которая воцарялась везде, куда бы они ни направились. А офицеры вскоре обнаружили, что им трудно найти себе хорошую компанию, поскольку братья-офицеры с других кораблей или со станции держали их на расстоянии или, хуже того, донимали оскорбительными вопросами.
Мозг Питера лихорадочно работал, и то же самое происходило с его пульсом по мере приближения того часа, когда должно было состояться заседание следственной комиссии. Он не очень жаждал давать показания. Мысль о том, чтобы сидеть там перед братьями-офицерами, а также членами комиссии и прилюдно рассказывать им о том, как позорно он напортачил, сжимала ему сердце.
К тому же масса работы была на «Непобедимом», и оставалось еще немало мест, где Питеру следовало побывать. В тот же самый день у него была назначена встреча с квартирмейстером Базового склада, которого ему требовалось убедить в том, что потребности «Непобедимого» заслуживают приоритетного статуса.
Редер знал, что у него есть отличные доводы. Он также знал, что они имеют очень мало общего с тем, получит ли он в конечном итоге необходимые запчасти и запрошенные им «спиды». «Традиция», – с горечью подумал Питер. А если заседание комиссии затянется, встречу придется отменить. Тогда уже ни Дева Мария и святые угодники, ни даже сам Господь Бог не помогут ему вытрясти из загребущих рук складского квартирмейстера что-то больше минимально положенной нормы. Так, по крайней мере, Питеру инстинкт подсказывал.
Чуть позже в тот же день должны были состояться похороны старшего пилота Лонго. Которых он так страшился. Питеру не слишком улыбалось приносить соболезнования ее мужу и десятилетней дочурке. Видеть их боль заранее казалось ему невыносимой тяжестью, и он бы лучше чем угодно другим занялся. «Особенно потому, что они будут меня в ее смерти винить, – подумал он. – И с немалыми на то основаниями».
Питер никак не мог выбросить из головы взгляд капитана, с которым он выслушивал его объяснения на предмет того, каким образом неисправный «спид» был допущен к учениям. Принимая тогда рапорт Редера, Каверс сделал только одно-единственное замечание: «Разумеется, будет следственная комиссия, коммандер Редер. Будьте готовы давать показания». Питер мысленно поежился от воспоминаний. Было очевидно, что ожиданий Каверса он не оправдал – и как следователь, и как бортинженер.
Кроме того, Питера, как и всю команду, крайне угнетала безвременная и ненужная смерть Лонго, однако его положение не позволяло ему это показывать. А для человека с такой эмоциональной кельтской кровью, как у Редера, сокрытие своих чувств означало предельное снижение функциональных способностей.
Но кто мог такое предположить… Тут Питер резко остановил поток тягостных мыслей. Из печального опыта он знал, что они лишь могут ходить по кругу. И самобичевание ничего не решит. Так же как и не разрешил он до сих пор ни одной из загадок, что окружали два убийства на «Непобедимом». Но с Божьей помощью он непременно их разрешит. А сейчас было время подумать о текущих делах.
Питер уселся и оглядел залу суда, с легким удивлением думая: «Она именно такая, как я ожидал».
Стены были покрыты панелями или очень хорошей виртуальной панельной обшивкой – возможно, гологенерированным изображением роскошного красного дерева, резного, со множеством прожилок. Во главе залы стоял длинный дубовый стол, а за ним – шесть обтянутых зеленой кожей стульев.
На стене у него за спиной висела величественная картина, где изображалась битва при Чун-Кво, состоявшаяся после того, как группа излишне амбициозных горнорудных консорциумов призвала к себе на службу наемников и взбунтовалась против Содружества. Космический Отряд наголову их разбил, а также вызволил шахтеров и их семьи из фактического рабства, в которое их обратили консорциумы, обеспечивая наемникам и их хозяевам массу самых разных поводов для горького сожаления.
Усеянный звездами флаг Содружества висел справа от картины, сине-черный флаг Космического Отряда – слева. Перед столом комиссии располагался меньший стол с единственным стулом для свидетелей. Небольшая зала имела изящный и официальный вид. И пахло там восковой полировкой; наверно, это все-таки было настоящее красное дерево.
«Очень редко бывает, чтобы вещи оправдывали ожидания, – подумал Питер. – Почему же такой вещью должна была оказаться зала суда?» Он взглянул на свои сложенные на коленях руки, чувствуя угнетение и неловкость. «Все, – сказал он себе, – хорош. Хватит уже этой ерунды с бедным маленьким Редером».
И Питер выпрямил спину. «Подумай о Синтии, – сказал он себе. – Бедная девочка единственная из всех хотела этот „спид“ в ангаре удержать. И теперь за это в тюрьме сидит. Кроме того, я просто не вижу, как она кого-то убивает. Зато я прекрасно вижу, как ее убивают за то, что она до смерти всех достала. На самом деле люди для нее не настолько важны. Что они говорят, что делают… все это для нее просто несущественно».
В самом первом ряду в одиноком великолепии сидели капитан Каверс и старпом Ван Чунь-мэй, мерцая медалями и регалиями. Редер сидел в следующем за ними ряду. Рядом с Питером расположился ар-Рашид, а через два свободных сиденья от него – Джон Ларкин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46