На Руяне — его народ! Здесь его мир! Сбежать, исчезнуть, кануть в Лету — означало бы предать, а прослыть вторым Иудой не хотел даже язычник. Так, самым странным, непостижимым образом в нем уживались наследник волхвов — Ингвар, и наивный историк конца двадцатого века — Игорь. Ингвару самое время бы спеть: «А тот, который во мне сидит, считает, что он — истребитель…» Да, мурлыкал он под нос совсем иные мелодии, и Игорь подпевал «второму Я», как умел.
Отец Ингвара — Святобор, жрец Стрибога, не желал, чтобы сын пошел по его стопам. Он видел отпрыска только воином, тогда как мальчик с детства мечтал прочитать много-много книг, а потом написать свою — большую и толстую. Витязям не пристала тайная миссия — их удел — бой открытый, честный, справедливый.
В священных рощах бог Прове [26] вершил праведный суд, а Стрибог воздавал за злодеяние, настигая преступника всюду с неумолимостью рока и суда божьего. Наверное, Святобор и сам не раз от имени своего кумира наказывал убийц, согласно древнему обычаю — око за око. Латинская вера не признавала кровной мести. Она отрицала противление злу. Удобный принцип с точки зрения волков и пастырей, но не овец.
Мать Ингвар не помнил, да и не мог помнить — умерла она при родах, а вскормила мальчика Любава, благо, Ратич не жадничал, молока хватало обоим. Отец любил Ратича, как собственного сына и заменил ему родителя, погибшего от германской стрелы, так и Люба стала Ингвару второй матерью.
И навек запомнил он тот торжественный день, когда получил это звучное имя взамен первого — детского прозвища, даденного отцом…
Поздней ночью в дверь тихо постучали. Святобор, против обыкновения, удержал Любаву и сказал, чтобы кто-то из отроков отворил. Ингвар был проворнее братьев. Отведя щеколду, от приоткрыл створки.
У порога высился худой и седой, как лунь, слепец, одетый во все черное. Все в Арконе знали этого служителя Чернобога и побаивались, словно догадываясь о тайнах темной стороны.
Жрец молча протянул отроку руку…
Парень оглянулся — отец и Любава стояли в глубине комнаты, и были они одеты, значит, приход такого гостя не застал родичей врасплох.
Тогда он доверился «слепцу». Рука оказалась холодна и безжизненна. Потом долго шагали высокими травами и густым лесом, и он всё недоумевал, как же это черный волхв выбирает путь.
— Каким таким чутьем, скажи, Ингвар!? — вопрошал Игорь свое «второе я». — Но ты молчишь — не знаешь друг. Может быть тем, что и дед мой, Олег? Где-то он теперь? — вспоминал Игорь незрячие Олеговы очи.
Наконец, они пришли. Луна обелила высокий голый утес. И там никого не было, только старик и отрок. Все также, ничего не объясняя, чернец принялся чертить вкруг застывшего имянарекаемого ножом. А он стоял и вслушивался в этот скрежет железа, карябающего каменистую твердь, в древние заклятья и заговоры.
Жрец не хотел, чтобы навьи добрались до бездыханного тела. Да-да! Почти что бездыханного, потому как, воздев клинок к Луне, старик вдруг ударил им молодого.
Он понимал, что умирает, но боли не было, и ничего не было, ибо холодное железо не достало плоти… Потом для верности «слепец» нанес еще три таких же неотразимых удара, сопровождая каждый непонятными словами.
При последнем — силы оставили отрока, и он рухнул внутрь очерченного круга, и уже слышал он, как волхв темной стороны просил Богов забрать у нарекаемого все плохое, что было у него в прежней детской жизни, оставить только то, что принадлежит ему от самого Рода.
И не чуял отрок, убитый столь странным образом, как жрец Чернобога, проникнув сквозь защитный круг, снял с него все одежды.
И не мог видеть будущий Ингвар, как жег старик отроческое платье, а потом оставил его, готового к новому рождению…
Он очнулся, когда кожу сковал озноб, грозя добраться к самому сердцу — стало не просто холодно, но и страшно. Но открыв на миг глаза, ему удалось застать те первые лучи восходящего светила, что высветили на утреннем небе причудливые узоры облаков.
Прикрыв веки, сквозь ресницы, он попытался рассмотреть — где лежит и кто тут есть рядом. А рядом кто-то был, потому что, еще неразборчивые, к нему устремились чьи-то радостные голоса. Один — низкий и грубый, второй — певучий, теплый, родной.
Пятеро, силуэты были едва различимы, приближались к нему, но отрок понял, что не должен вставать, как раз напротив, он сжался, скукожился и оставался недвижим.
Белый жрец Свентовита — Любомудр — славил Рода, просил он даровать отцу и матери взрослого сына, не дитя — а человека. Чего сквозь неприкрытые веки не было видно, так это, как легла где-то рядом на землю женщина — но будущий Ингвар кожей ощутил ее близкое присутствие. Не видел он и того, как повитухи набросили на Любаву покрывало, но услышал он ее крик, и вторил ее крику.
Потом его облили водой, и струйки заскользили по камню, убегая в разные стороны. А Святобор протянул сыну руку и помог встать на ноги. Любава бережно завернула теперь уже своего сына в ткань, которая моментально впитала в себя влагу. Одна из повитух поднесла к губам нарекаемого рог, в котором теплилось молоко, а вторая с руки дала отведать вкусного творога.
— Славен будь, Любомудр! — обратился отец к жрецу Свентовита. — Дай пришедшему вновь имя верное на время долгое.
— Пусть с молоком моим пребудет с ним вечно любовь к земле родной! — добавила Любава.
— Следуйте за мной! — сказал жрец и начал восхождение по тропе, ведущей к самому Храму.
И рожденный вновь продолжил свой путь, с которого просто так не свернуть, на котором нельзя остановиться…
Но впитал Ингвар с соками родной земли да молоком Любавиным не только любовь, но и лютую ненависть к поработителям. Нет страшнее рабства, чем рабство духовное. Мальчишками Ингвар да Ратич поклялись костьми, что в руянских могильниках, не знать покоя, пока мир остается несправедливым. Мог ли ребенок подумать, скольких сил и знаний требует мироустройство? Вряд ли.
«Отец, почему лютичи и бодричи сжигают мертвых, а мы хороним?» — спросил Ингвар отца.
— В священном дереве, как в человеке или звере, заключен дух. И срубая ствол, ты разрушаешь чей-то дом. Если бы мы сжигали тела, духи рощи оставались бы без жилища. На ляшском берегу леса много — на острове мало.
— Не случайно Любомудр учит — проси прощения у цветка, если поломал, посади новый росток — если срубил. Но я никак не пойму — мы строим лодьи, ты вот недавно избу Любаве справил…?
— Верно, справил! — усмехнулся Святобор, — Был дух лесовик — стал домовик! И у корабля своя душа имеется — от дерева да от соли морской. Даже в берестяной записке, не говоря уж о книге, буковой доске, в самой маленькой руне на них есть душа! Погоди, вырастешь — всему научу.
— И волховать научишь?
— Волхвом, сынок, родиться надо… — и видя на глазах у Ингвара слезинки, примирительно добавил. — Научу! Всему, что сам знаю, что сам чур поведал, до чего своим умом дошел.
Князь верил Святобору, как самому себе. Поэтому на материк ушли втроем — отец, Редон — опытный мореход, и сам Ингвар… Святобор, не раздумывая, выбрал провожатых.
Проснувшись на рассвете в лодке Власа, которую прибило к берегу неподалеку от Арконы, Игорь-Ингвар уже знал, что Редон погиб. Епископ Абсалон приказал казнить ругенского пирата.
Так некогда те же германцы [27] расправились с сыном Рюрика. Этим они подсобили кровавой княгине Ольге, которая затем побила и древлян, стоящих за несчастного Игоря.
Вот и подручные епископа привязали Редона к верхушкам двух согнутых сосен, которые через мгновение разорвали тело пленника на части.
Отец остался проследить за врагом, а сына Ингвара, того, в ком «сидел» ныне Игорь, направил обратно. Святобор уже не сомневался, что предстоящая схватка с данами для Арконы станет последней.
— Спасайте женщин и детей — они возродят племя ругов! Спасайте память нашу — летописи, «дощки», книги! Передай это, Ингвар, князю на словах. Расскажи, что видел — что слышал. Многочисленны и умелы вороги наши… Они сами викинги и потомки викингов. На месте Вальдемара [28] я бы высадил воинов и на Западном берегу, и на Восточном сразу, обложил бы остров с моря… И еще знай — нет былого единства славянского, те, кто поклонились Распятому и под данами ходят, вместе с ворогом на нас идут, предатели. Смертная битва будет. Так что, прощай, коли не свидимся!
Мужчины крепко обнялись.
Все это Игорь вспомнил, чуть его нога ступила брег родного острова. Так происходит озарение недоступное человеческому пониманию.
Чтобы стереть с лица земли народ — надо лишить его исторической памяти и культуры. Просветитель Русской Земли, тоже Владимир, начал свое богоугодное дело с того, что за пару годков уничтожил почти всех грамотных и мудрейших людей Киевской стороны. Он и прочие ревнители новой веры, здесь нельзя не упомянуть того же дядю князя, Добрыню [29] Малховича, не остановились на достигнутом. Во славу Господа, для несомненной пользы просвещения жгли древние манускрипты, дощечки, бересту, рукописи, летописи и книги, а вместе с тем и укрывателей бесовского письма в их же собственных избах.
Еще за десять лет до этого с усердием одержимого внебрачный сын Великого Святослава насаждал культ Перуна, возвысив Громовика над прочими Богами. Но соблазненный идеей абсолютной власти он вскоре тайно крестился, чтобы потом просвещать наш «вечно темный» народ.
С тех пор, как Красно Солнышко вернулся из Корсуни в Киев с кучей попов и мощами святого Климента — на Русь потекли и прочие священные принадлежности. Одними гвоздями с печально знаменитого креста можно было бы пришпилить, точно насекомых, половину населения киевской Скифии. А если бы слезы Богородицы, проданные доверчивым русичам, слить воедино, географы нанесли бы на карту Европы второе Мертвое море.
— Прежде — думал Игорь, — Богов было много, славь, каких хочешь, верь в кого пожелаешь, но и другому не мешай — делать то же самое.
Владимир! За всю многострадальную историю славянских народов не найдется, пожалуй, более неоднозначной и противоречивой фигуры, чем этот князь. Предавал ли он, меняя убеждения, как рукавицы? Или предательство сидело у него в крови, и всякий раз, предавая, он слепо следовал зову этой крови? Игорь ведал, что нарек себя Красно Солнышко великим каганом на хазарский лад. Братоубийца, лицемер и клятвопреступник — устроитель градов и державы. Лес рубят — щепки летят? Талейран русской земли.
Аскольд и Дир еще давали хазарам дань, платил не только Киев — даже гордые вятичи, и те покорялись каганату. Лишь походы ильменских словен да дружин Вещего Олега, а затем и Святослава, положили этому конец.
И на тебе! Снова — здорово! Хазары, засев в Тьмутаракани, не мытьем, так катаньем планомерно брали свое, чему немало способствовал и Владимир, прозванный за все свои благодеяния Святым. Историки оправдывают его деятельность на поприще ростовщичества развитием товарно-денежной системы, но даже государственник Карамзин, — это Игорь хорошо помнил еще по институту, — не сумел умолчать о «всех смертных грехах» Красна Солнышка.
Новгород и до Владимира прекрасно обходился без засилья иноземных менял, великий город и за сто лет до него процветал, свободный от всяческой дани и унижений. Деятельность же этого «святого» — думал Игорь — сводилась, в основном, к смене одной формы ига другой. Изощренной, гибкой и еще более жестокой, потому что желтый дьявол шел рука об руку с властью божьих рабов!
Предупреждал Варяжко Ярополка Святославича — не ходи к змию в пасть. Не послушал тот слугу верного, а внял совету слуги скверного, Блуда. Владимир зарезал родного брата, изменника наградил по-свойски. Беременную невестку брата своего, Ярополка, гречанку, изнасиловал и упрятал в гарем. И рек летописец: «От греховного бо корне злые плоды бывают, от двоих отцов — от Ярополка и от Володимера».
Ненасытный в страсти Красно Солнышко не терпел, чтоб ему перечили. И не он ли пожег несчастный Полоцк, где добывал в жены себе еще и Рогнеду. Та не желала идти за «робича». Прежде чем возлечь на нее, Владимир убил отца Рогнеды, варяга [30] Рогволода, а затем и братьев своей младой жертвы.
Любят князья наши не узнанными приходить на казнь непримиримых супротивников. Позже выясняется, князь сильно недужил, а бояре радивые да заплечных дел мастера, дескать, перестарались. Простаки умиляются, кесарю сходит с рук. И не перечислить, не упомнить всего того, что творили и творят супостаты разные княжьим именем.
Не мог устоять Владимир. Сам поглядеть пришел, как по приказу княжьему вчерашнего громового кумира протащили по дорогам пыльным Киева, избили палками и скинули в Днепр.
На севере ж боярин Путята крестил новгородцев мечом, а Добрыня — огнем. Сомнительно было при этом ожидать совершенной покорности славян уготованной им участи.
… Завидев густую толпу горожан на мосту, Добрыня махнул рукой — по этой команде ратники теснее сомкнули щиты, изготовили копья. Словене попятились, загудели.
— Расходитесь? Мы за делом княжеским прибыли! Выдайте Владимиру супостатов, а зла никому не будет! — крикнул вельможа новгородцам.
— А это вот видел! Не дураки — нас на мякине не проведешь! — отозвались те вразнобой. — Не может быть веры предателю! Ты по что, гад, кумирни наши осквернил!
— Врут волхвы новгородские, потому не умильны они князю киевскому! Только он на Руси хозяин да судья — Володимир Святославлич! Расступитесь, негодники! — помогал вельможе Путята.
В ответ полетели камни, проверяя щиты да шеломы киян на прочность.
— Не желаете лада — будет вам брань! — пригрозил кулачищем Добрыня.
Дружина тронулась вперед, постепенно тесня толпу. Новгородцы скопом подались назад, и их враги оказались перед завалом из толстенных бревен.
— Придите и возьмите, псы позорные!
— Не бывать такому, чтобы отца мать поимела! — раздался голос волхва Богумила. — Мы не рабы распятому! Мы не слуги Володимиру! Так и передай слово наше, новгородское.
— Погоди! Еще сквитаемся! — пообещал Добрыня, поворачивая коня.
Град камней усилился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43