Не потому ли, в частности, что Владимир Мономах, одновременно наводил половцев на Русскую землю, первым из всех князей использовал их в .междоусобной борьбе?
Воинские доблести Мономаха бесспорны, его заслуги как государственного деятеля, объединителя земель и законодателя общеизвестны. Но автор «Слова», отстаивавший феодальные права Олеговичей, субъективно видит в нем олицетворение воцарившейся среди «братии», то есть русских князей, незаконности, династического узурпаторства. Мономах для него — наиболее характерная историческая фигура, чья политическая практика исходила из грубого принципа, кратко, просто и точно сформулированного в поэме: «се моё, а то моё же»…
Кстати, историки отмечают, что Владимир был коварным, лицемерным и властолюбивым человеком, не брезговавшим в борьбе с «братией» любыми средствами. «Хитрый князь вел на просторах Руси сложную шахматную игру: то выводил из игры Олега Святославича, то загонял в далекий новгородский угол старейшего из племянников, династического соперника Владимира — князя Святополка, то оттеснял изгоев — Ростиславичей, то вдруг рука убийцы выключала из игры другого соперника — Ярополка Изяславича… Это он, Владимир, выгонял Ростиславичей, он привел в Киев свою тетку, жену Изяслава, убитого за дело Всеволода, и забрал себе имущество ее сына Ярополка» (Б. А. Рыбаков. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв., М., 1982, стр. 456).
Все это, конечно, знал автор «Слова», историческая осведомленность и избирательность воспоминаний которого поражает исследователей. Д. С. Лихачев отмечал, что в поэме нет ни одного случайного слова; можно добавить — в ней нет также ни одного случайного умолчания. И совсем не случайно в произведении, столь отрывочно и кратко сообщающем сведения по истории Руси, нет даже намека на такие важные исторические события, как победоносные походы Мономаха против кочевников, но зато появляется вдруг строка о юном князе Ростиславе, утонувшем в Стугне за сто лет до «Слова». Это было напоминанием современникам о сокрушительном разгроме половцами войска Владимира в 1093 году, гибели его младшего брата, о горе их матери, потерявшей вслед за мужем сына и горько плачущей на темном днепровском берегу.
Возможно, здесь — еще один ключик к тайне авторства. Дело в том, что из тысяч подробностей русско-половецких сражений именно этот эпнзод выбрал сам Игорь в своем диалоге с Донцом. Выслушав реку, Игорь — исторически очень осведомленный человек, знавший династические перипетии, княжеские конфликты, мельчайшие подробности прошлого Руси, противник Мономаха и его потомков, сокол из Ольгова хороброго гнезда — произносит примечательную, продолжающую диалог фразу: «Не тако ти, рече (Игорь), река Стугна…»
Заключительный трагический аккорд ретроспективной вставки: «Уныша цветы жалобою и древо с тугою къ земли преклонилось». Этот аккорд, между прочим, впервые звучит в поэме после описания битвы и поражения князя Игоря: «Ничить трава жалощами а древо с тугою къ земли преклонилось». Отметим, кстати, эту вроде бы малосущественную разницу — «ничить трава» и «уныша цветы». Необыкновенная, воистину поразительная точность автора, какою не устаешь восхищаться! На Каяле «падоша стязи Игоревы» в начале мая, среди ранних степных трав, а князь Ростислав утонул в Стугне 26 мая, когда уже распустились полевые цветы…
Но главное — две эти фразы не могли совпасть случайно! Слишком строг был к себе, как к автору, гениальный поэт, слишком объемна и тяжела в поэме подводная часть айсберга! И горечь поражения, образно выраженная в одинаковом эмоциональном и стилистическом ключе, — не вся параллель, а только малый отрезок ее. В частности, князь Игорь, как и Ростислав, кажется, стал жертвой не зависящих от него обстоятельств, о чем мы еще поговорим.!.
Датировка «Слова» вызывает множество взаимоисключающих предположений. Одна нз самых, на мой взгляд, обоснованных гипотез изложена в публикации Н. С. Демковой «К вопросу о времени написания „Слова о полку Игореве“ (Вестник ЛГУ, 1973, № 14. История, язык, литература; вып. 3).
Обратимся к этой работе. «Уточнение датировки „Слова“ и его связей с конкретными событиями XII в. — одна из важнейших задач изучения этого произведения. В настоящее время существует ряд гипотез, авторы которых связывают возникновение памятника с теми или иными конкретными событиями в политической истории Руси XII-XIII вв. А. В.Соловьев и Б. А. Рыбаков датируют „Слово“ 1185 г., М. Д. Приселков — „до апреля 1187 г.“, Д. С. Лихачев — 1187 г., И. П. Еремин —1187 г. или началом 1188 г., Д. Н. Альшиц — 1223 г. до 1237 г., Л. Н. Гумилев — 1249-1252 гг. В этих гипотезах или учитывается не вся совокупность данных, сообщаемых „Словом“ и параллельными летописными статьями, или .игнорируется художественная природа памятника (отсутствие жанра исторической аллегории в литературе XII-XIII вв. лишает серьезных оснований гипотезы Д. Н. Альшица и Л. Н. Гумилева; спорность датировки Б. А Рыбакова вызвана , в частности, специфическим подходом исследователя к тексту «Слова» как к подлинному историческому документу)»…
Далее автор извлекает из текста поэмы «конкретные датирующие данные»: князь Игорь, умерший в 1202 г., назван «нынешним»; в «здравице», завершающей поэму, упоминается его брат Всеволод, который умер в мае 1196 г.; нет «славы» Святославу киевскому, скончавшемуся в июле 1194 г., зато есть его «сон», символически и ретроспективно связываемый с погребальным обрядом и посмертной «похвалой». Вывод: «Таким образом, есть основания предположить, что время написания „Слова“ — после июля 1194 г. до мая 1196 г.» (Напомню читателю: разрядка в цитатах везде моя. —В. Ч.).
Не без оснований Н. С, Демкова указывает и на важную историческую причину появления «Слова» именно в этот период. «Политическая ситуация 1194-1196 гг. характеризуется резким обострением княжеских отношений: Всеволод Суздальский и Рюрик, ставший теперь, после смерти старшего из Ольговичей — Святослава, киевским князем, требует от Ольговичей осенью 1195 г. навсегда отказаться от прав на киевский престол: „…а Кыевъ вы не надобе“. Ольговичи горделиво заявляют Всеволоду: „Мы есмы не угре, ни ляхове, но единого деда есмы внуци; при вашем животе не ищемъ его, ажь по вас —|кому богъ дасть“. Проблема киевского наследия обсуждалась неоднократно и бурно, она стала острым политическим вопросом: „И бывши межи има распре мнозе и речи велице, и не уладишась“. Русская земля ждет от этой ссоры „кровопролития“ и „многого мятежа“, „еже и сбысться“. Начинается длительная „рать“ с Рюриком и Давыдом Ростиславичами, она захватывает весь 1195 и 1196 гг. Рюрику помогают дикие половцы… С горечью пишет летописец о „сваде“ в русских князьях, о „диких половцах“, которые „устремилися на кровопролитье и обрадовалися бяхуть сваде в Рускых князех“.
Как и многие другие исследователи, Н. С. Демкова сравнивает также изложение событий Игорева похода 1185 г. в киевской Ипатьевской летописи и владимиро-суздальской Лаврентьевской.
«Внимательное сопоставление обоих текстов обнаруживает не только две различные точки зрения на Ольговичей. Оказывается, что рассказ Киевской летописи не просто подробнее: он как будто бы последовательно отвечает на все упреки владимиро-суздальского рассказа. Обстоятельным, информированным повествованием, ведущимся бесстрастным тоном, киевский летописец снимает почти все обвинения с князя Игоря, кроме одного — обвинения в неудержимом юношеском задоре».
Коснусь еще одной темы, связанной с автором «Слова». Сколько ему могло быть лет во время похода?
Свежесть и острота восприятия мира автором поэмы бесспорны. По зрелости же и серьезности мыслей, заложенных в ней, по энергии и глубине письма, по смелости идей можно уверенно сказать, что это не был ни безусый юноша, ни немощный старец, для которого, скажем, такой трофей Игоревых воинов, как красные девки половецкие, — не обязательно значился бы на первом месте. В тексте поэмы говорится, что «нынешний» Игорь, «иже истягну умь крепостию своею и поостри сердца своего мужествомъ, наполнився ратного духа…» Один из давних исследователей прошлого рассматривал эти слова как свидетельство того, что «Игорь пришел в совершенный возраст, в лета мужественные».
Незадолго до похода Игорю исполнилось тридцать четыре года, а это самый продуктивный возраст, время подвигов и ратных, и творческих…
Есть в публикации Н. С. Демковой и такой абзац,: «Весьма любопытное истолкование в системе „антивладимирских“ настроений автора приобретает упоминание в „Слове“ киевской церкви богородицы „Пирогощей“, куда сразу же едет Игорь, вернувшись из плена: культ именно „Пирогощей“ мог поддерживаться в пику иконе Владимирской божьей матери, вывезенной Андреем Боголюбским из Киева во Владимир в 1155 г. „Пирогощая“ икона была привезена в Киев из Византии „во едином корабли“ с Владимирской иконой, и могла рассматриваться как святыня, равновеликая владимирской»..
На «антивладимирских настроениях» автора «Слова» мы еще остановимся, а сейчас уточним обстоятельства, связанные с «Пирогощей». Мнение, что возвратившийся из плена князь «сразу же» едет в Киев помолиться перед иконой святой богородицы «Пирогощей», широко распространено и служит для многих главным, если не единственным свидетельством религиозной приверженности Игоря. Однако мнение это ошибочно и доказательством христианских добродетелей Игоря Святославича не является. Приведу возражения.
1. Игорь не «сразу же» по возвращении из плена поехал по киевскому Боричеву взвозу. Из степи он вернулся в Новгород-Северский, потом, направляясь в Киев, заезжал, очевидно, в попутный Чернигов. Если б автор хотел подчеркнуть религиозность Игоря, то почему не написал о том, что счастливо возвратившийся из плена князь отслужил благодарственный молебен в Новгород-Северском или кафедральных соборах Чернигова и Киева? 2. По обычаю тех времен, знатный приезжий посещал храм при въезде в город, чему есть множество летописных подтверждений, а Б. А. Рыбаков установил, что «Пирогощая» церковь находилась на возвратном пути Игоря к Чернигову. 3. Из текста «Слова» нельзя заключить, что Игорь едет на поклонение иконе. Это место поэмы, быть может, содержит простую информацию о возвращении Игоря домой. «Пирогощая» в ряду киевских храмов была второстепенной церковью на Торгу, а приезжавшие в Киев князья обычно посещали Софию. 4. Любопытную догадку высказывает Г. В. Сумаруков — храм «Пирогощей» был главной церковью киевского купечества, и князь, потерявший дружину, едет на поклон к ее богатым прихожанам, чтобы выкупить у половцев братию, воевод и войско. 5. В 1185 году иконы «Пирогощей» в этом храме, вероятно, уже не было, и едва ли вообще она там когда-либо была. Приостановлюсь на последнем пункте.
Известно, что в 987 году дочь византийского императора Анна привезла на Русь в качестве приданого Владимиру киевскому две иконы (ПСРЛ, т. 11, стлб. 736). А в Ипатьевской летописи под 1155 г. сообщается, что Андрей Боголюбский «без отне воле», то есть без дозволения отца своего Юрия Долгорукого, «взя из Вышгорода икону святое богородици, юже принесоша с Пирогощею ис Царяграда в едином корабли, и вскова в ню боле 30 гривен золота, проче серебра, проче камени дорогого и великого жемчюга, украсив, постави ю в церкви святое богородица Володимери». В 1395 г. икона Владимирской богородицы была перенесена в Москву, и это якобы она остановила нашествие на Русь Тамерлана.
Сейчас замечательное произведение византийской школы живописи находится по соседству, в Третьяковке. Посещая любой зал галереи, я непременно заглядываю в тот, где выставлена знаменитая свидетельница тысячелетней истории моего народа, воображаю то, что довелось увидеть ей, и пытаюсь сравнить ее с «Пирогощей», судьба которой таинственна и, в сущности, никому не известна. Некоторые источники путали ее с Владимирской, историки гадали, что значит «Пирогощая» — «Башенная», «Неопалимая купина», или она получила это имя от прозвища некоего средневекового купца. Куда она делась? Никаких достоверных известий в летописях и церковной литературе об этом нет. Одна из двух наиболее известных и почитаемых на Руси христианских святынь бесследно исчезнуть не могла!
Каменная киевская церковь «Пирогощи» была построена лишь в 1136 г., возможно, на месте деревянной, однако никакой ее связи с иконой святой богородицы «Пирогощей» установить не удается. И вот я спешу сообщить совершенно неожиданное — возможно, именно «Пирогощую» я увидел осенью 1976г. во время последнего своего путешествия по Польше. В Гданьском костеле св. Николая сразу же обращаешь внимание на его главную святыню — подсвеченный электрическими лампочками светлый лик богородицы. С удивлением и недоверием прочел пояснительную надпись. Икона называется «Победительницей», ее «биография» изложена в нескольких фразах. Означена дата ее появления на Руси — 987 год, упомянута византийская невеста Анна с приданым, Владимир. Не сказано, носила ли икона первоначальное имя «Пирогощей» и в каком киевском храме находилась до 1115 года, когда была перевезена в Галич.
События «того же лета», зафиксированные в летописях: построен мост через Днепр у Вышгорода, произошло солнечное затмение, 18 августа скончался Олег Святославич, дед князя Игоря. И еще одно летописное сообщение, свидетельствующее о том, что к тому времени Олег Святославич и его старший брат Давыд, как и множество других «гориславичей», смирились с положением, при котором в Киеве окончательно, хотя и незаконно, в нарушение феодальной «лествицы», утвердился Мономах, а вся остальная Русь, исключая лишь Полоцкую и Чернигово-Северскую земли, оказалась разделенной между многочисленными его сыновьями. Весеннее это событие было связано с религиозной жизнью Руси: «Совокупившеся братия, рустии князи, Володимер, сын Всеволож, Давыд Святославич и Олег, брат его, здумавшe перенести мощи святых Бориса и Глеба из деревянныя церкви;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81