– По всей вероятности, они скажут себе, что я беседовал с комиссией при закрытых дверях, иначе чем объяснить, что Теппис меня пригласил? – И он горько усмехнулся. – Дружище, – произнес он, копируя меня, – неужели недостаточно быть хорошим человеком, чтоб выйти победителем из этой истории? – Но эта фраза наводила на серьезные размышления, и ни один из нас не сказал больше ни слова, пока мы не свернули в гараж Айтела. Тут он резко остановил машину. – Серджиус, я не пойду на этот прием, – сказал он.
– Ну, если вы не передумаете… – А мне хотелось пойти на прием – я считал, что созрел для этого, – но без Айтела мне будет там трудновато. Я же никого не знаю.
– Ты сегодня весьма преуспел, – сказал он. – Вот и иди. Тебе это понравится. А я не могу пойти. Слишком много лет я был мальчиком на побегушках при Тепписе.
Мы вошли в дом, и Айтел сразу сел в кресло и сжал ладонями лоб. Сценарий лежал на столике рядом с ним. Он взял его, пролистал и бросил на пол.
– Никому, Серджиус, не говори, – сказал он, – но от этой рукописи идет вонь.
– Вы уверены?
– Не знаю. Я не в силах достаточно долго отстраненно смотреть на нее. – Он вздохнул. – Если я когда-нибудь ее представлю, напомни мне об этом разговоре, хорошо? Понимаешь, я пытаюсь вспомнить, бывало ли так, что я находился в депрессии, а работал хорошо.
– Я напомню, – заверил я его.
Немного позже Айтелу позвонил Муншин. Илена в порядке, сообщил он. Сейчас она спит. Сегодня он с ней побудет. Но завтра он просит Айтела хорошо провести с ней время.
Айтел сказал: будет исполнено. Когда он окончил разговор, глаза у него так и плясали.
– Знаешь, – сказал он, – я едва ли смогу обвинить себя в том, что бегаю за Тепписом, если пойду на прием с девчонкой Колли.
– Ну а девчонка?
– Лучшего способа забыть мистера Муншина быть не может Она увидит, что незнакомый человек за один вечер сделал для нее больше, чем он за три года.
– Что вы затеваете? – спросил я.
– Да, возьму ее на прием, – сказал Айтел.
Глава 8
Зал «Лагуна», который Герман Теппис снял в «Яхт-клубе» для своего приема, был вовсе не зал. Этот так называемый зал лимонно-желтого цвета, как весь «Яхт-клуб», находился под открытым небом; между столиками извивался амебообразный бассейн, обтекал часть площадки для танцев и оканчивался за баром; цветные огни, играя на воде, то окрашивали ее в ядовито-томатный или в цвет желе из лайма, то делали похожей на светлый бульон или на черные чернила. Посреди бассейна на островке меньше двадцати футов длиной сидел оркестр, и музыканты играли, не опасаясь того, что какой-нибудь пьяный, проходя мимо, вдруг решит отбить на барабане дробь.
Поскольку прием устраивал Герман Теппис, руководство «Яхт-клуба» добавило несколько отживших свое специальных эффектов. Большой прожектор, поставленный под таким углом, чтобы не светить в глаза гостям, широким снопом света разрезал воздух, повсюду были расставлены маленькие прожекторы и источники света, что создавало впечатление, будто прием проходит на съемочной площадке, даже была поставлена огромная камера из папье-маше на деревянной треноге, которой манипулировал рассыльный в костюме оператора немых фильмов – в кепке, повернутой козырьком назад, и в гольфах до колен. Весь вечер камера вращалась на своей треноге, то опускаясь чуть не до воды, то поднимаясь ввысь и накрывая своей тенью переливавшийся яркими красками зал.
Я еле попал туда. Айтел рано вечером поехал за Иленой и не вернулся к одиннадцати, поэтому я решил отправиться один, облачившись в свою форму летчика со всеми регалиями. У входа в зал «Лагуна», к которому вели сходни, стоял человек в костюме казначея и проверял приглашения. В списке гостей моей фамилии не оказалось.
Я сказал:
– Может, я значусь как Джон Ярд?
Но в списке у казначея Джона Ярда тоже не было.
– А как насчет Чарлза Айтела? – спросил я.
– Мистер Айтел тут значится, но вы должны прийти с ним.
Наконец он все-таки обнаружил меня. Теппис в последнюю минуту приписал: «Шеймус Как-Его-Там», и в качестве Шеймуса Как-Его-Там я попал на прием.
Около казначея стояло напротив друг друга два дивана, на которых сидели с полдюжины женщин. Все они были дорого одеты и сумели подправить с помощью макияжа такие огрехи, как тонкие губы, маленькие глазки и бесцветные волосы, нарисовав губы с красивым изгибом, обозначив провалы на щеках и придав волосам золотистый или каштановый блеск. Укрывшись, подобно воинам, за своими размалеванными щитами, они напряженно сидели по трое, глядя одна на другую, и вяло поддерживали разговор. Я кивнул, не зная, следует ли представиться или просто пройти мимо, когда одна из них, посмотрев на меня, резким голосом спросила:
– Вы на контракте с «Магнум»?
– Нет, – ответил я.
– О-о, я приняла вас за кого-то другого, – сказала она и отвела взгляд.
Они разговаривали о детях, и я предположил – Айтел позже подтвердил мое предположение, – что это были жены влиятельных людей, а также людей, которые хотели стать влиятельными; их мужья, оставив жен, охотились друг за другом по «Лагуне».
– Как это понимать, что Калифорния никуда не годится? – возмутилась одна из них. – Здесь так хорошо детям.
Мимо прошел какой-то мужчина, и они постарались сделать вид, что не видят его. Я понял, что, проходя мимо со смущенной улыбкой, указывавшей, что я не знаю, следует ли остановиться и поговорить с ними, я оказал им медвежью услугу, подчеркнув нелепость их положения. Еще несколько мужчин появилось после меня, и я увидел, что они либо проходят мимо, даже не взглянув на женщин, либо останавливаются и галантно перебрасываются с ними фразами примерно в таком духе:
– Каролина! – восклицал мужчина, словно не мог поверить, что видит эту женщину здесь.
– Микки! – восклицала одна из шестерки.
– Моя любимая девочка! – говорил мужчина, беря ее руку.
– Единственный среди моих знакомых настоящий мужчина, – произносила брошенная жена.
Микки отвечал улыбкой, качал головой, пожимал ее руку.
– Если бы не знал, что ты шутишь, я бы приударил за тобой, – говорил он.
– Не будь так уж уверен, что я шучу, – парировала дама.
Микки выпрямлялся, выпускал ее руку. Небольшая пауза, затем Микки бормотал:
– Что за женщина! – И уже деловым тоном, означавшим конец разговора, спрашивал: – Как дети, Каролина?
– Отлично.
– Вот и прекрасно. Прекрасно. – И уже собравшись отойти, одаривал улыбкой всех женщин. – Надо будет нам с тобой как-нибудь вдоволь потолковать, – говорил он.
– Ты знаешь, где меня найти.
– Отличная девочка Каролина, – возвещал Микки непонятно кому и исчезал в толпе.
По «Лагуне» в разных местах стояли диванчики, и на каждом сидели по три жены. А мужчины, поскольку многие пришли без дам, общались, стоя у бассейна, возле площадки для танцев, у столиков или у стойки бара. Я взял себе выпивку и стал бродить по залу в поисках какой-нибудь девушки, с которой можно было бы поговорить. Но все хорошенькие девушки были окружены – правда, меньшим числом мужчин, чем те, что толпились вокруг кинорежиссеров и сотрудников студии; к тому же я не умел завязывать разговор. Все говорили о чем-то сугубо личном. Я считал, что моя внешность и мундир могуч оказать мне услугу, но почти все девушки, видимо, предпочитали беседовать с толстыми или костлявыми пожилыми людьми, призером среди коих был немецкий кинорежиссер с большим животом, обнимавший двух начинающих звездочек. Вообще-то я не так уж и рвался знакомиться. Будучи трезвым, я легко переходил от одной группы мужчин к другой.
В уголке бара, где у оконечности одного из щупалец бассейна стояло два столика, я увидел Дженнингса Джеймса, рассказывавшего анекдот нескольким не особенно известным актерам. Джей-Джей говорил не закрывая рта, глаз его не было видно за мутными стеклами очков в серебряной оправе. Когда он умолк, другие начали рассказывать анекдоты – и каждый более смелый, чем предыдущий. Постояв с ними, я отошел, и Джей-Джей нагнал меня.
– Надо же, какой отвратительный прием, – сказал он. – Я должен был сегодня вечером работать, дать операторам как следует потрудиться. – Он закашлялся чуть не до рвоты. – Л все операторы сейчас толпятся у стола с закусками. Знаете, это правда: операторы предпочитают не пить, а есть. – Рука Джей-Джея лежала на моем плече, и я понял, что он пользуется мной как подмогой для того, чтобы дойти до уборной. – Знаете вы такую строку: «Мне мнится, я видел могилу, где Лора лежит»? – произнес он. Но забыв, к чему он это процитировал, сконфуженно уставился на меня. – Ну, словом, прекрасная поэтическая строка, – заключил он и, как мальчишка, вскочивший на подножку трамвая, пока тот шел в гору, и соскочивший, как только трамвай добрался до верха, Джей-Джей снял руку с моего плеча и, накренясь, чтобы не упасть, двинулся, шатаясь, к писсуарам.
А мне предоставил стоять возле той или иной группы. Какой-то режиссер заканчивал рассказ, из которого я уловил лишь несколько последних фраз:
– Я сел и сказал ей, что, если она хочет быть хорошей актрисой, надо всегда стараться отразить правду, – говорил режиссер не без самолюбования, – а она спрашивает: «Что понимать под правдой?», и я сказал, что это может означать подлинные отношения между людьми. Вы видели, что я из нее выжал. – Он умолк, рассказ был окончен, и мужчины и женщины, стоявшие вокруг, закивали с умным видом.
– Замечательный совет вы ей дали, мистер Снил, – сказала какая-то девушка, и остальные что-то пробормотали в знак согласия с ней.
– Говард, расскажи, что у тебя было с мистером Тепписом, – попросил кто-то.
Режиссер издал сдавленный смешок.
– Ну, это должен рассказывать Герман, но я знаю, что он не стал бы возражать. Немало ведь рассказов и про меня, про то, как я веду с ним дела. У Г.Т. почти безошибочное чутье. Потому он такой великий кинопродюсер, потому так творчески подходит к производству картин.
– Совершенно верно, Говард, – произнесла та же девица.
Я отошел от них, не желая больше слушать, и тут же наткнулся на объект разговора. В уголке стояли, бурно беседуя, Герман Теппис и двое мужчин, почти таких же, как Теппис. Мне уже называли их – это были Эрик Хейслип, глава «Магнум», и Мак Бэррентайн из «Либерти пикчерс», но, думается, я в любом случае догадался бы, так как к этой троице никто не подходил. Если бы я медленнее поглощал спиртное, то понял бы всю парадоксальность ситуации: ведь только эти люди могли разговаривать на приеме, не собирая вокруг себя толпы, тем не менее я пристроился у локтя продюсера по имени Мак Бэррентайн. Троица продолжала разговор, не обращая на меня внимания.
– Сколько ты думаешь выручить на «Тигрице»? – спросил Эрик Хейслип.
– От трех с половиной до четырех, – ответил Герман Теппис.
– От трех с половиной до четырех? – повторил Эрик Хейслип. – Г.Т., ты же не с нью-йоркской конторой разговариваешь. Тебе повезет, если ты выручишь те деньги, что вложил в нее.
– Да на то, что я выручу, я смогу купить твою студию, – фыркнул Теппис.
– Я считаю, – медленно произнес Мак Бэррентайн, передвинув сигару в уголок рта, – что ты просто не в состоянии сейчас ничего предвидеть. Было время, когда я мог сказать: «Сними эту картину за полтора, и мы наживем на ней миллион». Сегодня в киноделе ничего не поймешь. Грязный боевик, за который мне стыдно, собирает кучу денег, а классический мюзикл вроде «Пойте, девочки, пойте» с треском проваливается. Вот и поди предугадай.
– Ты ошибаешься, – сказал Герман Теппис, ткнув в него пальцем. – Знаешь, в чем загвоздка? Люди нынче сбиты с толку. Чего же они хотят? Они хотят смотреть картины, которые еще больше сбивают их с толку. Дождись, пока они окончательно не будут заморочены. Вот тогда они захотят смотреть то, что наставит их на правильный путь.
– Теперь требуют показывать в кино реальность, – со вздохом произнес Эрик Хейслип.
– Реальность? – взорвался Теппис. – Вот мы и преподносим им реальность. Реализм. Но если герой в итальянском фильме блюет, загаживая все вокруг, и им нравится на это смотреть в кинотеатре, где нет даже кондиционеров, мы что же, должны довести их до такого состояния, чтоб и они блевали?
– Никакой дисциплины на площадке, – вставил Мак Бэррентайн. – Даже режиссер, у которого вся власть в руках. Как он себя ведет? Буйствует точно гангстер.
– Чарли Айтел перерезал тебе горло, – сказал Эрик Хейслип.
– Они все перерезают мне горло, – убежденно сказал Теппис. – Только знаешь что? Горло-то мне не перерезать. – И он так посмотрел на своих собеседников, будто вспомнил, что было время, когда каждый из них пытался разделаться с ним бритвой. – Дело прошлое. Что было, то прошло, – сказал Теппис. – Я сейчас со всеми в ладу.
– Никакой дисциплины, – повторил Бэррентайн. – Я заполучил звезду – не буду называть ее имя. Она явилась ко мне – знала, что через два месяца мы запускаем в производство по-настоящему важную для нее вещь, – и что, вы думаете, у нее хватило наглости мне сказать? «Мистер Бэррентайн, мы с мужем решили завести ребенка. Я уже на седьмом месяце». – «Вы решили завести ребенка? – переспросил я. – Куда девалась твоя преданность делу? Я же знаю тебя: ты эгоистка. Ты мне не задуришь голову, говоря, что хочешь иметь головную боль и растить ребенка». – «Мистер Бэррентайн, но что же, по-вашему, мне делать?» – взвыла она. Я сурово на нее посмотрел и сказал: «Я не могу взять на себя ответственность, дав тебе совет, как быть, но, черт побери, давай что-нибудь делай».
– Я слышал, она будет сниматься, – сказал Эрик Хейслип.
– Конечно, будет. Она девица амбициозная. А вот насчет дисциплины и способности считаться с делом… Хоть у одной из них это есть?
Эрик Хейслип вдруг уставился на меня.
– А ты кто такой? Чего тебе, парень, здесь надо? – неожиданно спросил он, хотя я уже несколько минут стоял возле них.
– Меня пригласили, – сказал я.
– Разве я приглашал тебя сидеть у меня на коленях? – спросил Мак Бэррентайн.
– Вы будете первым, кто меня пригласит это сделать, – пробормотал я.
К моему изумлению, Теппис вдруг произнес:
– Оставьте парнишку в покое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55