От этих удручающих семейных неурядиц разговор перешел на чужие личности. Хатчмейер считал, что Соня – сногсшибательная женщина, а Бэби не видела ничего сногсшибательного в бабище, которая нагло прибрала к рукам одаренного милого несмышленыша. Пипер не сразу узнал себя в этом описании и не успел решить, нравится ли оно ему, как Хатчмейер возразил, что он – сопля и английский хмырь, который случайно попал в струю и накатал ходкую книжонку. Такое мнение о себе Пиперу определенно не понравилось. Он сел в постели, запустил руку под юбки гитане и включил свет. Но супруги уже отвоевались и заснули.
Пипер вылез из-под одеяла и, утопая в ковре, прошел к окну. Внизу, возле длинной узкой пристани, темнели силуэты яхты и большого прогулочного катера; по ту сторону залива смутно виднелась гора под звездным небом и мерцали огни ближнего городка. Волны плескали о каменистый берег; во всякое другое время Пипер непременно поразмыслил бы о красотах природы и о том, как пристроить их в будущий роман. Однако из-за Хатчмейера мысли его направились в другое русло. Пипер достал дневник и записал там, что Хатчмейер – это воплощение вульгарности, низости, глупости и всеобщей продажности современной Америки, а Бэби Хатчмейер, наоборот, обаятельная, тонко чувствующая женщина, прискорбный удел которой – быть замужем за грубым скотом. Потом он снова забрался в постель, прочел главу из «Нравственного романа», чтобы восстановить веру в человечество, и уснул.
* * *
За завтраком начались новые испытания. Соня еще не вышла, а Хатчмейер был донельзя дружелюбен.
– Что верно, то верно – читателя надо брать за причинное место, – сказал он Пиперу, который гадал, какой бы кашей лучше позавтракать.
– Зерновытяжка богаче всего витамином «Е», – заметила Бэби.
– Это для повышения полового тонуса, – сказал Хатчмейер. – А у Пипера он и так дай бог всякому, а, Пипер? Ему, наоборот, нужна пища погрубее.
– Всяческой грубости мистер Пипер отведает твоими стараниями более чем достаточно, – сказала Бэби. Пипер опорожнил себе в тарелку банку зерновытяжки.
– Словом, я говорю, – продолжал Хатчмейер, – читатель любит, чтобы его…
– Мистер Пипер и без тебя знает, что любит читатель, – сказала Бэби. – За завтраком ему слушать твои разглагольствования необязательно.
– Так вот, – старался не замечать жены Хатчмейер, – приходит малый с работы – что ему делать? Хлопнул пивка, посмотрел телевизор, поужинал – и в постель: на жену сил не хватает, ну и берешься за книгу…
– Зачем же за книгу, если не хватает на жену? – перебила Бэби.
– Так устал, что и спать неохота. Надо как-то вырубиться. Вот он берет книгу и воображает, что он не в Бронксе, а… где там у вас дело происходит?
– В Ист-Финчли, – сказал Пипер, давясь кашицей.
– В Девоне, – сказала Бэби. – Действие происходит в Девоне.
– В Девоне? – недоверчиво переспросил Хатчмейер. – С какой стати в Девоне, если он говорит, что в Ист-Финчли. Он писал, ему виднее.
– И в Девоне и в Оксфорде, – упорствовала Бэби. – У нее там большой дом, а он…
– Верно, верно, в Девоне, – подтвердил Пипер. – Я думал о своей второй книге.
– Да ладно, плевать где, – озлился Хатчмейер. – Стало быть, тот малый из Бронкса воображает, что он в Девоне, со старушенцией, которая от него без ума, и – хлоп! – сам не заметил, как уснул.
– Великое дело, подумаешь, – сказала Бэби. – Вряд ли мистер Пипер пишет затем, чтобы кому-то в Бронксе лучше спалось. Он изображает развитие отношений…
– Конечно, изображает, но…
– Неуверенность и колебания молодого человека, чьи чувства и эмоциональные реакции отклоняются от норм, принятых в среде его ровесников.
– Это само собой, – сказал Хатчмейер. – Он ненормальный и…
– Ничего в нем нет ненормального, – возразила Бэби. – Просто он очень одаренный юноша на стадии формирования личности, а Гвендолен…
И пока Пипер управлялся с зерновытяжкой, перепалка насчет замысла «Девства» не смолкала. Пипер «Девства» не писал, а Хатчмейер не читал, так что последнее слово осталось за Бэби. Хатчмейер ретировался к себе в кабинет, оставив Пипера наедине с женщиной, которая, как и он сам, считала его гением, но считала на ложном основании. Гением и милым несмышленышем. Пипер не знал, так ли уж это хорошо, что он – милый несмышленыш в глазах женщины, чьи прелести столь пугающе несогласны между собой. Накануне, при вечернем освещении, он дал ей лет тридцать пять. Теперь его взяли сомнения. Не стесненная лифчиком грудь была впору двадцатилетней; руки выглядели гораздо старше. А главное – лицо, напоминавшее маску, лишенное всякой индивидуальности, абсолютно правильное, неотличимое от тех двухмерных лиц, которые застывшим взглядом преследуют читателя со страниц журналов мод; напряженное, безличное, отглаженное, оно странно притягивало его. И эти лазурные глаза… Пиперу невольно припомнилось «Византийское плавание» Йейтса – самоцветные певчие птицы-игрушки. Чтобы остановить головокружение, он прочел надпись на жестянке из-под зерновытяжки и обнаружил, что ввел в организм 740 мг. фосфора, 550 мг. калия, невероятное количество прочих насущно необходимых веществ плюс все разновидности витамина «Б».
– Витамина «Б» здесь, кажется, очень много, – заметил он, избегая ее влекущих глаз.
– Б-комплекс тонизирует, – проговорила Бэби.
– А что делает А-комплекс? – спросил Пипер.
– Витамины комплекса «А» размягчают слизистую, – отозвалась Бэби, и Пипер снова смутно ощутил опасный подтекст разговоров о питании. Он поднял взгляд от жестянки и опять оказался во власти неподвижного лица и лазурных глаз.
Глава 11
Соня Футл встала поздно. Она и вообще была не из ранних пташек, но в этот день заспалась дольше обычного. Вчерашняя усталость взяла свое. Соня спустилась по лестнице и обнаружила, что в доме никого нет, кроме Хатчмейера, который рычал в телефон у себя в кабинете. Она выпила кофе и пошла к нему.
– Не знаешь, где Пипер? – спросила она.
– Бэби его куда-то утащила. Скоро вернутся, – отмахнулся Хатчмейер. – Значит, насчет моего предложения…
– Да брось ты. «Френсик и Футл» – фирма надежная. Дела у нас идут хорошо. От добра добра не ищут.
– Я же тебе предлагаю заместительство, – напомнил Хатчмейер, – и ты все-таки еще прикинь.
– Пока что я прикидываю, – перешла в наступление Соня, – сколько ты должен моему клиенту за увечье, психическую травму и публичный скандал, жертвой которого он вчера оказался по твоей вине.
– Увечье? Травму?! – не поверил ушам Хатчмейер. – Я ему сделал рекламу на весь мир, и я же еще ему должен?
– Да, компенсацию, – кивнула Соня. – Примерно двадцать пять тысяч.
– Двадцать пять… Да ты в уме? Я плачу за книгу два миллиона, а ты хочешь нагреть меня еще на двадцать пять тысяч?
– Хочу, – сказала Соня. – Согласно контракту мой клиент не обязывался претерпевать насилие, побои и смертельную опасность. И поскольку ты организовал это безобразие….
– Бог подаст, – сказал Хатчмейер.
– В таком случае я посоветую мистеру Пиперу отказаться от турне.
– Только попробуйте, – заорал Хатчмейер. – Я с вас семь шкур спущу за нарушение контракта! Я его без штанов оставлю! Я ему такую козью морду…
– Деньги на бочку, – сказала Соня, усаживаясь и выставив коленки на обозрение.
– Вот, ей-богу, – восхищенно сказал Хатчмейер, – ну, у тебя и хватка.
– Есть кое-что и кроме хватки, – сообщила Соня и поддернула юбку выше. – Имеется второй роман Пипера.
– Который запродан мне на корню.
– Это еще вопрос, Хатч, сумеет ли он его дописать. Будешь так с ним обращаться – обмишуришься почище, чем твои собратья со Скоттом Фитцджеральдом. Он очень ранимый и…
– Ладно, слышали уже от Бэби. Робкий, ранимый, как же! Что-то он пишет без особой робости: похоже, шкура у него толще, чем у носорога.
– Да ты же не читал, что он пишет, – сказала Соня.
– Мне и незачем читать. Макморди – тот читал и говорит, что чуть не стравил. А чтобы Макморди стравил…
Они смачно бранились до самого обеда, наращивая и сравнивая ставки в том торгашеском покере, который был их обоюдным призванием.
Хатчмейер, конечно, не раскошелился, а Соня на это ничуть не рассчитывала. Она просто отвлекала его внимание от Пипера.
* * *
Зато вниманием Бэби Пипер обделен не был. После завтрака они прогулялись по берегу до павильона, и она утвердилась во мнении, что наконец-то напала на гениального писателя. Пипер не смолкая говорил о литературе, и по большей части столь невразумительно, что Бэби была потрясена до глубины души и ощутила прикосновенность к заветным таинствам культуры. Пипер вынес иные впечатления: он радовался, что у него такая внимательная, увлеченная слушательница, и одновременно недоумевал, как эта понимающая женщина может не видеть всей омерзительности якобы написанной им книги. Он поднялся к себе и хотел было извлечь дневник, когда вошла Соня.
– Надеюсь, ты не сболтнул лишнего, – сказала она. – Эта Бэби – просто упырь.
– Упырь? – удивился Пипер. – Она глубоко чувствующая…
– Упыриха в парчовых штанах. И чем же вы занимались все утро?
– Пошли погулять, и она говорила мне, как важно беречь себя.
– Да уж, с первого взгляда видно, что себя она бережет пуще всего на свете. Одно лицо чего стоит.
– Она говорит, что все дело в том, чтобы правильно питаться, – сказал Пипер.
– И стряхивать пыль с ушей, – сказала Соня. – В следующий раз, как она улыбнется, посмотри на ее затылок.
– На затылок? Зачем это?
– А увидишь, как натянута кожа. Если эта женщина засмеется, с нее скальп слезет.
– Ну, во всяком случае она гораздо приятнее Хатчмейера, – заключил Пипер, не забывший, как его честили прошлой ночью.
– Хатч – это моя забота, – сказала Соня, – тут все просто. Пока что он у меня в руках, а ты вот как бы не напортил, если будешь строить глазки его жене и разглагольствовать о литературе.
– Не строил я никаких глазок миссис Хатчмейер, – возмутился Пипер. – Мне бы это никогда в голову не пришло.
– Зато ей пришло, и она тебе строила, – сказала Соня. – И вот еще что: не снимай-ка ты тюрбана. Тебе идет.
– Может и идет, но мне очень неудобно.
– Будет куда неудобнее, если Хатч заметит, что никакой тарелкой тебя не задело, – сказала Соня.
Они спустились к обеду, который прошел гораздо легче завтрака, потому что Хатчмейеру позвонили из Голливуда, и он явился, лишь когда они уже пили кофе, явился и с подозрением поглядел на Пипера.
– О такой книге «Гарольд и Мод» – слышали? – спросил он.
– Нет, – сказал Пипер.
– А в чем дело? – вмешалась Соня.
– А дело в том, – ответил Хатчмейер, зловеще взглянув на нее, – что есть, к вашему сведению, такая книга «Гарольд и Мод», где ему восемнадцать, а ей восемьдесят, и эту книгу, между прочим, уже экранизировали. Вот в чем дело. И хотел бы я знать, как это никто не сказал мне, что я выкладываю денежки за роман, который написан без всякого Пипера и…
– Ты хочешь обвинить мистера Пипера в плагиате? – спросила Соня. – Если да, то учти…
– В плагиате? – взревел Хатчмейер. – Я вам дам – в плагиате! Я говорю – вся история содрана, а меня провели как последнего сопляка и подсунули…
Бэби прервала Хатчмейера, полиловевшего от ярости.
– Если ты собираешься стоять тут и оскорблять мистера Пипера, то я не намерена сидеть и слушать тебя. Пойдемте, мистер Пипер. Оставим этих двоих…
– Стой! – завопил Хатчмейер. – За свои два миллиона я желаю знать, что на это скажет мистер Пипер. Как он будет…
– Уверяю вас, что я не читал романа «Гарольд и Мод», – сказал Пипер, – и даже впервые слышу о нем.
– Могу за это поручиться, – поддержала Соня. – Да и разница огромная. Там вовсе не о том…
– Пойдемте, мистер Пипер, – повторила Бэби и повела его к дверям. Хатчмейер и Соня остались кричать друг на друга; Пипер шагом лунатика пересек гостиную и рухнул в кресло, бледный как смерть.
– Я знал, что это сорвется, – пробормотал он. Бэби недоуменно поглядела на него.
– Что сорвется, деточка? – спросила она. Пипер уныло потряс головой. – Вы же не списывали из этой книги?
– Нет, – сказал Пипер. – Я о ней даже впервые слышу.
– Ну, тогда и беспокоиться не о чем. Мисс Футл с ним сама все утрясет. Они друг другу под стать. А вы бы лучше пошли отдохнули.
Пипер скорбно побрел наверх вслед за нею. Бэби задумчиво отправилась к себе в спальню и включила всю свою интуицию. Она села на тахту, так и сяк обдумывая его слова: «Я знал, что это сорвется». Странно. Что сорвется? Одно было ясно: про «Гарольда и Мод» он слышал впервые. Тут его устами говорила сама искренность, а Бэби Хатчмейер наслушалась довольно фальшивых речей, чтоб распознавать искренние по первому звуку. Немного погодя она выглянула в коридор, подошла к двери Пипера и тихонько приотворила ее. Пипер сидел спиной к ней за столиком у окна. Возле его локтя стояла чернильница, перед ним была раскрыта большая книга в кожаном переплете: он писал. Бэби прониклась этим зрелищем, бесшумно прикрыла дверь и вернулась на свою водяную тахту. Она видела подлинного гения за работой. Современного Бальзака. Снизу все еще доносились раскаты голосов Хатчмейера и Сони Футл. Бэби откинулась на подушку и уставилась в пространство, исполненная ужасающего сознания собственной бесполезности. В комнате рядом одинокий писатель трудился, чтобы передать ей и миллионам ей подобных всю значительность своих мыслей и чувств, трудился над созданием мира, укрупненного его воображением, где возникали и плыли в будущее «красы творенья на радость людям». А внизу эти два торгаша вздорили, грызлись и волокли его труды на рынок. Она же бездействовала. Никчемное она существо, эгоистичное и жалкое. Она повернулась лицом к гравюре Тречикова и вскоре уснула.
Пробудившись через час, она услышала разговор в соседней комнате, глухой и невнятный. Говорили Соня и Пипер. Она прислушалась, но ничего не разобрала. Потом стукнула дверь, и удаляющиеся голоса зазвучали в коридоре. Бэби встала с тахты и прошла в ванную, а оттуда к Пиперу. Книга в кожаном переплете была оставлена на столе, из-за которого получасом позже Бэби встала другой женщиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34