Они получают достаточно рупий, чтобы стереть у одних сожаление, а у других – угрызения совести. Шерпы в совершенстве усвоили эту операцию, и мне думается, что мы не первая гималайская экспедиция, применяющая такой метод. Они с невинным видом прогуливаются по деревням, поводя носом, готовые прыгнуть на первого встречного, способного нести груз.
Я лежу под навесом дома прямо в центре деревушки Гаромборе, обессилевший после хирургической процедуры, во время которой я перенес несколько ампутаций. Я безучастно смотрю на центральную каменистую улицу, полную оживления. Шерпы вышли на "охоту"… С ними пошел носильщик, предоставленный нам суба Тукучи. Накануне он притащил мне великолепную саблю чеканного серебра. Он принял участие в "охоте". У него громовой голос, и он кричит громче всех.
Внезапно из соседнего переулка появляются Саркэ, Анг-Таркэ и Аджиба, толкая перед собой четырех крестьян. Те ничего не понимают. В мгновение ока у них были отняты все орудия, и после небольшого «дружеского» внушения они превратились в носильщиков!
Один за другим «добровольцы» прибывают на поле брани. Вербовка идет вовсю.
Мы движемся под дождем, вытянувшись в одну колонну… Внезапно шерпы замечают рыбака. День на исходе. Вокруг царят необычный покой и тишина. Рыбак возвращается домой и медленно идет впереди нас с сеткой, набитой рыбой. Аджиба подталкивает локтем Путаркэ и Саркэ, на цыпочках крадется вперед. Короткая стычка: сетка, удочка и прочие принадлежности летят в сторону. Через несколько секунд пленник уже держится за ручки моих носилок, шагая в ногу со своими новыми коллегами. Бедный рыбак! Шерпы ласково объясняют, что ему придется идти до Тансинга, но что в виде компенсации он получает порядочное количество рупий. Рыбак плачет, умоляет… Но так как выбора нет, все кончается улыбкой. "Однако со мной сыграли ловкую штуку", – по всей вероятности, думает он.
Подобные сцены повторяются во время нашего отступления ежедневно, так как каждую ночь многие носильщики, отказываясь от заработанных ими рупий, сбегают.
Положение становится критическим. Экспедиция разбросана по нескольким деревням, и подчас разрыв между передовым отрядом и тылом достигает двух дней пути. Некоторые группы застревают в безлюдных местах, где невозможно найти и следов носильщиков.
29 июня в Дарджилинге на поверке обнаруживается, что отсутствуют двадцать пять носильщиков. Погода ужасная. Вот уже два или три дня, как некий бывший унтер-офицер гурка, щеголяющий великолепной фуражкой, бродит вокруг экспедиции без какой-либо определенной цели. После
его бесед с носильщиками всегда следует дезертирство… Он сеет смуту. Ишак приходит к нам с Удо.
– Если этот парень так плохо влияет на носильщиков, вероятно, он обладает некоторым авторитетом.
– Возможно, но если он будет продолжать в том же духе, мы кончим как Харрер Харрер был участником германской экспедиции

, – отвечает Удо.
– Может быть, вступить с ним в переговоры и воспользоваться его влиянием? – предлагает Ишак. – Почему бы нам не нанять его и не использовать для вербовки носильщиков?
Таким образом, мы нанимаем его за десять рупий в день. Однако наше приобретение далеко от совершенства. Ему, правда, удается завербовать носильщиков, оказывая давление на соседних суба, но зато он обладает неумеренной склонностью к чангу и к хорошеньким непальским девушкам. По вечерам под его предводительством отплясываются дикие танцы, продолжающиеся далеко за полночь. На следующее утро наш сержант-вербовщик появляется с больным видом и утомленными глазами.
Однако он берет себя в руки и вскоре отправляется на поиски добровольцев-носильщиков.
В продолжение многих и многих дней мы идем через эту самую необычайную страну, спускаясь из высоко расположенных ущелий Непала на равнины. Пройдя в течение целой недели вдоль Кришна-Гандаки до Кусма, мы вынуждены изменить выбранный нами путь: вода в этой огромной реке так поднялась, что переправа очень опасна, если вообще возможна. Поэтому в Кусма мы покидаем Гандаку и пересекаем высокие холмы, чтобы выйти в бассейн Анди-Кхола, текущей параллельно Гандаке. Ее берега еще проходимы.
В Тансинге мы снова возвратимся на старую дорогу.
Экспедиция превратилась в скопище изможденных людей, уныло бредущих непонятными дорогами. Нас поддерживает одно желание: как можно быстрее попасть в Индию.
Бесконечный спуск по нескольким долинам под вечным дождем или во влажную жару муссона оказывает на всех пагубное влияние. Мои товарищи потеряли энергию. С жалким видом они бредут вдоль низких оград рисовых полей, они движутся молча, с опустошенным взглядом, не проявляя ни к чему интереса.
Кузи и Террай замыкают. Нуаель впереди. Когда мы подойдем к границе, он отправится в Горакпур, чтобы организовать обратный проезд по индийской железной дороге. В центре отряда – Удо, Ишак, Ляшеналь, Ребюффа, Шац и я. С каждым днем Ляшеналь становится все более нервным. Малейшая задержка выводит его из себя, он клянет носильщиков.
Во время остановок мы иногда оказываемся бок о бок. Он читает единственный детектив экспедиции, читает маленькими порциями, чтобы продлить удовольствие. Насколько я понимаю, это рассказ о каком-то безголовом человеке. Это единственное, что я уловил.
– Черт знает сколько времени мы теряем даром!
– Немножко терпения, Бискант. Это все не так-то просто. Вспомни о "добровольной вербовке"!
– А Ж.Б…! Не кажется тебе, что он мог бы быть немножко порасторопней?
– После такого тяжелого перехода на всех действует жара.
– О дьявол! – взрывается Ляшеналь. – Я просто видеть не могу всех этих парней, изо дня в день болтающихся вокруг нас, размахивающих руками и кричащих что-то, в чем невозможно понять ни одного проклятого слова! Если ты махнешь ему рукой, чтобы он подошел, он бросает груз на землю! Если ты пытаешься объяснить, что хочешь пить, тебе приносят бананы! О мой дом в Шамони, моя жена и детишки!
– Осталось идти немного. После Тансинга всего два дня ходьбы до Индии. Теперь можно уже считать не дни, а часы. Все, о чем я мечтаю, – это хорошая больница с современной операционной, с массой медикаментов и бинтов, которые бы постоянно менялись… А главное – побольше ваты!
Дело в том, что за последнее время у нас стало очень мало ваты, хотя Удо использует все мало-мальски пригодные куски. Медицинский спирт кончился, и иглы приходится дезинфицировать в моем одеколоне.
– Слава богу, что с нами наш эскулап, – с признательностью замечает Ляшеналь. – Я просто не представляю, что бы мы делали без него!
– Тебя-то уж наверное тут не было бы! Но не кажется тебе, что он мог бы быть чуть-чуть… помягче? Черт побери, какую адскую боль он иногда причиняет! Видишь ли, этим хирургам наплевать, под наркозом человек или нет, они преспокойно режут, колют, кромсают. О, мы несчастные!
И какой мы устраиваем дуэт! Как приятно жаловаться!

Горакпур

Постепенно экспедиция привыкает к той бродячей жизни, которую мы ведем в течение многих недель. Иногда мы пробиваемся по скользким низким стенкам, разделяющим рисовые поля, но носилки слишком широки, и их приходится нести прямо по полю. Мне вспоминается, как в детстве я представлял себе средневековых феодалов, топтавших для собственного удовольствия созревший урожай. Иногда мы движемся гуськом по тропинкам, проходящим посреди странных маисовых полей с гигантскими растениями, возвышающимися более чем на метр над нашими головами.
Во время привалов носильщики на корточках усаживаются вокруг нас, по очереди затягиваются одной и той же сигаретой. Религия запрещает им дотрагиваться губами до сигареты, к которой уже прикасался другой, но они нашли способ преодолеть это затруднение: охватывая кончик сигареты большим и указательным пальцами, они прижимают губы к этому подобию трубки, вдыхают дым и таким образом, не прикасаясь к бумаге, получают невинное удовольствие.
При приближении к Тансингу погода улучшилась. Теперь мы жестоко страдаем от солнца. Мухи роями кишат на моих пропитанных гноем бинтах, и я ничего не могу с этим поделать.
Подходит какой-то брамин и обращается ко мне с какой-то длинной просьбой. Я бездумно отвечаю: "Атча! Атча!" Насколько я понимаю, он называет себя солнцепоклонником – не слишком удачный момент для такого признания: я от души желаю ему провалиться вместе с его солнцем!
Непрерывно жестикулируя, он продолжает свою длинную речь. Он меня утомляет, и я устремляю рассеянный взгляд на свежее, омытое дождем небо. Внезапно мое внимание привлекает некий предмет: если я не ошибаюсь, это зонтик, который брамин держит под мышкой!..
Во мне немедленно просыпается огромный интерес к его речам, и через несколько секунд мне удается втолковать ему, что его зонтик мог бы быть для меня весьма полезен. Мы продолжаем беседу в приятной тени: он держит зонтик надо мной, легкой рысцой двигаясь с носилками.
Через два часа мы приходим на место. В то время как Саркэ заставляет меня проглотить огромное количество бананов, до нас доносятся протестующие крики – это Анг-Таркэ бесцеремонно выпроваживает брамина.
Я спрашиваю нашего сирдара:
– В чем дело?
Он объясняет как может:
– Бара-сагиб, это вор, а не носильщик! Хочет, чтобы ему заплатили четыре рупии за переход. А где его груз, хотел бы я знать?
Мой брамин, видя, что я беспокоюсь о нем, подходит и бормочет что-то непонятное. Анг-Таркэ продолжает:
– Бара-сагиб, он говорит, что он работал, когда шел, и что он очень устал, и что ему следует заплатить за труд.
– Give him two rupus Дай ему две рупии

. Горькое разочарование!
Мы уже приближаемся к Тансингу, и можно не опасаться, что носильщики сбегут. Все они мечтают дойти до "большого города" и бодро шагают вперед.
– Это Панзи!
– Не может быть!
Панзи, с которым мы расстались давно и о котором уже начали беспокоиться, подходит с невозмутимым видом со своей обычной приятной улыбкой, как будто он отлучился всего на несколько минут.
Все бросаются поздороваться с этим великолепным шерпом, совершившим девятнадцатидневный переход с одной лишь остановкой – в Дели, где он оставался в течение 48 часов.
– Почта!
Все в один голос восклицают:
– Почта?!
Это невероятно! В первый раз за все время мы получим свежие известия из Франции! Письма розданы, и лица скрываются за листами бумаги.
– Моя жена не вполне здорова, – поверяет мне Ишак. – Последнее письмо написано давно. Меня беспокоит, что с ней.
– Эй, послушайте! Организуется еще одна гималайская экспедиция!
Новость вызывает удивление.
– Вот это да!
– А много их?
– А куда они собираются?
Возникает перекрестный огонь вопросов и ответов. Не все получили хорошие известия, некоторые участники экспедиции озабочены и обеспокоены.
Вдали показывается зеленый холм. Саркэ указывает пальцем:
– Тансинг, Бара-сагиб, Тансинг! Неужели конец?
На следующий день после сильного ливня, хотя нам приходится спускаться по страшно грязной тропинке, полной рытвин, носильщики не идут, а летят на крыльях. Тансинг всего в нескольких сотнях метров, мы уже на окраине. Снова маленькие домишки, пестрая и любопытная толпа. Мы пересекает город и наконец выходим на широкую, ровную площадку, где разбиваем лагерь. Террай с воодушевлением перетаскивает вещи, во все горло распевая (хорошая примета) единственную известную ему песню: "А u son joyeux des balalaikas…" "Под веселые звуки балалаек…"


У всех легко на душе.
Для контраста Удо после обеда оперирует. При этом я лишаюсь последнего большого пальца на ногах и большого пальца правой руки.
Начинается дождь. Меня кладут в палатку. Больше часа я с ужасом слушаю крики Ляшеналя, подвергающегося первым ампутациям. Его страдания производят на меня ужасное впечатление, особенно когда я слышу его протестующее "нет! нет!", как будто он не может смириться с потерей того, что для него так дорого.
На следующий день в лагерь прибывают "власти". Губернатор, производящий на меня самое благоприятное впечатление, кажется, весьма расположен к нам. Почему бы ему не помочь нам набрать носильщиков? Он обещает сделать это немедленно. Сейчас утро 4 июля: через несколько часов носильщики будут в нашем распоряжении – какое облегчение!
В принципе миссия Ж.Б… кончается послезавтра в Бутвале, но мне хочется, чтобы он сопровождал нас до Катманду. Несомненно, он будет нам весьма полезен, но главное то, что это явится для него вполне заслуженной наградой. Ж.Б… соглашается на наше предложение и обещает провести необходимые переговоры с магараджей. Несколько часов спустя он, сияющий, врывается в палатку и объясняет, что магараджа дал свое согласие на его поездку в столицу.
Перед последним этапом нашего путешествия, когда мы готовимся к выходу в Бутвал, мне хотелось бы хоть немного привести себя в порядок. Я прошу достать парикмахера, ибо у меня отросла борода, как у древнего пророка. Ординарец Ж.Б… берется все устроить. Вскоре он возвращается в сопровождении непальца. Я с опаской слежу за его приближением, однако с восторгом предвкушаю, как бритва нежно заскользит по моей коже. Приносят воду, и парикмахер начинает меня намыливать. Он пользуется каким-то странным составом, не способным ни мылиться, ни давать пену, которым он решительно натирает мое лицо. Все десять пальцев, а также ладони энергично гуляют по моей физиономии – массаж довольно болезненный.
– Бештари, бештари! Осторожней!

– взываю я. Но он, кажется, уверен в себе.
Вскоре все готово для бритья. Порывшись в своем ящике, он извлекает сомнительного вида орудие. Это маленькое стальное лезвие, очень короткое, зажатое между двумя бамбуковыми прутиками. В целом эта штука выглядит крайне подозрительно. Парикмахер берет мое лицо и начинает "брить". Лезвие тянет волосы, и он пальцами старательно вырывает их один за другим… Я испускаю дикие вопли… Он ворчит и не обращает на мои протесты ни малейшего внимания.
Удо просовывает голову в палатку. На его лице почти торжествующее выражение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38