Политический смысл этого похода, за который почему-то ныне укоряют Игоря, как зачинщика междоусобиц, проявился в его результатах.
Давыд смоленский вошел было со своими войсками в Друцк и «от Давыдова полку переезживаху (реку Друть) стрельцы и копейницы и бияхуся с ними крепко», но когда подоспел с новгородским войском Святослав и «перегатиши Дрею, хотяху ити на Давыда», тот убрался восвояси. Город не подвергся штурму и разграблению, а отделался только сожжением его острога, очевидно, когда там стояли войска захватчика, демонстрацией соединенных сил Ольговичей и потомков Всеслава полоцкого был вновь присоединен к отней земле одного из главных исторических персонажей «Слова». Так что Игорь участвовал в этом походе с чистой совестью, отстаивая справедливое, правое дело тех времен и включившись в вековечную борьбу Ольговичей с захватническими устремлениями Мономаховичей.
Далее. Летний бросок на Киев, битва под городом, разгром половецкого войска, в результате чего Игорь бежал в одной лодке с Кончаком, — все это никак не характеризует Игоря как «друга» половцев, плохого полководца или инициатора «котор» (распрей). Половцы были призваны не им, а Святославом, степняки сами «смятошася от страха» перед превосходящими силами Рюрика Ростиславича.
Вся эта междоусобная каша была вызвана тем, что Мономаховичи отняли у Святослава Всеволодовича великий киевский стол, на котором он сидел по династическому и возрастному старшинству с 1176 года. .Политический результат сражения под Киевом оказался, однако, следующим: Рюрик Ростиславич «размыслив с мужи своими угадав бе бо Святослав старей леты» и «урядився с ним съступися ему старейшиньства и Киева, а собе взя всю Русскую землю». Итак, старшие Ольговичи затеяли эту междоусобицу и призвали половцев на Мономаховичей вынужденно, отстаивая принципы феодального права и свою фамильную честь. По тем же причинам «мечом крамолу ковал» их знаменитый предок Олег Святославич, но его внук Игорь ни разу за свою жизнь не обращался за военной помощью к половцам.
Он исповедовал принципы, провозглашенные в поэме. Поучаствовав как вассал в довольно мелких усобицах 1180-го (походы на Друцк и Киев), Игорь Святославич двадцать два года, до конца своих дней, воздерживался от братоубийственных распрей, лишь один раз, в 1196 году, вынужденный вместе со всем «Ольговым гнездом», предъявившим свои законные права на великий стол, изготовиться к отпору военной коалиции князей Киева, Смоленска, Владимира и Рязани.
История числит единственное междоусобное сражение, предпринятое Игорем, — в 1184 г. он «взях на щит город Глебов у Переяславля». Это зафиксировано в летописной повести о походе Игоря, включено в покаянную «его» речь, и современные историки вовсю кают Игоря именно за сей поступок, хотя надо бы каять владельца этого города — Владимира Глебовича переяславского, который незадолго перед тем «иде на Северьские городы и взя в них много добыток». Игорь, подчиняясь средневековому рыцарскому кодексу, не мог не ответить на «обиду», чтобы не потерять уважения к себе со стороны вассалов, бояр, воевод, дружины, да и врагам он обязан был показагь силу и спасти свою «честь»…
Полнее, ярче и правдивее, чем участника усобиц, Игоря характеризует то, что он, располагая множеством городов, обширными плодородными землями, сильной дружиной и приличным вассалитетом (Путивль, Курск, Рыльск, Трубецк), восемнадцать лет своего новгород-северского княжения подавал пример. соблюдения династической «лествицы», не .сделал ни одной попытки выступить против такого никчемного и вероломного князя-сюзерена, как Ярослав, до самой его смерти не попытался овладеть Черниговом. И за четырехлетнее великое черниговское княжение Игорь Святославич ни разу не принял участия в феодальных войнах, хотя существовала возможность и даже в некотором смысле необходимость хотя бы одной такой войны.
Итак, будучи поэтом, человеком, настроенным, очевидно, несколько романтически, Игорь и в политике, и в литературе выступал за неуклонное соблюдение династического права по старшинству княжеской «лествицы». Образцом для него была единая и могучая Русь времен Владимира Святославича, хотя Игорь ясно понимал, что его великого предка, «того старого Владимира нельзе бе пригвоздити къ горамъ киевскымъ», хорошо знал жестокую реальность истории, в том числе «первых времен усобицы», и считал, что только единение князей может спасти Русскую землю от грядущей внешней опасности. Не намереваюсь отводить все упреки, адресованные в «Слово»ведении Игорю, не собираюсь его идеализировать — он был сыном своего века, но есть достаточные основания для его защиты от чрезмерных осуждений и предвзятых оценок. Повнимательней присмотримся к облику Игоря, отразившемуся в летописях.
Характерно звучат слова Игоря из Ипатьевской летописи за 1180 год, когда назрела очередная усобица Ольговичей с Мономаховичами: «Брате, добра была тишина, лепей было уладиться»… У В. Н. Татищева речь Игоря, обратившегося с упреками к Святославу Всеволодовичу, изложена подробно и отлично характеризует молодого новгород-северского князя, самостоятельно, независимо и здраво мыслящего и уже высказывающего свое политическое кредо, которое я выделяю разрядкой, чтобы любознательный читатель сам мог убедиться, что оно совершенно идентично основной идее «Слова»: «Весьма бы лучше тебе в покое жить и перво примириться со Всеволодом и сына освободить и согласяся, обще всем Рускую землю от половец оборонять…» (История российская, т. III, стр. 123). В конце марта 1185 года, когда Ярослав черниговский изменнически надумал снестись с Кончаком, напавшим на Русь, Игорь сказал ему: «Не дай боже отрицатися нам на поганыя ездити, они бо всем нам общии вороги…» (Там же, т, IV, стр. 302). И начал готовиться к своему походу — собирать и экипировать дружину, оповещать .вассальных князей. Утвердившееся мнение, будто поход Игоря был чисто «сепаратным» и «легкомысленный» князь пошел в степь очертя голову, не предупредив остальных русских князей, неневерно. Игорь сделал главное — предупредил своего сюзерена, иначе не получил бы войско черниговских ковуев. Хотя вполне возможно, повторюсь, что именно Ярослав направил его в этот поход, преследуя свои сепаратные интересы и спекульнув на доверчивости Игоря. Он, вероятно, смог легко убедить вассала в том, что поход будет легкой военной прогулкой до самой, быть может, Тмутаракани. Ведь всего полтора месяца назад десяток князей во главе с «грозным великим» Святославом нанесли половцам сокрушительное поражение. Ярослав мог сыграть и на честолюбии Игоря — разведку и первый бой принял на себя в том большом победном походе Владимир Глебович переяславский со своей дружиной и двумя тысячами берендеев, а полевая распря между Игорем и Владимиром из-за места в авангарде объединенного похода 1183 г. была на памяти всех. Последним же убедительным аргументом Ярослава мог быть следующий: из степи с большим половецким полоном и богатыми трофеями возвращался киевский воевода Роман Нездилович…
Объективно же поход Игоря вовсе не «раскрыл ворота со стороны поля», а стал героико-жертвенной акцией, быть может, предупредившей мощный мстительный удар Кончака и Гзы по Киеву и Чернигову. Половецкие ханы, собрав со всей степи огромное войско, ,заманили Игоря в ловушку и малой кровью получили главное — богатую добычу. За что же при таких обстоятельствах обвинять Игоря? За стремление к легкой победе? А кто и когда о ней не мечтал? За честолюбие, доверчивость и простодушие?
.Игорь Святославич был, очевидно, порядочным в нравственном смысле и политически смелым человеком. Шестеро князей отказали в приюте изгою Владимиру галицкому, опасаясь гнева его отца, Ярослава «Осмомысла»; Игорь же гостеприимно принял шурина в своей новгород-северской вотчине и через три года «примирил его с отцом» (Б. А. Рыбаков). Игорь Святославич был также хорошим семьянином, любил супругу, чей образ так опоэтизирован в «Слове»… Право, довольно трудно понять, за что некоторые авторы клянут сегодня этого, по-видимому, воистину незаурядного человека, несущего в своем облике индивидуальные черты своеобычной личности тех времен.
Исследователи, кстати, вчитываясь в «Слово», отмечают психологическую и политическую эволюцию главного героя, и не все соглашаются с Д. С. Лихачевым, который дает Игорю такую компромиссную характеристику: «Сам по себе Игорь Святославич не плох и не хорош: скорее даже хорош, чем плох, но его деяния плохи, и это потому, что над ним господствуют предрассудки и заблуждения эпохи». Нельзя рассматривать «характер Игоря как статический, раз навсегда заданный», — пишет. Г. Ф. Карпунин. Да, идейно-художественная зрелость, литературное совершенство «Слова» проявляются и в том, что образ Игоря дан в развитии, динамике, «в движении от одного духовного идеала к другому, более высокому и благородному». И далее: «Поражение на Каяле стало в поэме переломным для Игоря. На Каяле было нанесено поражение не столько Игорю-полководцу, сколько Игорю-человеку, то есть „предрассудкам н заблуждениям“, которые господствовали над князем — типичным сыном эпохи. Игорь не погибает физически, он терпит моральный крах: вместе с падением Игоревых стягов рушится и его духовный идеал личной „чести“ и личной „славы“. Из этой, моральной, смерти князь возрождается через любовь к родине. Нет прежнего Игоря, заботившегося о своей чести больше, чем о чести родины, есть новый Игорь, высшим идеалом которого является Русская земля».
Гипотеза об авторстве Игоря открывает новые глубины поэмы, в том числе и для изучения такой малоизученной сферы духовной жизни человека, как психология творчества. Н. В. Шарлемань спрашивал в своем докладе 1952 года: «Можно ли психологически обосновать авторство Игоря? Можно ли доказать, что это есть его произведение?» Ответ довольно пространен, и я вынужден привести его в больших отрывках по рукописи, чтобы сделать достоянием любознательного читателя мысли давно ушедшего от нас интересного исследователя, имевшего немалые заслуги в раскрытии тайн «Слова»…
«Об одаренности Игоря в нашем распоряжении имеются только косвенные доказательства, Игорь был, несомненно, просвещенным человеком. Он тщательно собирал сведения для своего личного родового летописца. По свидетельству Д. С. Лихачева, летописец Игоря „самый обширный из всех личных, семейных и родовых летописей XII-XV вв. Это был летописный свод с широким политическим горизонтом. В 1200 г. он был включен в Киевскую летопись. Созданный Игорем общерусский летописец пропагандировал мысль о необходимости примирения враждующих князей и активизации борьбы с врагами стран ы“.
Известный дореволюционный ученый, автор фундаментального, объемом более двух .тысяч страниц, «Опыта русской историографии» профессор В. С. Иконников считал, что «подобный рассказ о большом походе Святославлича в 1185 г. записан в Чернигове». Отметим также, что летописная повесть о походе Игоря — самое обширное и подробное описание обстоятельств этого, строго говоря, эпизодического похода, описание, как бы заслонившее подробностями все остальные походы русских князей против половцев за полтора века. Главное же для нашей темы в летописании Игоря то, что основная идея, высказанная им в официальной историографии, абсолютно идентична гражданскому пафосу «Слова», автором которого он был.
Н. В. Шарлемань: «На развитие ума Игоря указывает… отсутствие у него суеверия, реалистическое по тому времени толкование даже столь „дурного знамения“, как солнечное затмение в начале похода. Большим показателем высокой душевной силы Игоря может служить его решительное осознание ошибок прошлого и перемена поведения. Эта черта Игоря хорошо прослеживается в летописи. Игорь „обнародовал“ (выражение Д. С. Лихачева) в летописи отчет не только о своем поражении, но и о прежних своих делах. Помимо описания хода событий, в летописи были внесены покаянные речи князя. Они изложены так, что не возникает сомнения, что это подлинные слова самого князя. Первая из них в оценке Д. С. Лихачева „поражает пространным перечнем княжеских преступлений и необычайной смелостью“. Д. М. Приселков оценил эту речь Игоря как „изумляющий нас и сейчас своей искренностью счет княжеских преступлений, а при описании бегства Игоря из половецкого плена летопись приводит такие житейские и психологические детали, которые могли быть известны только самому князю и записаны непосредственно с его слов“.
Большинство исследователей, однако, считают, что речь Игоря, исполненная религиозного экстаза, вписана в повесть о походе летописцем-монахом, который не мог знать в подробностях, что именно говорил Игорь в полдень 12 мая 1185 года за сотни верст от Киева или Чернигова. И эта длинная речь едва ли была произнесена среди кровавого ристалища князем, сидящим «въ седле кощиевомъ», — уж больно неподходящая обстановка для говорения речей. И, наконец, летописное покаяние противоречит всему духу «Слова» и миросозерцанию автора, которое известный современный исследователь считает скорее «первобытно-пантеистическим, а отчасти и наивно-материалистическим» (Ф. Я. Прийма. «Слово о полку Игореве» в русском историко-литературном процессе первой трети XIX в. Л., 1980, стр. 5).
Христианская мораль, отражая догмы религии рабов, действительно требовала от человека самоуничижительных уверений в верности богу, смиренных раскаяний в грехах, и в русской литературе XII в. мы найдем немало таких, правда, несколько отдающих фальшью, психологических излияний. Приведу только два примера. Игумен Даниил: «Вот я, недостойный игумен Даниил из Русской земли, худший из всех монахов, отягченный грехами многими, неспособный ни к какому делу доброму…», «Простите меня, грешного, и не попрекните за скудоумие и грубость…», «Я же неподобающе ходил путем тем святым, во всякой лености, слабости, пьянству и всякие неподобающие дела творя».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81