Что будет с раненым? Снова в глубине души затрепетало тревожное и неосознанное чувство чего-то неладного. Значит, не в ездовом дело.
Словно издалека услышала слова Владимира Леонтьевича:
– Богданова, следите за пульсом… Нужно переливание крови… Пошлите в аптеку… Проверьте группу крови…
Профессор произносил фразу и умолкал, точно лишнее слово отрывало его от работы. Галина знала – это первый признак, что положение становится серьезным.
Медсестра порылась в карманах гимнастерки раненого капитана, достала несколько фотографий и писем. Среди них нашла плоский жестяной медальон. Поддев ногтем, раскрыла его, извлекла квадратик вощеной бумаги. Такие медальоны в ротах называли по-разному – «медальоном смерти», «жестяной надеждой», «визитной карточкой», «талисманом счастья» или «приветом с фронта».
На вощеной бумажке рядом с фамилией, званием и адресом стояло: «Группа крови вторая». Но Галина прочитала с самого начала: «Занин Николай Гаврилович. Капитан… Москва, Серпуховская…» В медальоне было все, что требовалось для госпиталя. Для смерти тоже.
Санитар побежал в аптеку. В торопливый стук движка внезапно вплелись новые рокочущие звуки, но более низкого тона. В операционной не обратили внимания. Но вот тишину прорезал нудный, воющий свист, и следом грохнуло. Палатка колыхнулась, затрепетала, словно надутый парус. Свистнули осколки. Хирург вскинул голову:
– Самолет!.. Раненого на землю… Всем лечь…
Где-то рвануло еще и еще раз. Отрывисто, коротко. Галина бросилась к раненому. Но опустить его на пол не так было просто. Перед собой Галина увидела бледные лица операционных сестер. Они стояли на коленях, втянув головы, но руки оставались простертыми кверху, словно молили небо. Медсестры боялись нарушить стерильность. Галину Богданову остановил новый оклик:
– Отставить!
Ночной самолет ушел в сторону. Операция продолжалась. В палатку вошел санитар и растерянно, не оправившись от испуга, доложил – аптека разбита, фельдшеру оторвало ногу.
– Что вы сказали? – переспросил хирург.
– Бомба около аптеки разорвалась. Все смешало, не разберешь. Начальник сказал – крови нету…
– Мм-да… Без переливания положение катастрофическое. Какой пульс?
Галина ответила – она едва ощутила его биение.
– Здесь медицина бессильна. Нужна только кровь. Иначе все бесполезно… и безнадежно…
– Но как же, профессор? – девушка в бессилье искала выхода. Неужели умрет? – Может быть… Владимир Леонтьевич! Да ведь я могу дать кровь! У меня тоже вторая группа. Слушайте! – Она нашла выход!
Профессор нахмурил брови:
– Вы сколько не спали?
– Одну ночь только… – Профессор недоверчиво посмотрел на нее. – Ну, может, немного больше.
– Неправда, три ночи гарантирую. А донор обязан предварительно спать не меньше восьми часов. Разрешить не могу, иначе…
– Но ведь иначе умрет он!
– Да, раненый в тяжелом состоянии, но я не имею права… Сколько вам лет? Двадцать три?.. Все равно не могу. Вам надо отдохнуть…
Профессор посмотрел на раненого. Лицо его покрыла смертельная бледность.
– Хорошо, давайте аппарат. Но имейте в виду, этого делать не полагается. Вы сейчас же пойдете спать! Слышите?
Галина сбросила халат, ватник, засучила рукав, положила руку на стол. Как в тумане глядела она на иглу, вонзившуюся в руку, ощутила колющую боль, потом словно ожог.
В стеклянной трубке потекла кровь. Казалось она тяжелой, густой, как ртуть в термометре. Бледность на лице раненого медленно исчезала, на щеках будто появился румянец. Так же медленно по телу девушки разливалась тяжелая, сонливая слабость. Клапаны аппарата подымались вверх, вниз… Вверх, вниз…
– Достаточно, – сказал профессор.
Клапаны остановились. Галина ощутила влажное прикосновение ваты, смоченной в спирте.
– Теперь идите спать. Что бы сказали мои студенты?.. Идите. Вы спасли человека…. Давайте следующего.
Девушка едва поднялась. С затуманенной головой вышла из операционной. Кто-то накинул ей на плечи полушубок.
Наступал рассвет. Серое утро обнажило лес. Робкий, бледный свет просачивался неведомо откуда. И словно пастелью кто-то мягко вырисовывал дорогу, идущую к мосту, разломанную изгородь, скалы и сосны.
Галина прошла к себе и, распахнув дверь, еще раз глянула на дорогу.
Из лощины, от мостика, поднимались подводы с ранеными. Впереди шел все тот же ездовой, закутанный серым шарфом. Девушка постояла секунду в раздумье и решительно повернула обратно.
Когда она подошла к приемному покою, санитары уже принимали раненых. В операционной она встретилась глазами с профессором. Он посмотрел на нее и склонился над раненым.
– Приготовьте повязку, – сказал хирург. – Опять разрывная пуля. Вот чего стоит нам британский «нейтралитет»! Французский – тоже. Финнам поставляют чужое оружие… Начнем.
В течение суток профессор делал семнадцатую операцию. Прорыв линии Маннергейма все еще продолжался.

Глава вторая
I
– Масса Кофлин!.. Одну минутку, масса Кофлин! Прошу вас! – Старая, широколицая негритянка с пепельными волосами, выбивавшимися из-под накинутого платка, шла за священником и с настойчивостью отчаяния повторяла: – Масса Кофлин! Одну только минутку, масса Кофлин!..
Священник был в сутане броского сиреневого цвета, в темной шляпе с широкими полями, оставлявшими в тени его энергичное, тщательно выбритое лицо и острые карие глаза. Он переходил улицу, будто не замечая идущей за ним женщины. Старой негритянке так и показалось, что святой отец не слышит ее, погруженный в глубокие размышления. Она осторожно прикоснулась к его одежде:
– Масса Кофлин!
– Ну, что еще? – Кофлин отдернул руку, на его губах мелькнуло брезгливое выражение, он повернул голову к женщине: – Что тебе нужно? Разве ты не видишь, я занят… Приходи позже.
– Нет, масса Кофлин, это невозможно! – женщина говорила почти испуганно. – Джен очень плох, он, может, не доживет до вечера. Иначе я не осмелилась бы вас беспокоить, масса Кофлин.
– Так что ж ты хочешь?
– Джен очень плох, масса, он просил привести священника.
– Только у меня и дела, что отпускать грехи неграм! Все равно без толку – царства небесного им не видать, как своих ушей… Не могу. Я должен уехать.
– Но что же мне делать?
– Не знаю. Ступай!
Женщина остановилась среди улицы, не ощущая сырого, пронизывающего февральского ветра. Она видела, как священник подошел к гаражу, его сиреневая сутана мелькнула в стеклянных дверях и исчезла. Негритянка вернулась обратно к храму, остановилась возле уличного фонаря и продолжала смотреть на гараж, на бензоколонку, к которой подходили для заправки машины.
Так ждала она долго, может быть, час, а возможно, всего несколько минут – ведь на холодном ветру время тянется особенно долго, особенно если на плечах дырявый платок. Наконец она снова увидела сутану Кофлина и торопливо пошла к гаражу.
Священник усаживался в машину, он уже положил руки на руль, готовый тронуться в путь, когда снова увидел старую негритянку.
– Ты все еще здесь? – Кофлин нахмурился. – Видно, от вас не отвяжешься… Где ты живешь?
– О, совсем недалеко, масса, сразу за храмом. – Она назвала адрес.
– Ладно, шевелись быстрей! Я поеду вперед.
Кофлин и не подумал предложить негритянке место в машине. «Фордик» рванулся вперед, исчез за углом церкви, а женщина, переваливаясь на больных ногах, засеменила следом.
Как ни торопилась тетушка Лия, она пришла к концу исповеди. Джен был действительно плох. Лицо его стало совсем серым. Он лежал, укрытый тряпьем, и дрожал, мучимый приступом малярии. Кроме кровати, сбитой из грубых досок, двух поломанных стульев да фанерного ящика, превращенного в стол, в подвале не было никакой мебели. В сырой, полутемной каморке пахло плесенью и прогорклым грязным бельем, сваленным в кучу в углу подвала, – тетушка Лия последнее время зарабатывала стиркой.
Священник не решился присесть на стул и стоял перед умирающим с карманным евангелием в черном тисненом переплете. Кофлин скороговоркой дочитал молитву, захлопнул евангелие и благословил негра. Он уже выходил, нагнув голову, чтобы не задеть за притолоку, когда его окликнул Джен:
– Масса Кофлин, я бы хотел вам что-то сказать… Лия, оставь нас одних.
Кофлин вернулся. Старику трудно было говорить, он задыхался, и невнятные слова с хрипом вырывались из его груди. Когда тетушка Лия вышла, Джен сказал:
– Я бы хотел вас предупредить, масса Кофлин… Конечно, это не мое дело, грех, что я подслушал, о чем говорил хозяин… Будь я здоров, мне не следовало бы говорить даже вам… Но сейчас… Ваши «Христианские фронтовики»… Будто бы сам Гитлер приказал вам собирать отряды…
По мере того как говорил старик, лицо Кофлина становилось все напряженнее. Черт бы побрал эту черномазую обезьяну! А Стренг тоже хорош, болтает где надо и не надо. Священник с возрастающей тревогой слушал признания негра.
– Он сказал, – продолжал Джен о своем хозяине, – что какой-то господин Фирек пишет доклады нашим сенаторам. Я здесь что-то не понял, но хозяин сказал: «Это выгоднее, чем торговать спиртом при сухом законе. Немцы хорошо платят…» Потом он назвал ваше имя, масса Кофлин, будто вы тоже читаете чужие проповеди. Я не расслышал, что он еще говорил…
– А ты рассказывал об этом кому-нибудь? – насторожившись, спросил Кофлин.
– Нет, масса, только вам и еще сыну, который приезжал, чтобы вместе провести рождественский праздник.
Кофлин чуть не выругался вслух. Умирающему он мягко сказал:
– Ты совершил большой грех, сын мой, что подслушивал чужие разговоры. Разве можно пить тайком вино из чужой чаши? Да простит господь твои прегрешения! Сохрани и отдай эту тайну всевышнему… У тебя один сын?
– Да, масса, только один. Его в честь моего отца назвали Дженом, как и меня. Он хороший мальчик.
– Где он живет?
– В Нью-Йорке, в Гарлеме. У него уже есть свои дети.
– Разве он не приедет сюда, чтобы навестить отца?
– Да, может быть… Конечно, если отпустит хозяин.
– Дай мне его адрес, я попробую послать телеграмму. Послезавтра он может быть в Ройял-Оке.
– О масса Кофлин! Как вы добры к нам!.. Если бы вас это не затруднило! – Старик благодарными глазами посмотрел на священника.
Отец Кофлин записал на обложке евангелия гарлемский адрес Джена-младшего, поговорил еще несколько минут с умирающим и вышел.
У выхода из подвала под сенью трепыхавшегося на веревках белья стояла тетушка Лия, вытирая передником опухшие, скорбные глаза. Кланяясь, она проводила преподобного отца до ворот, отодвигая, как занавес, стираное белье, чтобы оно не коснулось сиреневой сутаны Кофлина.
Чарльз Кофлин, настоятель церкви «Маленький цветок», что стоит на углу 12-й Майл Роод и Вудуар авеню, шел в раздумье. Что теперь делать? Он механически нагибался под бельевыми веревками и так же механически сел в машину. Неожиданное признание старика негра повергло его в смятение. С такими исповедями шутить нельзя. Старик не опасен, он не протянет долго, но сын… Этот сболтнет по глупости. Может, действительно вызвать его в Ройял-Ок? Впрочем, нет, Фирек пусть сам занимается такими делами…
Сначала отец Кофлин намеревался поехать в Чикаго, как делал это примерно раз в месяц, по делам совершенно секретным и не имеющим прямого отношения к церкви. Но теперь положение менялось – в Чикаго он ничего не сделает. Кофлин решительно нажал стартер и, прогрев немного мотор, повернул в сторону аэродрома. Он еще надеялся попасть к вечернему самолету, уходившему в Нью-Йорк.
За городом отец Кофлин притормозил машину, сбросил сутану, сменив ее на макинтош, и надел серую шляпу. В этом наряде он мог походить на кого угодно – на боксера-профессионала, возвращающегося из турне, на коммивояжера, на спортивного репортера или на главаря шайки контрабандистов-бутлегеров, занимавшихся переноской спирта во времена сухого закона. Впрочем, внешний вид отца Кофлина не удивил бы никого из людей, знавших хоть немного жизненный путь Чарльза Кофлина. Прежде чем стать настоятелем храма, преподобный отец испытал, перепробовал все эти, как и многие другие, профессии. И каждая из них накладывала что-то новое на облик или характер настоятеля храма из города Ройял-Ок, в штате Мичиган. Перебитый и несколько расплющенный нос напоминал о неудачной встрече на ринге, в подозрительном и настороженном взгляде отразилась профессия бутлегера, а в нагловатой развязности газетного репортера или велеречивости коммивояжера тоже сказывалось прежнее ремесло отца Кофлина.
Чарльз Кофлин был бизнесменом до мозга костей. Он из всего предпочитал делать деньги и эту черту принес с собой в храм, именуемый «Маленьким цветком».
Начиная духовную карьеру, настоятель храма прежде всего отправился в местную радиовещательную компанию и договорился, что фирма не только установит на амвоне микрофон, но для начала станет передавать по радио воскресные проповеди отца Кофлина. Только одно это техническое усовершенствование сразу расширило популярность настоятеля храма. Его приятный, может быть, несколько резкий, вибрирующий голос теперь проникал всюду. Проповеди отца Кофлина стали включать в программу передач. Это стоило больших денег, но преподобный не стеснялся в расходах. Прихожанам и радиослушателям до этого не было никакого дела, а Кофлин уверял всех, что он готов отдать даже последнее, лишь бы слово господне дошло до открытых сердец.
Через несколько лет преподобного Кофлина стали именовать «пророком Исайей современного века», его голос начал звучать в эфире два раза в неделю. Но настоятель «Маленького цветка» не довольствовался одними проповедями. Рядом с храмом, точнее – через улицу, на противоположном углу площади, отец Кофлин открыл гаражик на четыре бокса, где торговал бензином, менял покрышки, обслуживал и давал приют проходящим машинам. Конечно, не сам, но с помощью церковного сторожа, поручив ему заведовать гаражом. Предприятие было не велико, однако давало отцу Кофлину дополнительный ежегодный доход. Бензином он торговал не в убыток.
В поисках доходчивых путей к сердцам прихожан настоятель храма затеял издание собственной газеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109