Второй этап именовался «Воля Волка».
В шестнадцать лет выделяли наиболее способных, они продолжали обучение под руководством истинных мастеров. Молодые мужчины постигали тайны превращения веществ, искусство собственного перевоплощения. Им открывались секреты врачевания и техники внутренних концентраций, как это бы назвали в Игоревом веке.
На весь период обучения мужчины давали обет безбрачия, направляя природную энергию в иное русло. Полагали, что воин-волк не сумеет достичь вершин боевого мастерства, если рано познает бремя забот о семье. К тому же и высокая возможность смерти еще не столь опытного воина грозила оставить семью без защитника.
Третий этап носил название «Истина Огня». В двадцать с небольшим руги завершали общий цикл Огнебога.
Он — дух пламенеющий — Смага, посредник между небом и землей. Мог Сварожич обратиться и зверем рыскучим, и змеем летучим — пенежным смогом… И закликали священного, призывали в лихую годину:
— Огнь-Семаргл, Сыне Свароже! Услышь зов наш, просьбу-тоску! Пришли благословенье — искру! Слава Тебе сыне Свароже, брате Перуне, брате Даждьбоже.
Прими дары наши, Огонь — Сварожич во славу Твою. Славен — триславен буде! От века до века, отныне — доныне.
Посвященным в технику Волка, как выразились бы «восточники», предстоял этап испытаний. Каждый сам определял для себя его продолжительность и в меру своего терпения мог приблизиться к Трем Ступеням Радегаста.
И восхождение на Третью означало подвиг.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ПОРА НЕНАВИСТИ — ВРЕМЯ ТЬМЫ
— Здрав будь, княже! — склонился Ингвар в земном поклоне.
— Молодец, что так быстро обернулся, — улыбнулся ему Лютобор, — Я посылал за тобой. Отца видел?
— Как? Он здесь? — обрадовался Ингвар.
— Жив! Жив! — успокоил парня князь, — Но, раз не встретились, так и не ищи его ныне. Все равно не найдешь. Свентовит поможет — свидитесь еще. Так вот что, бери с собой кого пошибче. Дуй во весь дух к Храму. Неспокойно мне. Проследишь, чтобы все до единой дощечки погрузили к Златоусу. Сам останешься при нём, и слушайся, как меня самого. Жрецы колдуют бурю, но они излишне самоуверенны. Погода-то вон какая разгулялась. А зажмет нас коварный дан с суши и с моря — тут уж никакое волшебство не поможет. Все! Прощай.
Князь обернулся к Руальду — низенькому, полному ключнику:
— А ты, Руальд, не скупись. Открывай закрома. Подавай брони да доспехи. Обряжай людей. И чтоб ни одной железки через полчаса я у тебя не нашел.
— Но, княже…! — попытался возразить прижимистый Руальд.
— Я все сказал. Живы будем — трофеи соберем, а помрем — так мечи без надобности.
Игорь знал, руги не имели дорогой брони. Она была им ни к чему! Ее отсутствие возмещало мастерское владение оружием и поразительная подвижность во время боя. Руги считали, что доспех сковывает члены и мешает передвижению.
Правда, те кто постарше, уже не надеялись на быстроту, поэтому были одеты в длинные рубахи из кожи, на которые нашивались ряды железных колец, предварительно нанизанных на прочный ремень, так что одно кольцо покрывало часть соседнего.
Ингвар и братья присмотрели себе кольчуги, что носят поверх толстых стеганных на вате зипунов. Сама кольчуга умещалась на ладонях, сложенных лодочкой, настолько она была гибкой…
Даже в ту далекую эпоху вы вряд ли бы причислили Аркону [45] к крупным городам, а к моменту вторжения датско-немецкого войска, по подсчету Игоря, там не осталось и пяти сотен мирных жителей. Главным образом старики, не успевшие покинуть родину, да непримиримые язычники, может, полусвободные слуги, чьи господа еще оставались на острове, да с десяток глупых женщин. Либо не понимали, на что пошли, что сулит им завоевание, либо страх перед расставанием со своими мужами пересилил в них ужас плена и самого гнуснейшего рабства. Были и такие, кто не верил в возможность близкой войны.
Игорь впервые понял, как животный инстинкт самосохранения может подавляться силой веры. Веры в могущество Богов и ратное искусство собратьев. Отчасти этим он и мог объяснить ту поразительную живучесть маленького словенского острова у границ великого ныне христианского мира.
В лучшие годы Аркона насчитывала около сорока дворов. Сначала это был типичный вик, расположенный на берегу морского залива. Как выяснил Игорь, здесь жили потомственные воины — мореходы, купцы, оружейники, ремесленники — свободные люди, что строили жилища и корабли, шили одежду и готовили пищу. Расслоение мало коснулось последней цитадели ругов. Если ты был ловок, умен и силен, то со временем добывал себе и оружие, и женщину, и слуг. Рабство викингами, т.е. живущими в виках, не поощрялось, — всякий беглый, если бы ему посчастливилось, немедленно бы поведал врагу о планах и секретах островитян. Слугам разрешалось иметь любую веру, но большей частью они являлись такими же язычниками, как их более удачливые господа, и даже считались за членов семей.
Руги не выжили бы во враждебном окружении, — размышлял Игорь, — если бы не имели более простую и совершенную систему человеческих отношений, чем в соседних странах.
Ушкуйники, искатели приключений, нанятые княжьим братом, повидавшие всякое, люди бывалые, и те невольно сравнивали необычный уклад руянской колонии с бытом стотысячного Господина Великого Новгорода. Аркона занимала не более четырех сотен шагов поперек, но зато вытягивалась на версту вдоль — от пристани вглубь острова, город как-бы вскарабкивался на крутой берег и теснился вокруг Колодезной площади.
Большинство домов представляли собой мазанки, каркасом для глины служили переплетенные ивовые прутья, редкие строения были сработаны из досок. Наиболее старая часть городка, по наблюдениям Игоря, состояла из бревенчатых срубов, там же находились княжий терем и гридня, палаты купцов и торговые ряды, расположенные вдоль крепостных стен.
Все строения выходили торцом на улицы, где роль мостовой играл деревянный настил, поднятый над землей, так что при каждом шаге доски скрипели, лишь на широких, ныне безлюдных, купеческих улицах имелся булыжник. Над Арконой возвышалась громада белой скалы известняка с крепостью на ней. Некогда мощная цитадель, последний раз Ахрон была сильно попорчена готами, которые во втором веке, оставив Швецию, высадились в устье Вислы и открыли Великое переселение народов. С той поры, так и не сдавшись ни одному врагу, цитадель Арконы не знала осад. На открытой площадке твердыни, выходящей в сторону залива, стояли все еще справные катапульты с запасом горючих снарядов, сторожа город от непрошеных гостей. Слобода примыкала к стене детинца. Туда направились Инегельд и Ратич. Туда шли Сев и Ингвар, разыскивая друзей.
Лютобор, раздосадованный своеволием дочери, прогнал прочь со двора ее легкомысленных подруг, а приставленного к Василисе Фрелава убил бы на месте, если б нашел. Руг знал, каков Лютобор в гневе, а потому на глаза буйному князю не показывался. Он клял себя, что не устоял пред мольбами юной княжны, поворотив лодью назад к острову.
Бушевал князь не долго. Кстати пришелся запоздалый визит Златогора и Светланы. Девушку Лютобор немедленно отправил приглядывать за княжной, да и потешить дочь заморскими байками после бурного объяснения не мешало бы. Когда Светлана удалилась с согласия Златогора, князь о чем-то беседовал со старцем, на удивление Сева они встретились, как добрые знакомые.
Распрощавшись с провожатым, Златогор засеменил к Храму с таким видом, будто много лет назад сам протоптал эту тропу. «Ишь, а прикидывался незнамо кем?!» — подумал он.
Велика ж была ярость Сева, когда он увидал сестру, как ни в чем не бывало встретившую его в дверях дома. Игорь тоже не обрадовался нечаянной встрече, хотя его «второе я» живо затрепетало и вспыхнуло до корней волос краской стыда.
— Я все знаю! Я прекрасно знаю, что ты мне хочешь сказать! А потому, молчи, Сев!
Но брат все-таки не удержался, а схватил молодую женщину поперек тела и отвесил на глазах Ингвара пару-тройку хлестких ударов по самому мягкому месту из тех, что подвернулись под руку.
— Ах, ты так! Ах, вот ты как! — залилась горючими слезами Влада.
— Что, думаешь, коль родители умерли — на тебя управы не найдется! Сказано же было — оставаться при княгине! И мне… и нам спокойней было бы, и тебе легче!
— Нельзя медлить, Всеволод! Идем быстрее!… А впрочем — нам по пути. Есть еще один корабль. Последний! Самый последний. Пять минут на сборы. Еду и тряпки в узел, а потом — догоняй нас! — с этими словами Игорь круто развернулся и зашагал прочь.
Сев, несколько замешкавшись, вскоре присоединился к нему.
— Ингвар! Постой! Ты ничего мне не хочешь сказать? — услышал он за спиной.
— Если не поторопишься, ждать не станем! — слукавил Игорь.
— Глупый! Ты самый глупый человек на свете!
Игорь снова повернулся к Владе и удивленно спросил:
— Почему?
— Ладно, вы тут обсудите эту спорную мысль — только не слишком долго. А я найду Инегельда с Ратичем — и к Храму. Там встретимся, — ответил Всеволод и прибавил шаг.
— Договорились! — сказал Игорь и махнул рукой вслед, — Ну, так почему!? — оборотился он к девушке, в то же время, оглядывая жилище.
Дом Сева был большой и просторный, шагов десять в ширину и двадцать шагов в длину. При входе вдоль каждой стены располагались каменные скамьи с деревянным ложем. В торцах дома ближе к крыше находились окна, затянутые бычьим пузырем. Часть жилища состояла из расщепленных стволов, передняя половина дома представляла собой мазанку. В середине залы, где был разобран деревянный пол, Сев соорудил очаг, выложенный камнями и покрытый обожженной глиной. Над ним также имелось небольшое отверстие в крыше. Вся огромная комната делилась на несколько других, более мелких, одну из которых и занимала Влада, только там и трепетала еще жизнь при тусклом свете масляной лампы, а вообще внутри дома царило страшное запустение, как и во всем городе.
Немногочисленные слуги покинули остров вслед за престарелым дядькой Всеволода. Сам молодой хозяин излишеств не терпел, и последние дни проводил в ратных делах и заботах. Мать Сева умерла пару лет назад, когда не вернулся из похода муж. Отец Влады, жизнерадостный полный Гунар, на самом деле когда-то звался Серженем, но в память об убитом друге молодости, а тот был швед, взял себе его имя.
Вещь обычная для ругов и прочих варягов.
Поговаривали, что того Гунара распяли по приказу маркграфа Мекленбургского, причем труп еще долго висел, обращенный посиневшим лицом в сторону мятежного острова. Возможно — слухи.
— Ой, глупый! Ой, глупый! — повторяла, улыбаясь, Влада, отступая вглубь дома и словно приглашая парня за собой.
И хоть Ингвар был не против, Игорь и на этот раз в нем пересилил, и девушка услыхала грубое:
— Вот что, женщина! Сейчас не время для…! Ну, короче, ты и сама все понимаешь…
Влада всхлипнула.
— Нет! Ты ничего не хочешь понять! — разъярился Игорь, — Ты даже представить себе не можешь, на что обрекла себя, оставшись! А ну, пошли!
— Пусти меня! Дурак! — снова разрыдалась она.
Редко какой современный, да и средневековый, мужчина выдержит столь внезапные перепады женского настроения. Но чувство смертельной и стремительно приближающейся опасности диктовало решительные поступки.
Не долго думая. Ингвар перекинул через плечо туго набитый узел, подхватил ревущую Владу и, зло пнув дверь, вышел вон.
Навстречу им попались неразлучные хохотушки — Власта и Горислава.
— Еще две дерезы!? А ну, живо, марш за мной!
— Но-но! Не очень-то! Глядишь, Василисе пожалуемся. Нам в детинец велено идти, там помогать с раненными.
— А, и княжна здесь!? То-то Лютобор обрадуется! — молвил Игорь, а Ингвар ускорил шаг.
Вслед за Властой да Гориславой за стенами крепости спешили укрыться и другие жители Арконы. Но таких уже было немного. Взгляду Ингвара предстал пустой, беззвучный, вымерший город, и он ужаснулся ему, потому что мальчишкой помнил и любил эти скрипучие доски улиц, эти низкие продолговатые дома, ни с чем не сравнимый запах мокрой кровли после дождя. Он бегал на рыночную площадь, восхищаясь богатством и великолепием каменных торговых рядов, высокими стенами крепости — в детстве все было в диковинку, особенно первое время, когда они всем родом, как и многие тогда, перебрались на остров с навсегда потерянного материка. Он любил ячменные лепешки, медовые леденцы, юрких солнечных зайчиков в лавке оружейника и искры из под рук точильщика. Теперь всего этого нет. Детство, да и юность Ингвара ушли безвозвратно. Но не они лишили его этого города. Виною тому лютый враг, шагающий по родной земле.
Игорю самому довелось пережить агонию Старой Москвы, испоганенной на западный манер, и он прекрасно понимал Ингвара. Как наяву Игорь видел снесенный подчистую Бабий Городок. Разрушенный бассейн, где он занимался в секции по плаванию вместе со своей энергичной до невозможности тетей. Порубанные скверы и бульвары, по которым мать возила его в красной клетчатой коляске. Уничтоженная Якиманка, полная запахом конфет, дед покупал маленькому Игорю шоколадного зайца в красочной фольге, и мальчик был счастлив. Он помнил коммуналку, в которой еще долго после Игорева переезда жили его родичи — из одного ее окна был виден старенький теплый детский сад и примыкавший к нему зеленый дворик, из другого — лодочная станция и набережная, нырявшая под Крымский мост с его пушистыми смешными обезьянками, прыгающими на резинках. Короткими зимними днями тяжелые самосвалы обрушивали на лед Водоотводного канала горы снега. Именно там, десять лет спустя, в восьмидесятом, застала Игоря весть о смерти Высоцкого, и семья до глубокой ночи слушала хриплые записи. Он любил кинотеатр «Ударник» и мультфильм «Кто похвалит меня лучше всех…». Здесь во все глаза Игорь смотрел «Александра Невского».
Да много еще всякого вертелось в голове, но сейчас он не позволит себе этой приятной и обезоруживающей ностальгии. Сейчас, когда есть реальная возможность отстоять свой мир, мир Ингвара. А с тем миром мы тоже как-нибудь разберемся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43