Иван тут же зацепил плечом ветку яблони и зябко поежился – листья были влажными от росы. Кто-то приземистый, плотный и широкий вроде барсука с пронзительным писком бросился из-под ног, побежал поодаль, угрожающе фырча. Иван подобрал камешек и бросил на звук. Шмякнуло, раздался короткий визг – и снова тишина.
– Зря ты это, – сказал Александр без одобрения. – Злопамятный он. Выждет и кэ-эк тяпнет за лодыжку.
– А кто он? – обеспокоенно спросил Иван, ускоряя шаги. – Ядовитый?
– Ну не то чтобы… – уклончиво ответил привратник. – Хотя… Когда он Хуба, сменщика моего, укусил, тот потом долгонько ходить не мог. Нога распухла, как колбаса стала. И лихорадило. А что за тварь, толком я и не знаю. Зверь. Ночной. Жрет что попало. Возле кухни частый гость. Молоко любит. Девчонки подкармливают, считают – мангуст. Кусаем зовут. Но мангуста я видывал, он подлиннее и поуже будет.
– Александр, ты мне клюшечку не одолжишь? – спросил Иван, напрягая слух, не подкрадывается ли злопамятный Кусай. Нога как колбаса – этого только не хватало! Ой-ой.
Однако, сколько он ни вслушивался, услыхал только кукушку где-то далеко да комара поблизости. Иван подождал, пока комар приблизится, и хлопнул себя по шее. Оказалось, впустую. Счастливо избежавший гибели кровопийца сгинул в зарослях.
– Ну так как насчет клюшечки? – переспросил Иван.
– Нет, – сказал Александр.
– Нет? Да почему ж?
– Во-первых, я его который год знаю, а тебя – минут пять. Во-вторых…
Привратник остановился, словно чего-то выжидая.
– Что – во-вторых?
– Ничего. Мы уже пришли.
Вход в келью Ипполиты оказался крайне низким, с темной от старости деревянной дверью. Посередине двери была глубоко вырезана полудева-полуцапля. Мучительно запрокинутая к спине голова, а также острые грудки и живот были у нее вполне человеческими, зато все остальное – птичьим. Из камышей, выполненных довольно-таки небрежно, парой штрихов, за превращением наблюдал обнаженный молодец в шапке набекрень и с луком через плечо. Сцена превращения цапли в деву не на шутку возбудила охотника – резчик постарался, чтобы сомнения в этом не оставалось. Вместо лица у молодца было сплошное угольное пятно, и только на месте глаз поблескивали крошечные, превосходно отполированные шляпки медных гвоздиков.
Привратник сунул руку в круглое отверстие в стене рядом с дверью, с силой что-то потянул. Послышался шум льющейся воды, дверь начала медленно приотворяться. Александр, не дожидаясь завершения работы водяного механизма, подтолкнул створку плечом.
Чтобы войти, пришлось склониться едва не до земли.
– Ей кланяемся? – спросил Иван, коснувшись рукой девы Цапли.
– Соображаешь, – сказал Александр.
– Тяжеловато, наверно, вашей настоятельнице отпирать такую щеколду?
– Есть маленько, – согласился Александр. – Но она тут редко бывает. А без меня вообще никогда.
Он отступил в сторону, пропуская Ивана. А когда тот, войдя внутрь, распрямился и начал недоуменно озирать комнатенку (темноватую с единственным табуретом в дальнем углу), вдруг вскрикнул, предупреждая:
– Сзади! Пятки береги! Кусай!
Иван тотчас отпрыгнул, да неудачно: палка привратника будто специально подвернулась под колени. Имяхранитель сделал кувырок, тут же вскочил, чтобы увидеть, как со скоростью и неотвратимостью падающей гильотины захлопнулась за Александром дверь.
– Тут пока побудь! – глухо донеслось снаружи.
Иван с досадой плюнул и… расхохотался.
Так ловко его провели впервые.


Дипломатические изыски

Приглашение Ипполиты Ивану передали, когда он, как на грех, был изрядно занят. «Выпасал» сразу двух на редкость непоседливых ноктисов, поэтому выматывался ночами до крайности. В первоочередных планах по завершении контрактов у него стоял отдых, и ничего кроме. Полноценный, ленивый, ни к чему не обязывающий отдых. Неделька-другая на водах или нега где-нибудь на Островах, среди нив и пастбищ. Там, где румяные пейзанки шелестят по сочным травам пышными юбками, где парное молоко в старинной глиняной кружке, шашлык из козленка, виноград прямо с лозы – и никаких торгов, никаких капризных полноименных, каменных мостовых, гудящих и плюющихся отработанным воздухом автомобилей.
Разумеется, он отказал. С порога. Хорошенькая кудрявая девчонка, которая принесла ему залог, может, Цапля, а может, и нет, не особенно расстроилась. Вместо того чтобы ныть или уговаривать, она строго и грубовато поинтересовалась: какого дьявола? Дело весьма срочное и отлагательств не терпит. Поэтому Ивану придется принять предложение.
Имяхранитель усмехнулся ее суровости и легко шлепнул девчонку по заду, направляя к лестнице:
– Объявись ты чуть пораньше, может, и послушал бы, что за дело. Но тебя принесло совершенно не вовремя. – Он широко зевнул. – Стражу требуется вздремнуть перед ночным бдением. Чем он и намерен заняться. Прощай, милая.
Уходя, она многозначительно сказала «ха!».
Иван и в самом деле прилег, только поспать ему не довелось. Сначала не шла из головы нахальная девчонка, имяхранитель ворочался и вспоминал ее густые кудри и вздернутый носик, а потом вдруг приперлись один за другим оба охраняемых полноименных. Мямля и спотыкаясь на каждом слове, они сообщили, что договоры об охране Имен аннулируют. Объяснения сводились к тому, что опасность нападения торгов преувеличена, едва ли не искусственно, а уж чрезмерно-то наверняка. Посмотрите, за весь последний год в Гелиополисе не было ни одной жертвы, так для чего впустую переводить деньги?
Иван, конечно, мог бы заметить в ответ, что жертвы не множатся во многом благодаря его собственным стараниям, но вместо этого коротко сказал: «Добро, расстаемся» – и стал с любопытством ждать нового визита строгой девочки. Визит не замедлил последовать.
– Пришла объяснить свое «ха»? – невинно поинтересовался Иван, впуская ее в дом.
Она скривила губы:
– Нет. Послушать остроты обломка.
– Гм, – раздумчиво сказал Иван. – А вот я сейчас схвачу кое-кого за шкирку, перегну через коленку, отшлепаю со всем прилежанием да выставлю за дверь снова. Объясняй потом своей командирше, какими дипломатическими изысками довела имяхранителя до белого каления.
– Сначала ты возьмешь задаток и скажешь мне «да». Потом поступай как знаешь.
Девчонка бросила на стол туго скрученный рулончик. Ассигнации. Сотенные. Иван подвигал челюстью, сложил ладони домиком и посмотрел на потолок. Там прилепилась парочка изумрудных гекконов и делала вид, что дремлет. Несколько лет назад имяхранитель выложил за шустрых ящерок кругленькую сумму, зато с тех пор ему абсолютно не докучали насекомые. К тому же лицезрение замечательных созданий благотворно отражалось на настроении. И еще – с ними можно было посоветоваться. Ответа не дождешься, но все лучше зеркала.
Он перевел взгляд на посланницу Цапель. Та нарочито бесстрастно разглядывала ногти. Они у нее были розовые, узкие и чрезвычайно аккуратные.
– Почему я? – спросил Иван.
Она подняла тонкие брови, словно недоумевая: и впрямь почему? Он ждал.
– По моей рекомендации, – без особой охоты призналась наконец девчонка.
– Ого! Разве мы знакомы?
Она фыркнула:
– К счастью, нет. Или ты считаешь, что в храме Цапли живут одни гетеры? – Девчонка посмотрела на него в упор.
Иван пожал плечом:
– Никогда не думал об этом. И не это имел в виду.
Она переступила с ноги на ногу. Иван спохватился и сделал приглашающий жест в сторону кресла. Девчонка ответила высокомерным взглядом. Иван выдержал его с усмешкой.
Посланница прищурилась:
– Мне было поручено собрать статистику, изучить потенциал представленных на рынке имяхранителей. Я была очень, очень скрупулезна. Судя по всему, ты один из лучших. – Она выдержала паузу. – Возможно, самый лучший.
– Благодарю. – Иван церемонно склонил голову.
– Меня-то за что? – сказала девчонка и совершенно неожиданно улыбнулась. – В общем, так. Завтра прямо с утра приходи в храм. Привратнику скажешь, к эвиссе Ипполите. А сейчас проводи меня. Или сперва все-таки отшлепаешь за наглость?
Он не нашелся что ответить.


Цена матриархата

«…Первый храм Цапли был основан в незапамятные времена очеловечившейся птицей. Случилось так. Молоденькая бестолковая цапелька без памяти влюбилась в охотника, промышлявшего на ее родном озере водную дичь. Охотник был юн, пригож, царского рода и царской безжалостности. Цапель да лебедей бил десятками, а гусей, уток и прочую мелочь вовсе без счета. Встревоженные вожаки птичьих стай собрали совет, на котором сговорились подослать к убийце смертельно ядовитую водяную змею, благо у людей в те времена считалось особой доблестью охотиться и сражаться нагими. Влюбленная пигалица, дочь птичьего властителя, рыдая, бросилась отцу в ноги: пощади милого! Но тот был непреклонен. Палача – в расход вместе со свитой. В конце концов, пиявкам да ракам тоже кормиться нужно. Цапля решила спасти цесаревича любой ценой. В те времена люди и животные еще не слишком далеко разошлись по пути эволюции, а царственные особы с обеих сторон были оборотнями и вовсе поголовно. (Как известно, и нынешние члены императорской фамилии способны оборачиваться кем угодно.) Не успел юный охотник утром рокового дня углубиться в камыши, как стал свидетелем чудной картины: прекрасная цапля, белая, как первый снег, с лаково-черной головкой и алым султанчиком на макушке, сбросила перья и превратилась в девушку ангельского вида. Заметив цесаревича, красавица с восклицанием ужаса бросилась в лес. Плененный дивным зрелищем и заинтригованный до крайности, герой приказал челяди возвращаться во дворец, а сам, точно олень в гон, помчался следом…
Пожениться голубкам было не суждено. Интересы государства и в незапамятные времена стояли превыше чувств. Встречались украдкой, в лесной избушке, где приютила Цаплю добрая отшельница. За пять лет любви у них появилось трое детей – два сына и дочь. Все бы хорошо, но цесаревич мало-помалу стал охладевать к тайной возлюбленной, увлекшись государственными делами. Его женили, а вскоре он взошел на трон. Законная его супруга была безобразна и вдобавок бесплодна. Поэтому, обретя царский венец, император первым делом отнял у Цапли мальчиков и объявил законнорожденными. Саму же ее вместе с дочерью заключил в монастырь.
Погиб император на охоте, «уязвленный в естество мужеское аспидом водным, помесью полоза, ехидны и тритона».
Старший сын, занявший в свою очередь престол, унаследовал от отца твердость характера, а от матери хитроумие и немаловажную для правителя способность оборачивать любую ситуацию к собственной пользе.
Монастырь, где избывала век Цапля, со временем приобрел добрую славу. Там исцелялись женские недуги, принимались тяжелые роды, и всегда могли укрыться девицы и жены, хлебнувшие мужского вероломства. Цапля не была злопамятна, напротив, учила пациенток смирению и покорности. Тех же девушек, которые соглашались остаться под ее крылом навсегда, одаривала сверх прочего умением. Умением чувствовать мельчайшие прихоти мужчины, улавливать всякое желание хозяина и повелителя. Улавливать – и выполнять.
Император, ее старший сын, спохватился, когда стало уже слишком поздно. Многие и многие влиятельнейшие мужи Пераса оказались смертельно крепко привязаны к подопечным Цапли. Высшие сановники и генералы, городские старшины и богатейшие эвпатриды были готовы на любые подвиги или преступления ради неслыханных наслаждений, даримых гетерами – теми, что щеголяли перистым птичьим гримом. Две сотни лет (столько продолжала жить матушка Цапля) внутри Пределов, по сути, царил матриархат. Но и после ее успения храм не был ни разрушен, ни распущен. Влияние его до сих пор весьма велико, а умение послушниц каждый может испытать на себе…»
– Ну да, каждый, – пробормотал Иван, гася линзу и опуская на нее бархатную накидку. – Как это у поэта? «А те, что им на смену успели подрасти, такую ломят цену, что господи прости…» Впрочем, за дело, за дело ломят.
Он поднял замаслившиеся от воспоминаний глаза на дремлющих гекконов, в задумчивости пожевал губами, а потом вдруг смахнул с линзы накидку и ткнул пальцем в тильду адресной книжки…


Эквилибристки и простак

Табурет этот Цапли, очевидно, позаимствовали в какой-нибудь разорившейся пыточной. Сидеть на нем не было ни малейшей возможности. Ножки разъезжались, узкое треугольное сиденье угрожающе стонало, стоило опустить на него хотя бы треть веса. Щели между досками сиденья напоминали тиски. Иван взвесил табурет в руке и разочарованно вздохнул – случись использовать его в качестве оружия, толку вышло бы чуть. Легкий, словно пробковый. К счастью, необходимости воевать пока не возникало.
От безделья Иван решил обследовать келью. Собственно, обследовать было нечего, всего-то десяток шагов вдоль и поперек. Мрачноватое, хоть и сухое помещение, стены из выглаженных гранитных блоков, пол из темного паркета, низкий потолок. Прочная дверь без единого намека на ручку. Рядом с высоким и чрезвычайно узким окном-бойницей разместился простенький газовый рожок.
«Неужели все-таки темница? – подумал имяхранитель без всякого волнения. – Но цель заключения? Смысл?» У него не было ни единого предположения. Он снова попробовал пристроиться на шатком табурете, но скоро понял, что дело не выгорит. Отошел к стене и сел по-турецки на пол, прикрыв глаза.
Ожидание не затянулось. Предупреждая, что дверь скоро откроется, зашумела вода в толще стены. Брякнул запор.
– Милости прошу на наши посиделки, – сказал Иван, поднимаясь навстречу входящим.
Это оказались женщины, одна молодая и замечательно стройная, другая старше и пополней. В дверном проеме, не давая створке закрыться, замерла третья, – коренастая бабища в облегающем золотистом трико и конической шапке из войлока. Плечи и конечности были у нее просто чудовищными. И грудь. Говорят, такими становятся люди, которых питали в младенчестве тигриным молоком. Или все-таки медвежьим?
«Только кто и для чего стал бы выкармливать медвежьим молоком безымянную?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63