https://wodolei.ru/catalog/vanni/Universal/sibiryachka/
У источника играют дети. Они толкают друг друга, брызгают водой. В большинстве своем это девочки. Несмотря на детский возраст, они уже носят украшения в ушах, в ноздрях, на лбу, на шее, на запястьях.
Одна из них, восхитительная девчонка, не перестает улыбаться. Мы с ней быстро становимся друзьями. Она заразительно смеется, видя, как я чищу зубы какой-то диковинной цветной замазкой, а затем бреюсь явно подозрительным острым "орудием".
Но я знаю, чем ее можно заинтересовать, – одеколоном! Даю ей понюхать флакон, а потом брызгаю ей на волосы. Восхищение ее граничит с экстазом, Как видно, духи в этих краях пользуются особой популярностью. Застенчивость моей юной знакомой как рукой сняло. Эта восьмилетняя кокетка чувствует свою привлекательность.
Как редки, должно быть, минуты радости для этого ребенка, живущего в нищете, которой он, к счастью, не сознает.
Внезапно улыбка исчезает. Я оборачиваюсь: Ишак ее сфотографировал! Какой испуг! Долго еще она смеется, пока я расчесываю ее косички. Однако как ни трогательна и грациозна эта дружеская сцена, нам приходится уходить…
Забираем свои пожитки и покидаем источник.
Моя маленькая буддистка удаляется. Бедная крошка! Она сильно хромает. Ее походка изуродована укороченной ногой. С грустью в сердце я смотрю ей вслед.
Лагерь охвачен бурной деятельностью. Вторая группа уходит сразу после обеда. Кухни дымят, шерпы возятся вокруг палаток.
Постепенно начинают подходить носильщики. Им было велено прийти после обеда, они являются с утра. Ну что же, подождут, наблюдая за нами…
Панзи, Саркэ и Айла с головой погрузились в рюкзаки. Приходится посматривать за ними, так как из-за чрезмерной предусмотрительности или недоверия они склонны взять с собой все свои личные вещи. Я считаю совершенно излишним, чтобы они брали по три пары штанов, однако не колеблясь нагружаю их запасными веревками.
Из общей палатки доносится индийская музыка: это Франсис де Нуаель ловит по радио последние известия.
Связь с внешним миром восстановлена, и наши мысли на мгновение уносятся вдаль. Знают ли о нас во Франции? Мы здесь не получаем никаких известий, ни единого слова. Несмотря на все расследования, на жалобы непальским властям, на посылку специальных курьеров, эта таинственная история до сих пор так и не выяснена.
Обед подан. Буквально набрасываемся на пищу. В последний раз едим приправы, винегрет, все то, чего мы будем лишены в высокогорье.
Удо подтверждает, что состояние здоровья моих товарищей великолепно. Понадобилось более трех недель, чтобы каждый из нас акклиматизировался и вошел в форму. Ляшеналь полностью избавился от своего фурункула. Потертости на ногах прошли.
Теперь нужно думать об уходе второго отряда; повторяются вчерашние сцены. Атмосфера лагеря накалена…
На этот раз Ребюффа занимается продуктами, Кузи – снаряжением. Подходят лошади; к счастью, носильщики на месте.
Все готово, можно отправляться. Время уже позднее, но жара не спадает. Похоже, что надвигается гроза. Последние прощания, горячие рукопожатия с Ишаком, Нуаелем и Удо – и мы трогаем лошадей.
Настает наша очередь…
Миристи-Кхола
Неторопливой рысью мы проезжаем по главной улице Тукучи между двумя рядами ребятишек, женщин, моющих посуду, и стариков, наблюдающих со своих порогов; у сагибов что-то происходит.
Переправа через Дамбуш-Кхола – довольно сложная операция. Сидя на лошади, приходится поднимать ноги возможно выше, чтобы не намочить ботинки. Это было бы нетрудно сделать, если бы не необходимость держаться возможно ближе к голове лошади, чтобы управлять ею в бурных водоворотах потока; к тому же седла в этих краях имеют неприятную привычку поворачиваться вокруг брюха лошади, а вконец изношенная подпруга может порваться в самый неподходящий момент.
Ребюффа, с его длинными ногами, героически переезжает по щиколотку в воде…
– Лучше намочить ноги, – поясняет он, – чем выкупаться полностью!
На обширной равнине Тукучи мы увеличиваем темп. На седле у Ребюффа лопается ремень, и Гастон совершенно теряет равновесие. Со стороны он выглядит как взведенный курок, но комичность этой позы не производит на него ни малейшего впечатления. Я предлагаю ему поменяться лошадьми, в конце концов все устраивается – и галоп возобновляется.
Миновав уже знакомые селения Канти, Ларжунг, проезжаем через деревушку Думпу, жители которой отличаются приветливостью. Преодолев подъем, достигаем Лете.
Ожидающие нас там гораваласы Конюхи
волнуются: уже поздно, как они вернут лошадей в Тукучу? Однако раз дорога подходящая, почему нам не использовать лошадей и дальше? Это же выигрыш во времени! И вот конюхи во всю прыть мчатся за нами! Но все же настает минута, когда нам приходится спешиться. Прибежавшие в мыле гораваласы не могут скрыть своего удовлетворения по поводу окончания этой верховой прогулки. Между прочим, и мы также!
Слева начинается еле заметная тропа, которая, по словам Кузи, должна нас привести к деревушке Чойя. Пускаемся в путь, и действительно вскоре показывается селение. В первом же доме царит оживление. По приставной лестнице понимаются и спускаются носильщики. Слышны смех, песни, бурное веселье. Это наводит меня на мысль, что здесь не обходится без щедрой раздачи рисовой водки. В Непале продажа алкоголя запрещена. Но кто может запретить угощать гостей?
Наша группа покидает селение. Вскоре мы наталкиваемся на большую группу своих носильщиков, с комфортом расположившихся на мягкой траве. Грузы разбросаны по лужайке. Осторожности ради, учитывая длинный переход, мы послали их вперед… Издаем воинственное рычание, в мгновение ока грузы подхвачены, и носильщики исчезают с фантастической быстротой.
Наступает ночь. Обогнув несколько утесов, выходим на лужайку, приютившуюся на краю пропасти. Саркэ и Аила быстро устанавливают палатки, разжигают костер и достают продукты. Уже поздно. Молча съедаем ужин и забираемся в спальные мешки.
На следующее утро, разбудив шерпов, снимаем лагерь. Узкая тропа ведет в глубину ущелья. Впоследствии в этом месте Марсель Ишак и Жак Удо встретили стадо обезьян, поднимавшихся вверх по ущелью. Далее путь идет по тропе, выбитой в скалах. Крутой спуск неожиданно приводит нас к берегу немноговодного в это время года потока Шадзиу-Кхола. Переправа не представляет никаких трудностей, однако на противоположном берегу даже опытный следопыт не смог бы обнаружить и малейшего признака тропы. Непроходимые джунгли простираются, по-видимому, вверх по склону. Кузи предупреждает, что до вечера следующего дня воды не будет. Заполняются все наличные фляги водой.
Подъем начинается с настоящего лазания по отвесной скальной плите. Тропа вьется бесконечными петлями сквозь заросли бамбука, через поваленные стволы, между преграждающими путь деревьями. Воздух влажный и тяжелый. У нас с Кузи завязывается длительная беседа. Когда разговор доходит до Бергсона и Юнгера, мы оказываемся на чудесной маленькой лужайке, покрытой подснежниками и другими цветами.
– Здесь, – говорит Кузи, – мы ночевали с Удо и Шацем 27 апреля.
Альпинисты склонны к консерватизму: решаем здесь позавтракать. Рюкзаки немедленно сброшены на землю, тюбики со сгущенным молоком переходят из рук в руки. Прессованные фрукты поглощают те, кому они еще не успели надоесть. К тому времени, когда последние носильщики, уставшие от трудного пути, все в поту появляются на лужайке, мы уже лежим с сигаретами во рту, выпуская замысловатые кольца дыма.
Кузи после нашего разговора впал в задумчивость. Ребюффа думает о своей маленькой Доминике, о которой он не имеет никаких вестей. Необходимо встряхнуться. Вперед! За поворотом тропы открывается роща высоких деревьев, покрытых яркими, неизвестными мне цветами. Пройдя под этой цветущей аркой, мы попадаем на чудесную лужайку. Кругом настоящее кладбище обгорелых деревьев, стволы которых поднимаются ввысь на 30–40 метров, по краям тропы в изобилии разбросаны розовые и красные цветы гигантских рододендронов. Шерпы бросаются к каким-то деревьям, похожим на красную березу. Сделав ледорубом засечку, они укрепляют под ней пустую консервную банку и таким путем добывают несколько глотков свежей воды.
С большим трудом мы преодолеваем бесконечно длинный, очень крутой кулуар с ненадежными камнями.
– Здесь полно сурков! – восклицает Ребюффа.
Однако как я ни таращу глаза, не вижу ни одного. Наверху мы снова останавливаемся и выкуриваем по сигарете, поджидая носильщиков. Высота, должно быть, около 4000 метров…
Подходят носильщики. До сих пор они шли очень хорошо, но чувствуется, что они устали. Дорога становится трудной, груз, удерживаемый на голове ремнями, тянет вниз, неровности скал ранят босые ноги, уверенность движений пропадает. Дальше приходится пересекать большой снежный участок. Мы стараемся топтать широкие и удобные ступени, и все же носильщикам, согнувшимся под тяжестью ящиков, приходится очень тяжело. Я ощущаю смутные угрызения совести, шагая в удобных ботинках.
К исходу дня мы наконец добираемся до провала в гребне, отмеченного туром. Собираемся вместе и после минутного совещания решаем двигаться дальше. Погода явно портится. Начинаем спуск по пологим склонам альпийских лугов. Дождь идет непрерывно. В неописуемом беспорядке расставляем палатки. Каждый стремится возможно скорее укрыться от дождя.
Сегодня нам пришлось подняться примерно на 2000 метров, чтобы добраться до этой седловины, которую мы решаем назвать "Перевалом 27 апреля". Удивительно, как Кузи, Удо и Шац, открывшие этот перевал, ухитрились проследить совершенно невидимую тропу и с такой настойчивостью пройти по ней до конца.
В лагере быстро наступает тишина…
Ворочаясь во сне, Ребюффа меня будит. Носильщики тщательно и методично готовят свои шарики из тзампы. Внезапно в палатку врывается крайне возбужденный Саркэ:
– Бара-сагиб! Тхар! – кричит от, указывая на далекую точку на гребне.
Тхар! Не может быть!
За всю свою жизнь я не подстрелил даже зайца, однако во мне всегда жила душа великого охотника. Как тигр, я бросаюсь на ружье, которое всегда доверялось Саркэ. Через мгновение оно заряжено. Наспех оставляю инструкции по подготовке к выходу и отправляюсь на разведку вместе с шерпом, не сводящим глаз с животного. Что касается меня, я не вижу ничего даже в бинокль. Нет, вижу! Внезапно в поле зрения, на расстоянии двух километров, появляется животное, похожее на серну. Мы стараемся приблизиться к нему, скрываясь за скалами. Быстро лезем вверх…
Увы! Тхар исчез, и на этом мои охотничьи подвиги в Азии кончаются.
Сегодня нам предстоит все время идти над Миристи-Кхола, пересекая отроги Нилгири. Когда встретятся непроходимые теснины, придется набрать высоту и затем спуститься прямо к берегу реки, так как дальше ущелье проходимо. Мы вынуждены без конца траверсировать крутые склоны, перебираться через ложбины, преодолевать все более и более полноводные потоки. К счастью, по пути попадаются поставленные стоймя каменные плиты. Это наши предшественники промаркировали тропу. На снежном пятне мне бросается в глаза сделанная Шацем надпись, указывающая, в котором часу было пройдено это место. Мы идем примерно тем же темпом.
Вокруг облака, и широкий обзор невозможен. Вскоре после полудня доходим до такого места, где не видно пути. Окликаем нашего проводника Кузи; слегка поколебавшись, он возвращается на несколько шагов и наконец с торжеством нас зовет: на небольшой скале мы видим укрепленный камнями вымпел Французского альпинистского клуба. Здесь начинается спуск к Миристи-Кхола. Движемся по очень крутым травянистым склонам, и носильщики вновь начинают скользить. Самочувствие у них не блестящее.
Идет дождь, сыплет снег, путь кажется бесконечным. Внезапно слышу крики. Приблизившись, видим большой костер: это носильщики первой группы, сложившие свою Ношу, возвращаются в долину. Завязываются разговоры на гурском языке… Еще раз убеждаюсь, что это наречие с отрывистыми словами и гортанными звуками малопонятно.
Тропа тянется по склону среди крутых плит вдоль отвесной скальной стены, в которой видны громадные пещеры. Кузи уверяет, что, когда он был здесь впервые, целое стадо тхаров отдыхало у входа в эти пещеры и даже при виде его не двинулось с места. К сожалению, сегодня (ружье у меня в руках!) никаких следов животных.
Через несколько минут мы все собираемся на берегу Миристи-Кхола, этого бурного потока, выносящего все осадки, выпадающие в верхних цирках Аннапурны, Большого Барьера и Нилгири.
Путь продолжается на другом берегу, и нам предстоит перебираться через реку. Замечаю несколько деревьев, поваленных накануне нашими товарищами для переправы. Однако носильщики отказываются переходить с грузом. Мы с Ребюффа не колеблясь решаем перенести его сами.
Гастон превращен в носильщика, на лбу его укрепляется ремень, поддерживающий ящики. Его голова, шея, все его длинное тело угрожающе качаются… Он доходит к воде, с помощью Кузи вступает на бревна, делает несколько шагов над беснующимся потоком; стоя на выступающей из воды скале, я протягиваю ему руку, за которую он судорожно хватается: теперь уже я могу спокойно взять у него груз.
Операция повторяется несколько раз. Однако один из тюков внушает мне опасение: он очень тяжел, а главное, громоздок – помимо прочего, в нем находятся два базовых и один высотный комплект. Ребюффа делает несколько шагов, в нерешительности останавливается, теряет равновесие и едва удерживается. Затем снова медленно продвигается вперед… Вдруг ремень соскальзывает с его лба… Тюк падает в поток. В голове молнией проносится мысль о невозместимой утрате наших палаток.
У нас с Кузи одинаковая реакция: прыгая с камня на камень, мы бежим каждый по своему берегу, стремясь догнать уплывающие палатки. Неудачная попытка, еще несколько прыжков… О счастье! Перед большим водоворотом тюк на мгновение останавливается, и я ухитряюсь зацепить его ледорубом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38