И беспрерывные поездки в дальние и ближние концы России — с фотоаппаратом, миллиметровкой рулеткой и чертежными принадлежностями в багаже: Новгород, Соловецкий монастырь, Александровская слобода, Карелия, Александров-Куштский монастырь на Кубенском озере, Смоленск, боровский Пафнутьев монастырь, Бронницы, Дмитров, Гороховец…
— Предлагали кафедру, но я тогда считал, что лучше спасти один памятник, чем прочесть сто лекций или написать десять книг. И сейчас, когда я, можно сказать, прожил свою жизнь, так же считаю!
Где он брал время для научной и организационной работы? В те же двадцатые годы П. Д. Барановский составил исторические и художественные характеристики пятидесяти крупнейших монастырей в связи с национализацией их строений и владений, собрал обширные «материалы к словарю русских зодчих и строителей до XVIII века», создал в Болдине музей деревянной скульптуры, подготовил специальные доклады и инструкции о применении деревянных связей в русском зодчестве и новых методах укрепления их разрушенных конструкций, о разработанной им методике научного восстановления памятников путем наращивания остатков кирпича и, главное, организовал Коломенский музей-заповедник, став его первым директором…
— Понимаете, церковь Вознесения и храм в Дьякове, — он вглядывается в картину Владимира Маковского, висящую на стене, словно припоминая давние подробности, — эти две жемчужины русского зодчества нуждались в тщательном изучении, в научной реставрации, потому что пожары, позднейшие перестройки и неоднократный неумелый ремонт исказили многие детали. Надо было вернуть им первоначальный вид.
Сотрудники музея под руководством директора годами непрерывно вели эту работу, а попутно разыскивали по всей стране экспонаты для коломенских музеев — везли колокола, иконы, старинную мебель, посуду, напольные плиты, замкн, башенные часовые механизмы, художественный литейный и кузнечный металл, крестьянские орудия труда, резьбу по дереву, изразцы.
Продолжались исследовательские командировки в разные концы страны, организовывались тематические .выставки, писались научные доклады. Так, в 1931 году П. Д. Барановский открыл в Коломенском большую выставку «Техника и искусство строительного дела в Московском государстве», на которой были представлены камень и кирпич, дерево и железо, слюда и стекло, резное дело в архитектуре, строительный чертеж и рисунок, а позже — тематическую экспозицию «Русская строительная керамика XVI-XX вв.». В Комитете по охране памятников истории и культуры при Президиуме ВЦИК сделал доклад «О катастрофическом разрушении ценнейших памятников народного деревянного зодчества и необходимости экстренных правительственных мер по их сохранению»…
— В домике Петра Великого бывали? — спрашивает Петр Дмитриевич.
— Как же.
— Никому я его не мог доверить! Сам ездил в Архангельск, сам метил бревна при разборке, сопровождал сюда и ни на шаг не отходил, пока его собирали. Сам и обставлял интерьер.
Не доверил он никому и деревянную медоварню из села Преображенского, и проездную башню Николо-Корельского монастыря, которую сопровождал до Москвы на тормозной площадке товарного вагона. Всего же перевез в Коломенское шесть памятников деревянного, зодчества.
— Крепко строили, хотя и без гвоздей. Монументально!.. А башню Братского острога перевезли уже после меня, совсем, можно считать, недавно… Хорошо, что догадались, не затопили. Коломенское — моя давняя любовь и свежая боль…
И он переходит к тому, к чему переходит в конце почти любого разговора. Голос теряет мягкость и теплоту, обычные при воспоминаниях о былом, приобретает жесткость, металлические оттенки появляются, досада и гнев рвутся неудержимо.
Однажды мы с ним — приехали в инспекцию ГлавАПУ по поводу другого замечательного московского архитектурного ансамбля — Крутицкого подворья.
— Вы слишком резки, Петр Дмитриевич, — попробовали остановить его.
— Предпочитаю говорить правду.
В свое время он был одним из защитников сохранения храма Василия Блаженного, Голландец Стрейс писал, что эта московская церковь «прекраснее всех прочих… я не видывал ничего ей подобного, ни равного». Француз Дарленкур: «Как изобразить это здание, самое непостижимое и чудное, какое только может произвести воображение человека!» Немец Блазиус: «Все путешественники прямо или не прямо, но в один голос заявляют, что церковь производит впечатление изумительное, поражающее европейскую мысль». Блазиус пытался разгадать это с первого взгляда хаотичное сооружение, понять, «сколько сторон у здания, где его лицо-фасад,, сколько всех башен стоит в этой группе». Побывав внутри здания, он запутался в тесноте, мраке, неправильности и беспорядочности помещений. Путешественник, однако, по наитию предположил, что этот диковинный храм имеет для русской архитектуры почти такое же значение, как знаменитый Кёльнский собор для германской…
А вот большая часть образованнейших наших соотечественников нескольких поколений усматривали образцы архитектурного совершенства лишь в классицизме, готике, барокко, рококо и попросту не замечали величия, разнообразия, красоты и самобытности национального русского зодчества, считая его варварским. Н. В. Гоголь в знаменитой своей статье «Об архитектуре нынешнего времени» (1831 г.) превыше всего ставит средневековую западноевропейскую готику — «явление такое, какого еще никогда не производил вкус и воображение человека», говорит о классической греческой, римской, византийской, египетской, индийской, арабской, китайской, фламандской, итальянской архитектуре, но ни слова о русской, будто ее не существовало, а Н. М. Карамзин в «Истории государства Российского» комплиментарно отнес Василия Блаженного к готической архитектуре!
Храм Покрова на московской Красной площади был продолжением, ступенькой развития многовековой зодческой и строительной культуры наших предков, еще в XI-XII вв. вознесших над родной землей такие каменные шедевры, как черниговский Спас, киевский, новгородский и полоцкий Софийские соборы, Дмитровский во Владимире, Васильевская церковь в Овруче, Свирская (Михаила Архангела) в Смоленске, Михайловская в Киеве, Георгиевский собор Юрьева монастыря в Новгороде, Боголюбов-ский дворец, храм Покрова на Нерли, Спас-Нере-дица, Параскева Пятница, — н все это лишь малая начальная часть величественного целого…
Вернемся, однако, к тому, на чем приостановились мы и немецкий путешественник Блазиус, который, размышляя о хаотичности, стихийности каменных нагромождений Василия Блаженного и продолжая осматривать храм, вдруг сделал для себя нежданное открытие.
«Только взобравшись наверх, начинаешь мало-помалу понимать, что все части храма расположены симметрично, что четыре большие башни стоят вокруг среднего, главного здания правильно, соответственно сторонам света, на восток и запад,, на север и юг; что в их промежутках расположены меньшие башни; что четыре пирамидальные башенки на западной стороне точно так же размещены симметрично и покрывают крылечные входы». Изучив здание в подробностях, Блазиус убедился, что оно представляет собою весьма сложную, но упорядоченную стройную и целесобразную по замыслу и исполнению систему храмов. Итог: «Вместо запутанного нестройного лабиринта это ультранациональное архитектурное произведение являет полный смысла образцовый порядок и правильност ь».
Сверху я никогда Василия Блаженного не видел, но вот передо мной план храма, завораживающий глаз соразмерностью и гармонией, сложностью и компактностью. История сохранила свидетельство, что Иван Грозный в честь взятия Казани — колючего осколка Золотой Орды — повелел построить храм о восьми престолах. Мастера же каменных дел заложили девять престолов «не якожъ поведено имъ, но яко по Бозе разум даровася имъ в размерении основания» (разрядка моя. — В. Ч.), то есть по соображениям архитектурным — размерам, пропорциям, сочетаниям частей, «обворожительности» целого, соответствиям «образцы и многими переводы», «подобиям». Главный, шатровый храм во имя Покрова окружали восемь приделов в память «о Казанском взятии и Астраханском». Каждый придел имел свое имя, и я перечислю их: Живоначальной Троицы, Вход в Иерусалим, Николая Чудотворца Великорецкого, Киприана и Устинии, Варлаама Хутынского, Александра Свирского, Григория епископа Великия Армении, Александра, Иоанна и Павла — новых патриархов Цареградских. Нет двух похожих приделов, есть в каждом из них своя каменная особинка самородная, а весь этот дивный храм видится как сказочный, сотворенный руками человеческими град, и когда я в очередной раз обхожу его вокруг, то воспринимаю прежде всего как творение народное, светское, праздничное и даже символичное, вспоминая, что по случайному совпадению первых, начальных русских городов было тоже девять — Киев, Новгород, Смоленск, Полоцк, Ростов, Муром, Белоозеро, Изборск и Ладога…
А еще весь егоослепительный наружный декор, внутренние росписи, гениально выбранное место, срок постройки! Собор Парижской богоматери строился около ста лет, Миланский собор строился 419 лет, Кёльнский — 632 года, а этот, пусть и помене прочих, был возведен и отделан всего за пять лет, но вместе с ними по праву стоит в первом ряду шедевров мировой архитектуры.
32
Нет, не стану я углубляться в большую и сложную тему сохранения и реставрации московских памятников старины. Это увело бы далеко в сторону, не говоря уже о том, что есть много людей, знающих о сем предмете больше и лучше меня. Вместе со всеми москвичами я радуюсь, когда вижу восстанавливаемые на наших глазах архитектурные ценности столицы, досадую об ошибках, допущенных в прошлом и уже, к сожалению, неисправимых, скрепя сердце пытаюсь смириться с неизбежными потерями. Вот старые москвичи очень жалеют зелень, что некогда украшала Садовое кольцо. Эту благодать, окружавшую большой центр города, я не успел увидеть, но как эти сады, наверное, были хороши в цвету и осенью, как они были хороши всегда! Только сожаления бессмысленны — деревья Садового кольца, конечно же, были обречены, потому что даже расширенный и разглаженный главный этот проезд Москвы, сделался сегодня уже тесным для движения, шумным и душным…
И уж непременно старые москвичи, в том числе и самые убежденные атеисты, при разговоре, близком нашему, с болью вспомнят о храме Христа Спасителя, снесенном без особых, правду сказать, оснований в тридцатые годы. Конечно же, проектируемый тогда Дворец Советов можно было заложить в другом и даже лучшем месте, а грандиозное сооружение в память победы над Наполеоном, возведенное на средства, собранные в народе по подписке, все же надо было бы сохранить для потомков, приспособив его, если на то пошло, под планетарий, всесоюзный атеистический либо исторический музей или просто оставить как памятник архитектуры и культуры, что сделано с ленинградским Исаакиевским собором.
Истины ради следует добавить, что современники отнюдь не были в восторге от архитектуры храма Христа Спасителя. Николай I, как известно, не отличался особым художественным вкусом и утвердил проект академика А. К. Тона, которому недостало таланта выполнить главное условие — воплотить в этом сооружении древнерусский архитектурный стиль. Неудача объяснялась нетворческим соединением византийских и русских элементов, влиянием .казенных вкусов николаевского времени, внешним подражанием основам национального зодческого искусства, потерей органичного, внутреннего чутья законов его. В дореволюционном путеводителе по Москве писалось: «Холодом веет от высоких, преднамеренно гладких стен. Бедность замысла не скрашивается барельефами, опоясывающими здание…»
И все-таки как жаль этого памятника! Тем более что на месте его ничего не построено, если не считать открытого бассейна. Ведь в этом. капитальнейшем и дорогостоящем сооружения материализовался труд народа, проявились таланты многих скульпторов и художников. Размеры его были впечатляющими — под главный купол свободно мог поместиться Иван Великий, а число посетителей, одновременно заполнявших его, достигало десяти тысяч человек. Расписывали храм Васнецов, Верещагин, братья Маковские, Семирадский и другие замечательные русские художники. В нем были прекрасные малахитовые колоннады, великолепные иконостасы, гигантские барельефы итальянского мрамора украшали стенные ниши. Жаль, что ни говори! Не помешал бы он сейчас Москве, в которой, как в любом старом и большом людском поселении, всегда строились, строятся и будут строиться здания различной, в том числе и не слишком высокой архитектурной кондиции.
Люди склонны идеализировать далекое прошлое, смело и обобщенно пенять на недавнее, смиренно помалкивать о настоящем и возлагать надежды на будущее, а подлинная, реальная жизнь — это и прошлое, и настоящее, и будущее в их неразрывной связи, в бесконечной борьбе идей и мнений, вкусов и решений, в постоянном совершенствовании общественных законов, уклада жизни и быта людей, облика земли, городов и сел. Не совсем правы любители старины, считающие, что вот, мол, была некогда лепота в России — ценные исторические и архитектурные памятники повсеместно охранялись, подновлялись, сберегались, а цари-де, как главные держатели власти и распорядители казны, особо опекали наши национальные исторические и культурные ценности. Чтобы чуток отрезвить таких идеализаторов, приведу лишь несколько примеров из множества сходных.
Кто бывал в Смоленске, тот не мог не поразиться старинным его оборонительным сооружениям, возведенным знаменитым русским зодчим Федором Конем. Чуть ли не сорок красивых башен над неприступной и прочнейшей стеной поднял великий фортификатор на переломе XVI-XVII веков в Смоленске. Смоленская оборона! А перед этим Ф. Конь построил грандиозные стены и башенные сооружения Белого города в Москве. Двадцать восемь башен на десяти верстах протяжения имела огромная каменная стена, что тянулась вдоль теперешнего Бульварного кольца от Яузских ворот — через Покровские, Мясницкие, Сретенские, Петровские, Тверские, Никитские, Арбатские, Пречистенские — до последних ворот у Москвы-реки, от которых к нашим дням не сохранилось даже названия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81